еством актов, заключенных в социальном поведении, а в преодолении расстояний во времени и пространстве, барьеров языка, конвенции и социального статуса, которое позволило бы нам говорить с собой в ролях тех, кто втянут с нами в общее дело жизни. Журналистика, проявляющая ненасытное любопытство к человеческим установкам всех нас, — примета нашего времени. Иные проявления любопытства к условиям, в которых живут, работают, борются и любят друг друга другие люди, проистекают из того исходного любопытства, коим является страсть самосознания. Мы должны быть другими, чтобы быть самими собой. Современный реалистический роман сделал больше, чем техническое образование, для формирования социального объекта, т. е. для социального контроля. Если мы сможем свести людей так, чтобы они смогли войти в жизни друг друга, у них неизбежно будет общий объект, который будет контролировать их общее поведение.
Задача эта, однако, не из простых, ибо предполагает разрушение не просто таких пассивных барьеров, как дистанция в пространстве, времени и родном языке, но и тех фиксированных установок обычая и статуса, в которых укоренены наши Я. Всякое Я есть социальное Я, но оно ограничено группой тех, чьи роли оно принимает; и оно никогда не откажется от себя до тех пор, пока не войдет в более широкое общество и не начнет сохранять себя в нем. Вся история войн между обществами и внутри обществ показывает, с насколько большей готовностью и насколько большим эмоциональным рвением мы реализуем наши Я в противостоянии общим врагам, а не в сотрудничестве с ними. По всей Европе, и конкретно в Женеве, мы видим националов, пытающихся с большим недоверием и постоянными разочарованиями ставить себя на место друг друга и при этом сохранять Я, существовавшие на почве вражды, чтобы нащупать тот общий фундамент, который позволил бы им избежать ужаса войны и улучшить невыносимые экономические условия. План Дауэса — это рождающийся в муках социальный объект, способный взять под контроль конфликтующие интересы враждебных сообществ, но только если каждое из них при его реализации могло бы в какой-то степени поставить себя на место другого. Всемирный суд и Лига наций — другие такие социальные объекты, которые прочерчивают общие планы действий; последние осуществимы, если есть национальные Я, способные реализовать себя в сотруднических установках других.
Джордж Герберт Мид и его «Философия настоящего»Владимир Николаев[22]
Странный классик
В апреле 2013 г. в Чикагском университете была проведена большая трехдневная конференция, посвященная 150-летию Джорджа Герберта Мида[23]. Конференция собрала десятки ученых, представлявших самые разные области знания: философию, социологию, политическую науку, психологию, когнитивную науку, экологию. Основным мотивом выступлений была перспективность развития идей Мида в связи с целым рядом передовых направлений научных исследований[24]. Статус Мида как мыслителя-классика в очередной раз получил блистательное наглядное подтверждение. Этот статус закрепился за ним так прочно и, казалось бы, незыблемо, что сама эта незыблемость скрывает из виду всю необычность и даже странность этой классичности.
Странности начинаются с особого характера мидовского наследия. Известно, что Мид, отличаясь незаурядной скромностью (о ней пишет и Дж. Дьюи в «Предварительных замечаниях» к «Философии настоящего»), публиковался крайне мало. При жизни он не издал ни одной книги, а среди сотни опубликованных им статей значительную часть составляли обзоры книг и небольшие очерки по различным проблемам образования[25]. Его идеи транслировались в основном через лекционные курсы, читавшиеся им в Чикагском университете (самым известным среди них был курс социальной психологии, который он читал с 1900 г. почти до самой своей кончины). Соответственно, за пределами Чикаго он по-настоящему широкой известностью не пользовался. Деятельность его учеников и популяризаторов — таких, например, как Ч. Эллвуд — мало что в этом отношении меняла: круг популяризуемых ими идей Мида был ограниченным; его ученики транслировали их в той форме, в какой усвоили во время учебы у него в Чикаго, в то время как они постоянно менялись, совершенствовались, развивались; ссылки на Мида если и приводились, то в самом общем виде, ибо текстов, на которые можно было подобающим образом сослаться, попросту не существовало[26]. Распространенный миф о популярности лекций Мида среди студентов скрывает тот факт, что далеко не все слушатели его понимали[27]. Это особенно заметно в своеобразии рецепции его идей социологами и социальными психологами. Его концепции усваивались ими избирательно, ограниченно и в упрощенной форме — отчасти в обработке Э. Фэриса, несколько лет читавшего курс социальной психологии совместно с Мидом (Фэрису отводилась вводная часть курса), отчасти в рамках общего восприятия прагматистской эпистемологии и социальной психологии через публикации Дж. Дьюи и Р. Энджелла[28]. У столпов чикагской социологической традиции УА. Томаса и Р. Э. Парка почти совсем нет ссылок на Мида, но есть ссылки на Дьюи, с которым оба были связаны дружескими отношениями[29]. Наиболее оригинальные идеи Мида, выходящие за общие рамки прагматизма и отличающие именно его, не обнаруживаются в виде сколько-нибудь заметных следов ни в их работах, ни в работах их учеников (за исключением, может быть, Блумера). Соответственно, встречающееся иногда прямое отнесение Мида к чикагской социологической традиции[30] имеет по большей части ретроспективный характер: влияние его на эту традицию было скорее косвенным и уж никак не самым важным.
Новая страница в интеллектуальной биографии Мида была открыта посмертным изданием нескольких его книг. Все эти книги были подготовлены к печати усилиями его учеников и последователей. В 1932 г. вышла в свет «Философия настоящего»[31], в 1934 г. — «Разум, Я и общество, с точки зрения социального бихевиориста»[32], в 1936 г. — «Течения мысли в XIX столетии»[33], в 1938 г. — «Философия акта»[34]. Вместе с прижизненно опубликованными статьями[35]они составили корпус текстов Мида, принятый долгое время как окончательный[36] и, видимо, много кому представляющийся таковым до сих пор.
Своеобразие этих четырех книг неизменно отмечается в литературе. Ни одна из них не была публикацией готовой рукописи. Ближе всего к обычному типу публикации стоит «Философия настоящего», ядро которой составляют четыре подготовленные самим Мидом Карусовские лекции; но даже и в ней половину текста составляют неоконченные черновые фрагменты, обработанные редактором. Остальные три книги целиком собраны редакторами из архивных фрагментов. Книги «Разум, Я и общество» и «Течения мысли в XIX столетии» собраны из заметок Мида к двум лекционным курсам, читавшимся им в Чикагском университете (соответственно, курсу социальной психологии и курсу истории философской мысли XIX в.); книга «Философия акта» — из неопубликованных статей, заметок к лекциям и даже студенческих конспектов его лекций. Публикация этих четырех томов с последующим сведением под одну обложку значительного числа прижизненно опубликованных статей сыграла важную роль в классикализации Мида, материализовав в бумажных памятниках его странное и неуловимое прижизненное влияние. Однако она же породила прочно утвердившееся со временем представление, что другого Мида фатально нет, что это все, что оставила в наследство потомкам его мысль. Поскольку наибольшим влиянием идеи Мида пользовались в социологии и социальной психологии, из всего его наследия выделилась в качестве главного труда книга «Разум, Я и общество», другие же книги стали восприниматься как второстепенные, дополнительные, несущественные[37] — в значительной мере в силу самой их несоциологической и непсихологической тематики. При этом социальная психология Мида стала восприниматься как полностью заключенная в книге «Разум, Я и общество», причем в готовом и, со всеми оговорками, окончательном виде; иллюзия того, что социальная психология Мида была лишена внутренней истории и определенной траектории развития, широко распространена до сих пор.
Представление о «готовом» характере мидовской социальной психологии, а заодно и о полноте имеющегося корпуса его текстов, несколько поколебала публикация в 1982 г. еще одной книги Мида, в некоторых отношениях даже превосходящей в аутентичности предшествующие его посмертные публикации: «Индивид и социальное Я»[38]. Книга была подготовлена Д. Л. Миллером и содержит записи двух курсов социальной психологии, прочитанных Мидом в 1914 и 1927 гг.[39] Эти два курса существенно отличаются друг от друга, и сравнение их содержания позволяет увидеть, в каком направлении Мид двигался в своих изысканиях в последние годы жизни; канонический корпус его текстов не давал этого видения. Между тем публикация не вызвала большого фурора ни среди социальных психологов, ни среди специалистов по истории идей. Книга осталась почти незамеченной.