Обширное развитие головного мозга сделало возможной иннервацию и организацию реакций, предшествующую их выполнению. Когда организм, наделенный такими органами, обнаруживает, что его рука оказывает давление на сопротивляющийся объект, тогда имеет место опыт, общий для давления объекта и другой руки, и возникает стимул отреагировать ответным давлением так же, как отреагировала бы другая рука. Организм стимулирует себя — своим воздействием на объект — действовать по отношению к себе на манер другого объекта. Для животного, чья центральная нервная система включает только позвоночный столб и мозговой ствол и чьи реакции, стало быть, происходят без отсрочки, такая тенденция реагировать на собственную реакцию на объект была бы несуразна и бессмысленна. Для животного, чьи экстерорецепторы приводят его в связь с дальним объектом и чей неокортекс позволяет начать и организовать его реакции заранее, до удовлетворяющего или опасного контакта, чрезвычайно выгодно быть способным действовать в некотором смысле на месте отдаленного объекта и тем самым быть готовым к собственной последующей реакции. Там, где действие других вещей на нас в какой-то степени идентично нашим собственным реакциям, так что начало нашего действия на них может стимулировать нас вызвать в собственных организмах отложенную реакцию, помещающую нас в их установки, там они могут стать для нас объектами одновременно с тем, как мы можем стать объектами для самих себя, поскольку подходим к собственному позднейшему действию с точки зрения другого. Ведь мы никогда не можем стать Я, если действие, в которое мы вовлечены, не включает действие по отношению к собственным организмам. Чтобы стать сознательными Я, нам, несомненно, необходим механизм коммуникации, но матрицей для коммуникации является даваемая нами самим себе стимуляция действовать так, как будут действовать те, на кого действуем мы.
Следовательно, у физической вещи есть два свойства, если подойти к ней с точки зрения генезиса опыта, как мы находим его у индивида и каким мы выводим его в ранней истории человеческого сообщества. Первое — это свойство неразрывности переживания давления в организме и сопротивления в физическом объекте. Переживание организма в его контакте с физическим объектом — это давление, характеризующее физический объект. Это, как мы видели, отличает контактное переживание от переживания так называемых вторичных качеств. Здесь переживается сопротивление физической вещи, и переживание этого сопротивления — само по себе сопротивление в организме. Поскольку выражение «переживание [того-то]» несет с собой опасные импликации, лучше сформулировать это утверждение следующим образом: в контактном переживании сопротивляющийся характер объекта идентичен сопротивляющемуся характеру организма; а в дистанционном переживании характер объекта никак не присутствует в организме. Второе свойство объекта — это, несомненно, заимствованное у организма, становящегося объектом, актуальное или потенциальное действие на организм изнутри него самого. Я также назвал это свойством «обладания внутренностью». Именно это идентичное для организма и объекта свойство сопротивления открывает возможность такого заимствования. Принять установку давления на объект — значит вызвать в организме установку контрдавления. Это фундаментальная установка, отраженная также в законе действия и противодействия Ньютона. Должно быть действие объекта, равное действию организма на него; только тогда он может быть в нашем опыте физической вещью. При схватывании объекта, толкании его, опоре на него, любой манипуляции им объект должен отвечать организму равным сопротивлением, чтобы быть и остаться вещью. Психологический анализ использовал термин «кинестетические образы»; в эстетическом анализе о них говорилось как об «эмпатии». Мы рассматриваем объект как не просто оказывающий пассивное сопротивление, а активно нам сопротивляющийся. Меж тем фундаментальная значимость этих фактов для появления физического объекта в опыте не была, на мой взгляд, осознана. Ее легко упустить из виду, ведь установка реакции вещи на давление идентична установке организма, хотя противоположна по направленности. Эта самая противоположность и раскрывается в появлении организма как физического объекта. Такой объект может появиться, только когда организм принял установку действования по отношению к самому себе, и приглашение к этому мы находим в том факте, что мы своей установкой по отношению к физической вещи стимулировали себя реагировать при давлении так, как реагирует вещь.
Здесь надо рассмотреть два вопроса. Первый — относительно поздняя абстракция физического объекта от социального объекта и необходимость принятия организмом установки другого для того, чтобы он стал объектом для самого себя. Второй — структура пространства в нашем опыте. Это находит выражение в картезианских координатах и в сохранении идентичной структуры, куда бы ни помещалась точка отсчета системы. Это первый пункт в ньютоновской относительности. В нашем перцептуальном пространстве индивид находит центр системы в самом себе, а координатные оси тянутся вверх и вниз, направо и налево, вперед и назад от него. Они органически заданы в его двусторонней симметрии и в сохранении им вертикального положения в противовес отдаленному объекту, находящемуся на линии зрения. Я хотел бы подчеркнуть, что перцептуальное пространство заключает в себе больше, чем эту ориентацию. Искажения отдаленного визуального пространства в очень значительной степени корректируются в восприятии. Мы видим вещи в параметрах и структуре манипуляторной области. Иначе говоря, мы распространяем на них пространство области манипулирования. И это явно может быть осуществлено в непосредственном опыте лишь тогда, когда в перцепции есть механизм принятия установки отдаленного объекта. Именно вид отдаленной физической вещи стимулирует организм принять свою установку сопротивления; в этом самая суть видения твердой вещи. Видение физической вещи где-либо в нашей области восприятия локализует нас там наравне с тем, где мы находимся, — и, по сути, благодаря тому, что локализует нас там, где мы находимся. Помимо и сверх тенденции двигаться к отдаленному объекту или от него, непосредственное размещение в перцептуальном пространстве предполагает наличие вещи в определенной точке, а наличие вещи по ту сторону стимуляции к приближению или удалению предполагает характер действия вещи в этой точке — ее активное сопротивление, заимствованное, как я уже сказал, из реакций организма.
III. Научные объекты и опыт
Процесс познания для ученого идет по иному маршруту, нежели для эпистемолога. Ученый отталкивается от бесспорного материального мира и от бесспорных объектов, предстающих в проблеме, которой посвящено его исследование; от них он переходит путем умозаключения к формулировке своей гипотезы и последствий, ею предполагаемых, а затем к наблюдению и эксперименту, с помощью которых его гипотеза проверяется. Хотя он критикует свои перцептуальные опыты и показывает ошибки и иллюзии восприятия, его критика всегда основывается на наличных объектах; и его критика не обесценивает их, поскольку он должен обращаться к ним как к мерилам ошибок, которые он обнаруживает. В процессе продумывания гипотезы его идеи символизируют связи в наличном мире, и он осторожно пытается отыскать среди них взаимосвязи, которые преодолеют конфликты между объектами и их значениями или между разными значениями вещей. В заключение он дедуцирует результаты, вытекающие из его гипотетической реконструкции, и путем наблюдения и эксперимента в несомненном мире находит — или не находит — подтверждения, которого ищет. Он когнитивно переходит от принятого перцептуального мира через исключительные случаи и конфликтующие значения к тому же самому миру после реконструкции его значений. Сам этот мир он никогда не ставит под вопрос.
Эпистемолог, в свою очередь, отталкивается от того факта, что все перцептуальные опыты зависят от связи мира с организмом, и использует такие опыты, как иллюзии и ошибки восприятия, для того чтобы разместить перцепты в сознании, совершенно отдельном от мира объектов, к которому эти перцепты отсылают. Эта позиция была значительно упрочена учением науки Возрождения о том, что вторичные качества не могут принадлежать физическому миру, которым занимается физическая наука. Познание, как его понимает эпистемолог, пытается перейти от этих состояний сознания, в том числе всего перцептуального опыта, к онтологически отдельному миру, к которому эти состояния сознания, видимо, реферируют. Таким образом, он приходит к выводу, что когнитивная референция присоединяется ко всему перцептуальному опыту. Существование мира, к которому отсылают такие состояния сознания, становится проблемой эпистемолога.
Важно поместить научный объект в его связь с перцептуальным миром, который, как мы видели, предполагается как проблемой ученого, так и его экспериментальными данными. Этот объект есть абстракция от объекта в опыте, которая поддается точному измерению. Кроме того, он физическая вещь, т. е. занимает протяженный объем, который можно вовлечь в радиус манипуляторного опыта. Даже когда мы, следуя идее Бройля, устанавливаем материю в терминах волнового движения, мы должны для измерения волн возвращаться к определимой части пространства, находящейся в пределах нашей области мыслимой манипуляции. Эфир, пока наука его удерживала, можно было мыслить как вещество, занимающее это пространство, и ему могли приписываться упругость и жесткость.
Если обратиться к экспериментальным открытиям, к которым должна апеллировать даже самая невразумительная гипотеза (когда апелляция эта так или иначе возможна), то мы находим, что проверка происходит внутри того, что я назвал манипуляторной областью. Мы находимся здесь, имея дело с показаниями стрелок, отражающими изменения, находящиеся на некотором расстоянии от изменений в приборе. Внутри этой манипуляторной области визуальные перспективы исчезают, и мы можем достичь высокой степени точности в измерении. Ее пространственная структура, как мы видели, — это пространственная структура твердого тела, и, насколько к ней применимы физические критерии, это пространство Евклидовой геометрии. Что здесь особенно важно, так это то, что именно внутри этой области мы находим, прямо или косвенно, наши общие объекты. Например, пенни, которым так оживленно были заняты эпистемологи, — один и тот же пенни для разных наблюдателей, смотрящих на него под разными углами зрения и с разных расстояний, поскольку эти разные визуальные пенни признаются явлениями одного и того же пенни, который каждый наблюдатель под контролем своего визуального опыта мог бы потрогать и повертеть в руках. Благодаря общему методу манипуляции, измерения и размещения манипуляторные области разных наблюдателей становятся, таким образом, идентичными. Важно признать, что в то время как каждый индивид будет получать от пенни опыт давления, в каком-то смысле особенный для него, метод идентификации пенни, который переживают все, для него не специфичен. Это логическая процедура, сущности и связи которой существуют лишь постольку, поскольку конституируют универсальный фактор в опыте индивида. Иначе говоря, индивид не проводит сначала собственные измерения и достигает своих идентификаций, а потом сравнивает их с идентификациями других, чтобы достичь общего объекта; его метод определения скорее состоит в терминах языка, который, с его различными символами, обретает существование благодаря тому факту, что индивид принимает установку, общую для всех вовлеченных в общее дело. Этот общий пенни, однако, обретает реальность экспериментальных открытий лишь при условии, что он возвращается прямо или косвенно в нечто измеримое в манипуляторной области. В основе процесса измерения лежит, конечно, фундаментальный механизм перцепции, в котором дистанционные опыты