поспешил “научно расчленить” и слишком скрупулезно “дифференцировать”.
Что же касается самой этой концепции “полиса”, проникнутой ощущением изначальной “слиянности” социально-экономического и военно-политического аспектов жизни древнегреческого города-государства, то ее вообще не следовало бы списывать за счет платоновского “утопизма”. Не случайно она была реанимирована в контовской концепции общества “военного” типа, исторически предшествовавшего современному — “промышленному”, или “индустриальному”; а ее, в свою очередь, заимствовали у О.Конта (забыв о “донаучном” первоисточнике) многие авторитетные социологии 19-го века, начиная с Г.Спенсера, к которым в 20-м столетии примкнули теоретики “индустриального общества”. Так платоновская идея была историзирована и релятивизирована О.Контом и его последователями, получившими тем самым возможность представить глубоко укорененную, а потому всепроникающую связь военизированного государства и “мирного” общества как пережиток рабовладельчески-феодального прошлого, подлежащий теоретическому разоблачению и практической ликвидации. В границах того же маниловски-просветительского способа мышления оставалась и марксова идея “неизбежного отмирания” государства (как “аппарата насилия”) с последующей передачей его “служебных” функций “эмансипированному человечеству”.
4. Аристотель: полис как высший синтез многообразных “форм общения”
Платоновская концепция государственно-политическим образом структурированного общества получила дальнейшее развитие у Аристотеля, осмыслившего под углом зрения власти (господства) не только его макро-, но и микроструктуру. Господство/подчинение, понятое как основополагающий тип межчеловеческой связи, структурирующей население в общество, аморфную массу людей в политически дифференцированное целое — полис, характеризует, согласно Аристотелю, не только публичную, но также внутрисемейную жизнь цивилизованных греков в отличие от нецивилизованных “варваров”. Иначе говоря, если Платон был вообще склонен упразднить семью, превратив воспроизводство человеческого рода в функцию “политического руководства” общественным организмом, то Аристотель, не склонный к такого рода экстремизму, рассудил иначе. Он истолковал утопическую платоновскую идею “политизации” воспроизводства людей, низведя ее на “бытовой” уровень фактически существующих внутрисемейных отношений: отношений мужа и жены, отца и детей, главы семьи и включенных в семью рабов (а это последнее, кстати сказать, уже само по себе политизировало семейные отношения, превращая их в “классовые”). Оказывается, отец семейства и так выполнял политическую, то есть “властную” функцию регулирования процесса воспроизводства населения “полиса”, как говорится, на своем (домашнем) посту. А общество, взятое под углом властных отношений, — это и есть государство, и не может быть ничем иным, как таким государственно-политическим образованием.
Свой анализ общества, который в целом можно охарактеризовать как социально-философский, хотя в нем уже присутствуют и собственно социологические мотивы, Аристотель, подобно Платону, начинает с “факта”, хотя в отличие от своего предшественника, он артикулирует это свое “начало” методологически. Речь идет об эмпирическом факте существования государства (полиса), который подлежит осмыслению с точки зрения его ближайших предпосылок — условий его возможности. Задача заключалась в том, чтобы теоретически обосновать (“удостоверить”) этот факт, сперва разложив его на составляющие элементы, каждый из которых подлежал специальному рассмотрению, а затем синтезировав в новую целостность, в составе которой установлено место каждого из этих элементов и его связь со всеми остальными. Этот предмет рассмотрения — город-государство — квалифицируется в первых же строках аристотелевой “Политики” как “своего рода общение” (5, с. 376), или, как звучит это место в другом, более раннем переводе, “некоторая форма общежития” (6, с. 1). Иначе говоря, полис определяется через понятие “общения” (“общежития”), причем общение “своего рода”, общежития “некоторой формы”, что предполагает наличие также других родов, или форм, общения (общей, совместной жизни), а не одной-единственной. Таким образом проблема полиса, города-государства, полисно-политического сосуществования людей с самого начала предполагает различение, сопоставление и классификацию этих форм.
Различные формы общения с самого начала персонифицируются у Аристотеля соответствующими социальными типами: “царь”, “государственный муж”, “домохозяин”, “господин”, чтобы затем, поставив вопрос о различии их функций, можно было перейти к различению персонифицируемых ими способов “общежития” и его элементов. Любопытно, что вопрос этот с самого начала ставится полемически — с намеком на “тех”, кто “неправильно говорят”, будто все названные типологические определения “суть понятия тождественные” (5, с. 376). Можно предположить, что Аристотель имеет в виду платоновского Сократа, у которого встречается мысль, будто все эти типы различаются лишь количественно, но не качественно, то есть речь идет лишь о “большем или меньшем количестве лиц, подчиненных… власти” людей, принадлежащих к вышеназванным типам, “а не о качестве самой власти” (там же). При желании отсюда можно вывести идею природного равенства людей, решительно отвергаемую Стагиритом.
Уже здесь обращают на себя внимание два принципиально важных и в то же время взаимосвязанных момента. Во-первых, проблема социального общения с самого начала мыслится Аристотелем под углом зрения отношений власти, или, как у нас принято теперь говорить, властных отношений — господства/подчинения, приказа/исполнения, указания/послушания. А во-вторых, акцентируя не количественные, а именно качественные различия, персонифицируемые вышеназванными социальными персонажами, Аристотель опирается прежде всего на качественные характеристики власти, определяющие эти отношения и воплощенные в них. Говорить ли об общении, как основополагающей категории социально-философского понимания общества, или об отношении господства/подчинения, — это для автора “Политики” одно и то же. Что, естественно, и обусловило отождествление в его теоретическом сознании социальности (“общежития”, а, вернее, общебытия) и господства, — предпосылка, как видим, глубоко родственная платоновской.
Однако, отправляясь от этой предпосылки, Аристотель идет дальше своего предшественника, делая следующий шаг вперед по пути конкретизации представлений и понятий, очерченных кругом исходной идентификации социального общения и политического господства. Согласно его другому постулату, также выдвинутому в собственно философском разделе его “Политики”, целью общения, или общебытия, является даже не власть, взятая сама по себе (“волю” к которой более двух тысячелетий спустя экстатически воспоет Ф.Ницше), каковая — в такой ее абстрактности — и впрямь могла бы измеряться чисто количественно: числом людей, каких эта власть могла бы “подмять” под себя. Дело в том, что, как подчеркивает Стагирит, “все общения (в более раннем скворцовском переводе — “общежитие во всех его формах” (6, с. 2) стремятся (stokhadzon tai) к тому или иному благу” (5, с. 376), только его имея своей высшей целью. И, следовательно, различать их нужно, отправляясь не столько даже от различия этих целей, сколько от определяющих “благ” (риккертианец М.Вебер назовет их ценностями), которые в процессе общения, как и в человеческой деятельности вообще, играют первостепенную роль.
Таким образом, с одной стороны, предлагается объективный критерий различения форм общения, а с другой — устанавливается принцип соподчинения (иерархии) этих форм, исходя из внутренней “природы” каждой из них, определяемой ее изначальным “стремлением” к соответствующему “благу”. “К высшему из всех благ” (наилучшему из всех благ”, согласно переводу Н.Скворцова (6, с. 2) устремлена такая форма “общежития”, которая, во-первых, является наиболее важной из них” (“стоит выше всех” (там же), а во-вторых, “обнимает собой все остальные” (5, с. 376). И, разумеется, на месте такой — наивысшей, наиважнейшей и всеобъемлющей — формы общебытия Аристотель не мог не представить лишь ту, что “называется государством, или общением политическим” (там же), то есть общеполисным: социально-политическим. Но, конечно же, не в современном узкополитическом смысле этого словосочетания, который скорее поглощает первый его элемент, а в античном синкретически-синтетическом, сохраняющем оба его момента в их сплавленности друг с другом. Причем этот тезис не носит в аристотелевской “Политике” характера “голого заверения”, как сказал бы Гегель. Нет, Аристотель стремится всесторонне обосновать его (чему, собственно, и посвящена вся первая глава этого его труда), одновременно демонстрируя и свой метод достижения такой цели.
Метод же этот заключается, прежде всего, в расчленении сложного (а в данном случае им является “общеполисная” деятельность как высшая и всеобъемлющая форма общения) “на его простые элементы (мельчайшие части целого)”, чтобы выяснить, чем каждый из них отличается от остальных, и можно ли постичь его в собственной “природе” (5, 376, ср. 6, с. 3). В качестве такой “мельчайшей части”, которая не может быть названа формой общения, поскольку лежит за его порогом, Аристотель выделяет чисто природное спаривание особей природного мира, в каковом, по его словам, находит прямое выражение “естественная необходимость”, побуждающая “сочетаться попарно тех, кто не может существовать друг без друга” (5, с. 377). В человеческом же мире на первом месте среди подобных “пар” находятся, согласно Аристотелю, “женщина и мужчина”, соединяющиеся друг с другом “в целях продолжения потомства” (5, с. 377). На втором — “властвующий и подчиненный” (6, с. 3), то есть