ого они проявились.
Итак, мы возвращаемся к умопостигаемой реальности, являющейся основополагающим допущением в деятельности ученого. Я уже указывал на значение умопостигаемости реальности для поиска ученым знания. Оно кроется в возможности выведения из определяющих условий событий, как они даны в опыте, того, какова должна быть природа этих событий. В такой умопостигаемости заложены, следовательно, два допущения: 1) что события детерминированы в своем протекании, хотя степень этой детерминации не фиксируется этим допущением; и 2) что в той мере, в какой определяющие условия заданы, задан и характер последующих событий. Вместе с тем есть разница между данностью определяющих условий и данностью позднейших событий. Первая — это данность временного измерения опыта. Но хотя во всем протекании (passage) есть детерминация — или, выражаясь абстрактно, перенесение связей, — в том, что происходит, есть также и неопределенность. Наряду с тождеством связи на всем протяжении протекания, в протекании всегда есть и качественное различие. «Что» происходящего дано только в этом аспекте связи. Здесь заключены рациональность всего опыта и источник символизма. И именно здесь мы находим фундаментальное различие между объективной и субъективной фазами опыта. Перенесение связей объективно. Предвосхищаемое качественное «что», которое произойдет, — субъективно. Его локус находится в разуме. Здесь мы находим второй род данности — тот, который принадлежит будущим событиям. Поскольку связи в протекании, или переходе, присутствуют в опыте, они переходят в своей идентичности в последующие события, но «что», которое произойдет, присутствует в опыте лишь символически. И это неопределенное «что» всегда заключает в себе возможность новой ситуации с новым комплексом связей. Следовательно, данность позднейших событий есть расширение (extension) структуры связей, находимой в опыте, в котором событие может быть определено только в его реляционной сути, хотя мы и можем в воображении предвосхитить с разной степенью вероятности его качественный характер. Умопостигаемость мира обнаруживается в этой структуре связей, присутствующих в опыте, и в возможности прочертить их за пределы мнимого настоящего в будущее, насколько это будущее детерминировано. Данные — это такие эмерджентные события, которые не укладываются в принятую структуру связей, становясь опорными точками, из которых возникает новая структура связей. Они, стало быть, обособлены, хотя и находятся внутри мира, который не был целиком разрушен. Именно в своей изоляции они интересны; и хотя определены они в терминах не затрагиваемых объективных связей, представлены они должны быть именно в противоположность прежде принятым значениям. Релятум, который висит в воздухе еще без структуры связей, к которой он относится, дан в таком типе опыта, который может воплощать как его неотъемлемость от наличного мира, так и его противоречие некоторым качествам этого мира[14]. Открытия Майкельсона — Морли служат примером этого типа опыта. Кольца интерференции были неизменными независимо от того, шли световые волны вместе с движением Земли или под прямым углом к ней. Движения просто были в мире точного измерения, служащем условием любого эксперимента. Но они явно противоречили допущению, что эти волны распространяются в эфире, не затронутом этим движением, занимая Ньютоново пространство текущей физической доктрины. Неоспариваемая наличность (thereness) этих колец в их неожиданном конфликте с характером пространственного мира, к которому они относились, выражает независимость данных от некоторых свойств этого опыта, поскольку те не согласуются с этими открытиями.
Имеется давний спор между рационализмом и эмпиризмом, который не удастся разрешить до тех пор, пока каждая из сторон претендует на полный рассказ о реальности. Невозможно и поделить этот рассказ между ними. Когда историю рассказывает рационализм, все стремится к Парменидову тождеству; когда за дело принимается эмпиризм, реальность растворяется в феноменалистических песках. На самом деле контингентность предполагает универсальный необходимый порядок, который был нарушен, и мы доходим до всеобщего закона лишь тогда, когда одерживаем верх над исключениями. Эмпиризм преподносит нам вечно повторяющуюся проблему своим прочным упрямым фактом, а рационализм — верифицированную теорию, в которой он исчезает. Например, интерпретация вещей как событий ведет к исчезновению «вещей» в геометрии пространства-времени, являющейся современным изданием рационализма Декарта. Ни пространство-время Минковского, ни пересечение бесконечного числа временных систем с вторжением вечных объектов у Уайтхеда не допускают никакой реальности в перцептуальных открытиях исследовательской науки. Для исследовательской науки перцептуальные открытия — часть мира, неоспоримая надежность которого служит основой для реальности исключительного случая, из которого вытекает проблема, и для достоверности экспериментальной верификации последующей гипотезы; между тем они потеряли значение, принадлежавшее этому миру, но аннулированное теперь исключительным случаем. Мир был имплицитно рациональным до появления проблемы. Он вновь становится рациональным, как только проблема решена. Голые факты исключительного случая в наблюдении и эксперименте имеют реальность, независимую от этой рациональности. Сказать, что их реальность обнаруживается в вере в то, что мир все-таки рационален, значит заменить непосредственную данность, утверждающуюся в противовес рациональному порядку и предположительно могущую удержаться даже в иррациональном мироздании, эмоциональным состоянием. Для метода и установки ученого существенно, что он принимает свои открытия именно в их противоречии тому, каким было их значение, и как реальные независимо от любой теории, выдвигаемой для их объяснения. Иначе они не имели бы доказательной силы. Такие случаи вместе с заключенными в них проблемами конституируют контингентность мира ученого. Они по самой природе своей непредсказуемы, и они по самой сути своей реальны, несмотря на их нерациональность. Верно и то, что каждая непротиворечивая гипотеза отменяет все позднейшие исключения из своего единообразия или, скорее, будет разрушена любым исключительным случаем. Следовательно, то, что геометрия пространства-времени не допускает контингентного, не является доводом против нее. Никакая формально рациональная доктрина не может включать отрицающий ее факт. Но совсем другое дело — давать описание реальности, в котором нет места для авторитета новых научных открытий. Ученый, приветствующий факты, не согласующиеся с его теорией, должен иметь в своей доктрине место для опыта, в рамках которого эти факты могут появиться. Также мы не можем объяснить противоречащий теории факт, или эмерджентное, отнеся его к опыту, являющемуся просто опытом разума, допустившего ошибку или пребывавшего в заблуждении и теперь исправляющего ее с помощью истинного или, по крайней мере, более истинного описания реальности. Противоречащий теории факт, несомненно, эмерджентен; однако обычно его сущностную новизну помещали в ментальный опыт, отказывая в ней миру, который разум переживает в опыте. Так, излучение абсолютно черных тел принесло факты, противоречащие формулировке света в терминах волнового процесса. Предполагается, что будет найдена гипотеза, в которой это противоречие исчезнет. Меж тем мы не ставим под вопрос факты, если они проверены с помощью одобренной техники. Это возвращает нас к показаниям приборов; мы склонны не замечать того, что показания приборов предполагают очень сложный и обширный аппарат вкупе с физическим размещением этого аппарата — всем перцептуальным миром, не подразумеваемым в доктрине излучения, — и что факты всего лишь части этого перцептуального мира. В этом мире показания приборов эмерджентны. С точки зрения ученого, этот мир не ментален. Ментально ли возникновение квантов? Эйнштейнианец должен ответить на этот вопрос утвердительно. В геометрии протяженности, в которой время — всего лишь одно из измерений, не может быть никакой новизны. В наших разных системах координат мы натыкаемся на события, и вся свежесть новизны находится в путешественнике. Уайтхед располагает перспективу организма в мире, с которым имеет дело ученый, и пытается допустить в него контингентность с помощью альтернативных паттернов вечных объектов, которые могут вторгаться в эту перспективу, или особых пересечений временных систем, зависящих от воспринимающего события. Но это логическое отделение события — или собственно происшествия — от характеристик события — того «что это», которое имеет место, — не находит отражения в объекте ученого. «Что» объекта отражает его свойства в его событийном проявлении. Если и есть контингентность в отборе вечных объектов, то эта контингентность, несомненно, проявляется в случающемся. Не только этимологически, но и логически контингентность присоединяется к событию, происшествию. Тем не менее с точки зрения доктрины Уайтхеда событие неизменно размещено в пространстве-времени — так же, как и в доктрине Эйнштейна.
Эмерджентное ученого предстает в его наблюдении противоречащего факта. Несомненно, в его опыте произошло что-то новое, а его опыт лежит в мире. Тогда он заинтересовывается установлением как факта того, что новое в его опыте также прочно укоренено в несомненном перцептуальном мире. Поскольку оно ново — например, поскольку излучение абсолютно черного тела не согласуется с волновой теорией излучения, — новый факт существует только как его экспериментальное открытие, его перцептуальный опыт, и он должен убедиться, что у кого угодно при схожих обстоятельствах будет тот же перцептуальный опыт. Реальность этого его опыта, как и опыта других, проводящих схожий эксперимент, в противоположность текущим значениям, — краеугольный камень экспериментальной науки. Новый факт — не просто ощущение ученого, не некое ментальное состояние, а что-то происходящее с вещами, которые реальны. В своем противоречии некоторому структурному свойству этого мира он возникает только в опыте этого, того и другого индивида; но эти опыты должны тем не менее принадлежать неоспоримому объективному миру. Важно сознавать, что не этот мир складывается из этих индивидуальных опытов, а они лежат внутри этого мира. Если бы он состоял из таких индивидуальных опытов, то он потерял бы всю свою реальность, тогда как на самом деле это суд высшей инстанции: нет ни одной научной теории, которая не искала бы его решения, и нет ни одной теории, которая могла бы его избежать. Вполне представимо, что могут появиться факты, противоречащие нынешней доктрине относительности, и исследовательской наукой предусматривается, что так оно и будет.