11 сентября. Радио объявило этим утром, что Барриентос подтвердил, что я мёртв уже долгое время, что он предложил 50 000 (4200 USD) за сведения, которые позволят изловить меня мёртвым или живым.
12 сентября. Предложение Барриентоса вызвало определённую сенсацию. Журналисты находят, что 4200 долларов — это мало для той опасности, которую я представляю.
13 сентября. Радио объявило о выстреле в воздух возле Дебре-отца и что конфисковали у сына все приготовленные к защите документы.
14 сентября. Радио оповестило об аресте Лойолы, очевидно, по причине фотографий.
16 сентября. День прошёл в строительстве плота и пересечении реки.
22 сентября. В Alto Seco Инти провёл (наконец!) собрание крестьян в зале (1-го и 2-го годов) школы, где объяснил пятнадцати крестьянам цели нашей революции.
26 сентября. Бениньё ранен. Мигель, Коко и Джулио убиты. Камбо исчез. В это время небольшой отряд Че находится в Пикачо, где все мужчины убежали и в наличии только женщины. Выясняется, что и Леон исчез.
27 сентября. Радио объявило, что у нас была стычка с компанией Галиндо, трое мёртвых, что их транспортировали в Валле Гранде, чтобы идентифицировать. Судя по всему, они не захватили ни Гамбу, ни Леона.
28 сентября. День тревоги. В какой-то момент мы поверили, что он будет последним. В 10 часов 46 солдат прошли перед нами, и у них ушли столетия, чтобы удалиться. В 12 часов появилась другая группа, в этот раз в 77 человек. И вершиной всего прозвучал выстрел, и солдаты заняли позиции. Офицер дал приказ спускаться в овраг, вероятно, в наш. Но в конце концов они пообщались по радио и не стали спускаться.
30 сентября. Утром радио Бальмагеда из Чили объявило, что официальные источники армии знают, что Че Гевара загнан в дикий овраг.
Ну вот, наступают последние дни для Че и его группы. Верный себе, он начинает резюме месяца с good, хотя какие уж там были good. Но Че находит: «Это мог быть месяц отдыха, и он таковым почти был, но засада, в которой погибли Мигель, Коко и Джулио…»
Затем Че высказывает мысль, что, возможно, в группе Иоахима погибли не все.
И наконец: «Задача самая важная — уйти и искать более удобные зоны, затем контакты, несмотря на то что вся сеть ликвидирована в Ла-Паз(е), мораль группы скорее хороша, у меня есть сомнения только по поводу Вилли…»
То, чего Че Гевара не мог знать.
18 сентября вице-президент Боливии Луис Адольфо Салинас и североамериканские инспектора закрыли курсы обучения отряда «Rangers» и выдали всем дипломы. Закончилась церемония парадом 640 рейнджеров в униформе и в зеленых беретах.
22 августа. После первого политического митинга герильерос в Альто Секе, где не только Инти, но и Че выступал, мэр сдал герильерос соседнему армейскому гарнизону в Валле Грандэ.
1 октября. Я решил остаться на весь день здесь.
3 октября. Мы слышали интервью Дебре, очень храброе.
4 октября. В 18 часов мы оставили горло оврага и пошли по тропинке, продолжаемой козьей тропой до 19:30, в час, в который уже ничего не видно, и мы оставались тут до 3 часов утра.
6 октября. Чилийское радио сообщило, что 1800 солдат находится в регионе, идут по нашим следам.
7 октября. Последняя запись в журнале Че.
«11 месяцев назад мы начали герилью, заканчиваются без осложнений, буколически, когда в 12:30 старуха явилась к своим козам, туда, в овраг, где мы расположились, и мы должны были сделать её пленницей. Старуха не дала нам никаких новостей, достойных веры, в том, что касалось солдат. (…) Она нам дала лишь информацию о дорогах. (…)
Мы пошли, семнадцать под слабым светом луны, и наш марш был очень болезненным. В 2 часа мы остановились отдохнуть. Эль Чино становится действительно тяжёлым, когда приходится идти ночью…»
Последние слова боливийского дневника:
H (высота) — 2000 м.
Капитан Прадо.
Время 15:30. Падение Рамона подтверждаю. Ожидаю приказа. Он ранен.
В 16:30 геликоптер прибывает, но не может сесть, так как герильерос, которые смогли уйти, его встречают выстрелами. Пилот вынужден возвратиться в Валле Грандэ.
В 17:30, когда спускается ночь, колонна покидает зону операции и спускается в деревню La Higuera, она на расстоянии восьми километров. Че, Чино и Вилли, руки связаны, спускаются. За ними трупы герильерос.
Военные ведут троих в небольшую школу, земляной пол. Их рассаживают в разные классы.
Около 21 часа. Офицеры после обеда возвращаются, чтобы попытаться вытащить из Че информацию, которая поможет поймать ещё находящихся на свободе товарищей. Andre Selich, командир отряда в Валле Грандэ, оскорбляет Че, хватает его за бороду с такой силой, что вырывает пучок волос. В ответ получает (якобы) пощечину от Че двумя связанными руками. Около 23 часов мэссидж из Валле Грандэ.
«Держите Фернандо живым до моего прибытия завтра утром в геликоптере. Полковник Зентено Анайя».
В 06:30 прибывает в геликоптере полковник Анайя и кубинец из CIA Феликс Рамос. Рамос фотографирует Че и Боливийский журнал.
Ну и последняя сцена. Из троих унтер-офицеров выбран один, Mario Teran, у которого день рождения.
Че: Стреляй! Стреляй!
Солдат дрожит. Он вспоминал:
«Его глаза интенсивно горели. Он меня завораживал. Я его видел большим, огромным…»
В 13:30 Teran все же стреляет. Очередью из бельгийского UZI.
Такое впечатление, что Че хотел умереть. Ну не с самого начала высадки в Боливии. Но когда он понял, что всё получается плохо, как будто проклято, он последовал за судьбою.
Несколько исследователей боливийского похода команданте обратили внимание на то, что Че странным образом кружил вокруг своей базы в Нанкахуазу, как вокруг квартиры, где он живёт. Заботясь о ней, возвращаясь туда.
Обращает внимание и та беспечность, с которой на базе были закопаны компрометирующие фотографии и документы. Ну зачем, зададимся вопросом, туда были положены фотографии Лойолы Гусман — шефа городской сети герильерос в Ла Паз? Ну они никак не были там в схроне абсолютно необходимы. Я бы лично не положил её фотографии и в швейцарский банк.
Моё впечатление такое, что в тяге к подвигу элементами являются и вот такие «просчёты», а на самом деле и не просчёты. Разве наша христианская цивилизация не покоится на изначальной жертве? Иисус.
Че Геваре, вероятно, не хватило военного ума, и то, что он кружил с герильерос вокруг его городских ценностей, закопанных на базе, свидетельствует о том, что его мышление было мышлением интеллектуала, а не партизанского вождя. Интеллектуал же печётся о своих архивах, партизанскому вождю они без разницы. Как командир Че вёл себя глуповато.
А его приступы астмы! То, что он трясся, бледный, измученный припадками, то на муле, то на белой кобыле, деморализовало его отряд. Им нужен был здоровый команданте.
Ну и несколько побочных противоречивых мыслей. В одно время с ним на континенте действовали куда более успешные партизанские вожди. Однако то обстоятельство, что Че был интеллектуалом и автором книг (я лично читал две: «Реминисценции Кубинской Гражданской войны» и «Учебник партизана»), выделило Че из среды полевых командиров. А его безусловно героическая глупая гибель добавили ему успеха.
Янек Каляев
Сын околоточного надзирателя и польской женщины. Католик.
Проект устава боевой организации эсеров, самое начало:
«Цель боевой организации заключается в борьбе с существующим строем посредством устранения тех его представителей, которые будут признаны наиболее преступными и опасными врагами свободы. Устраняя их, боевая организация совершает не только акт самозащиты, но и действует наступательно, внося страх и дезорганизацию в правящие сферы, и стремится довести правительство до сознания невозможности сохранить дальше самодержавный строй».
Лучше всех, чуть ли не с совместного детства в Варшаве, Каляева знал Савинков. Ему слово, выдержки из его «Воспоминаний террориста»:
«Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят её только те, кто отдаёт за неё жизнь. Но, прирожденный поэт, он любил искусство. Когда не было революционных совещаний и не решались практические дела, он подолгу и с увлечением говорил о литературе. Говорил он с лёгким польским акцентом, но образно и ярко. Имена Брюсова, Бальмонта, Блока, чуждые тогда революционерам, были для него родными. Он не мог понять ни равнодушия к их литературным исканиям, ни тем более отрицательного к ним отношения: для него они были революционерами в искусстве. Он горячо спорил в защиту “новой” поэзии и возражал ещё горячее, когда при нём указывалось на её якобы реакционный характер. Для людей, знавших его очень близко, его любовь к искусству и революции освещалась одним и тем же огнём — несознательным, робким, но глубоким и сильным религиозным чувством. К террору он пришёл своим особенным, оригинальным путем и видел в нём не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную жертву».
«Каляев действительно думал так. Он не отрицал, конечно, значения мирной работы и с интересом следил за её развитием, но террор он ставил во главу угла революции. Он психически не мог, не ломая себя, заниматься пропагандой и агитацией, хотя любил и понимал рабочую массу. Он мечтал о терроре будущего, о его решающем влиянии на революцию.
— Знаешь, — говорил он мне в Харькове (Савинков и Каляев были на “ты”, оба учились в 1-й русской гимназии в Варшаве, и там с ними учился Йозеф Пилсудский, у обоих матери были польки, Каляев, к тому же, практикующий католик), я бы хотел дожить, чтобы видеть… Вот, смотри — Македония. Там террор массовый, там каждый революционер — террорист. А у нас? Пять, шесть человек, и обчёлся… Остальные в мирной работе. Но разве с. р. может работать мирно? Ведь с. р. без бомбы уже не с. р. И разве можно говорить о терроре, не участвуя в нём?.. О, я знаю: по всей России разгорится пожар. Будет и у нас своя Македония. Крестьянин возьмётся за бомбы. И тогда — революция…»