Из исторических данных.
Россия — страна с уникальной государственно-политической культурой, характеризующейся расколом между догосударственными ценностями и тиранической имперской властью. Страна долиберальной, "промежуточной цивилизации", вместе с тем "выросшей под сильным влиянием стран с господством либеральных ценностей"[161], с настойчивым стремлением в том или ином виде реализовать эти либеральные ценности.
Отсюда — доминирующей тенденцией государственно-политического развития России двух последних столетий стало стремление утвердить в России такую важнейшую либеральную ценность, как конституция. И вот, начиная с декабристов, через конституционные предположения Сперанского и Александра II, робкие попытки реализации конституционных проектов в годы революционных потрясений начала XX века, протянулась центральная нить демократического развития, когда институт конституции стал своего рода знаменем и центром притяжения для тех демократических сил, которые исповедовали либерально-демократические идеалы.
И здесь важно обратить внимание на то, что Россия действительно, по-настоящему, выстрадала конституцию как идеал и центр политико-демократической жизни, как привлекательный и желанный образ будущего российского устроения.
В то же время, и это нужно сразу же подчеркнуть. Россия не выстрадала, в отличие от многих других стран, конституцию "с содержательной стороны" — с точки зрения ее правовой настроенности, предназначения в отношении власти и положения человека, личности в обществе.
И с этой точки зрения, при всех славословиях в отношении конституции и конституционного развития, в России вплоть до конца XX века институт конституции, как он мыслился лучшими умами России, еще не стал выражением и реализацией гуманистического права, философии свободы.
Перехват идеи.
Самое несообразное, что произошло с идеей конституции в России, — это ее перехват большевиками-ленинцами и использование в политико-правовой жизни в целях, в корне противоположных тем, во имя которых сложился и утвердился этот высокозначимый институт демократии и права.
Уже в 1918 году принимается первая советская Конституция, затем в течение исторически короткого срока - еще три Конституции (1924, 1936, 1977 гг.).
Обычно при характеристике советских конституций, как и конституций "других Социалистических стран", конституций союзных и автономных республик СССР, акцент де лается на том, что все они — не строго юридически законодательные документы, обладающие наиболее высокой в стране юридической силой (хотя каждая из них имела подзаголовок "основной закон"), а скорее партийно-политические, декларативные и даже официозные теоретические документы.
В общем, это верно, и указанная черта даже утвердилась в виде некой советской конституционной традиции (в заглавной части — декларативные дефиниции, непременно законодательные определения сути "конституционного строя", экономической системы, форм собственности и др.)
И все же, надо полагать, мы до настоящего времени не определили того главного, что раскрывает само существо, предназначение, притом правовое предназначение, советских конституций. Это существо и предназначение состоит в том, что именно советские конституции были призваны легализовать, придать юридически оправданный статус тому высшему революционному праву, которое, согласно марксистскому, ленинско-сталинскому большевистскому мировоззрению, "по праву" принадлежало рабочему классу, беднейшему крестьянству, трудящимся, их авангарду — коммунистической партии.
При этом нужно видеть те существенные отличия, которые характерны для такого конституционного закрепления этого "высшего права" в Конституциях 1918 и 1924 годов, то есть в пору прямых насильственно-революционных акций, и в Конституциях 1936 и 1977 годов, в годы утвердившегося военно-коммунистического строя, созданного в условиях тирании единоличного вождя — Сталина.
Конституции 1918 и 1924 годов прямо провозглашали всевластие носителя высшего революционного права — диктатуры пролетариата, юридические преимущества рабочего класса, принудительный труд, возможность прямых репрессивных мер против эксплуататоров и т.д. — словом, прямую, слегка юридически оформленную революционную диктатуру, легализующую непосредственное насилие в отношении ряда слоев населения (эксплуататоров, угнетателей).
Начиная с 1930-х годов, когда наступила новая полоса советского развития (и когда кардинальные революционные акции ничуть не ослабли; свидетельство тому — коллективизация, Большой террор, "преобразование природы"), советские Конституции 1936 и 1977 годов, сообразно особенностям сталинской эпохи военно-коммунистического, единодержавного всевластия вождя, юридически по-иному выразили и легализовали свою суть — всемогущее революционное право.
Четыре момента представляются здесь наиболее существенными.
Во-первых, альтернативами устраненных из текста одиозных формулировок типа "диктатура пролетариата" стали те категории и начала, которые фактически осуществляли тираническую деятельность, — советское государство, действующее в виде всевластных Советов "снизу доверху", "социалистическая законность".
Во-вторых, в тексте конституций в различных, явно хитроумных вариантах закреплено безусловное верховенство в государственно-правовой жизни коммунистической партии (либо в виде указания на то, что партия образует 'ядро" всех государственных и общественных организаций — ст.136 Конституции 1936 года, либо в виде конституционной записи о коммунистической партии как "руководящей и направляющей" силе в обществе — ст.6 Конституции 1977 года).
В-третьих, в Конституции не содержалось ничего, буквально ничего, что могло хотя бы в какой-то малой степени препятствовать реальному, фактическому всемогуществу партгосноменклатуры, верховных инстанций коммунистической партии, способных в силу сложившихся порядков напрямую, минуя государственные органы, командовать вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями, чиновничьим аппаратом.
И наконец, в-четвертых, Конституции 1936 и 1977 годов — конституции сталинской эпохи и брежневского неосталинизма, сохраняя всю свою направленность на решение задач "пролетарского всевластия", создали мощное правовое прикрытие этому всевластию: они настолько оказались нашпигованными внешне демократическими формулами к лозунгами (вроде "все для человека, все во имя человека"), да притом такими, которые внешне напоминали институты и правовые формы развитых демократических стран, что и впрямь создавалась иллюзия некой демократии "нового и высшего" типа и "передового" права, доселе невиданного по уровню развития.
Декоративный, иллюзорный характер демократических и правовых установлении "поздних" советских конституций, особенно Конституции 1977 года, носил настолько очевидный характер, что составители конституционного текста, не страшась возможных последствий, включили в текст ряд радикальных, действительно демократических положений (например, о "гласности", о "развертывании демократии как главном направлении развития социалистической государственности", о "суверенитете" союзных республик). Некоторые из этих положений позже, когда в жизнь общества стали действительно входить демократические начала, сыграли роковую роль: одни позитивного свойства (запись о гласности стала основой для утверждения свободы слова), другие — негативного (запись о суверенитете союзных республик стала юридической предпосылкой для односторонних действий республик по их выходу в 1991 году из состава Союза).
Но вот что сыграло злую шутку с приверженцами юридических иллюзий.
Советские конституции не предусматривали сколько-нибудь жесткий порядок их изменения, внесения в них поправок (кроме требования 2/3 от общего числа депутатов законодательного органа — Верховного Совета). И это, в общем-то, понятно. В интересах правящей элиты, партгосноменклатуры нужно было оставить возможность внесения без каких-либо затруднений в конституционный текст каких угодно корректив. И они подчас вносились, без предварительной проработки, прямо от микрофона, с голоса. В процессе начатых демократических преобразований такой порядок в чем-то дал и положительный результат: в 1988— 1989 годах в Конституцию, притом без особых осложнений, были внесены поправки о Съезде, о постоянно действующем Верховном Совете, о свободных выборах и др.
Но вот, когда после августовского путча 1991 года в состоянии общего потрясения после путча Съезд с сентября 1991 года пошел на "свертывание" деятельности общесоюзных органов, на замену Конституции кратким переходным документом (с расчетом на скорое принятие Союзного Договора), оказалось, что в Конституции не закреплен жесткий порядок, регламентирующий изменения и отмену ее положений, да и вообще нет ни единого пункта, который бы воспрепятствовал фактическому прекращению "по воле Съезда" действия последней Конституции СССР, что и предопределило с юридической стороны беспрепятственное (во многом, увы, связанное с борьбой за власть) "прекращение" существования союзного государства, место которого заняла одна из бывших союзных республик — РСФСР (Россия) с ее политическим руководством.
Новые иллюзии.
После распада в конце 1991 года Советского Союза, к тому времени уже весьма рыхлого, нестойкого конгломерата "союзных республик", сразу же возникла в качестве неотложной задача создания новой, юридически полновесной Конституции России — центрального государственного образования нового сообщества, теперь сообщества "независимых государств" — СНГ.
Эта задача осложнялась тем, что действующая Конституция России (скроенная по образцу утратившей силу союзной Конституции) представляла собой юридически зависимый документ, которому было предназначено действовать в Конституционном пространстве, определяемом общесоюзной Конституцией. К тому же, как и эта последняя, российская республиканская Конституция, подобно общесоюзной, представляла собой пестрый, мозаичный документ, наполненный как советскими постулатами, так и всевозможными коррективами и поправками, подчас действительно демократического характера, а подчас — поверхностными, принятыми "от микрофона", "с голоса".
Но была здесь и обнадеживающая перспектива. В отличие от общесоюзной конституционной комиссии, фактически не создавшей ничего достойного внимания (лишь в порядке индивидуальной инициативы над конституционным проектом работал А.Д. Сахаров, были и некоторые другие инициативные разработки), аналогичная комиссия РСФСР, работавшая под эгидой Съезда народных депутатов РСФСР, подготовила проект новой Конституции.
Этот проект резко отличался от конституционных документов советского времени. Из его текста были устранены все идеологические и партийные наслоения, в развернутом виде был дан раздел о правах человека и гражданина, последовательно, на американский манер, проведен принцип разделения властей, подробно отработаны взаимоотношение между ветвями власти. По многим своим характеристикам подготовленный комиссией проект приближался к тому стандарту конституционных документов, пусть и не самых передовых, который стал нормой в демократических странах.
Свидетельством того, что данный проект конституции имел общедемократический характер, стала явно отрицательная реакция на него со стороны коммунистической партии (в ряде публикаций он именовался "пробуржуазным" и, как это ни странно, "тоталитарным"). Впрочем, такого рода отрицательные оценки были все же в чем-то сдержанными, умеренно негативными, что, как выяснилось позже было вовсе не случайным...
В начале 1992 года, когда, как представлялось многим, Россия наконец-то вырвалась из пут коммунизма и начались кардинальные экономические реформы, крепла уверенность (этому соответствовали настроения правящих кругов) в том, что аналогичные акции совершатся также и в политической области, и тогда вот-вот подготовленный проект российской конституции будет внесен конституционной комиссией на рассмотрение Съезда и будет Съездом принят.
Увы, и в такой, казалось бы, благоприятной ситуации, когда по всем данным будто бы были повержены основные устои ленинско-сталинской, большевистской тоталитарной системы, Россия все же вновь попала под власть соблазнительных, манящих миражей, иллюзий.
Эти иллюзии затронули те экономические акции, которые были названы "кардинальными" реформами. Иллюзии оказались весьма сильными и в политической сфере, в планах конституционного обновления, призванного, по расчетам, утвердить действительную демократию в российском обществе.
При более обстоятельном анализе подготовленного конституционного проекта выяснилось, что это, при всех очевидных достоинствах, все же эклектичный документ, закрепивший конституционные формы и принципы различной политической ориентации (конституционная комиссия была образована пропорционально партийному составу депутатов, в котором доминировали коммунистические и прокоммунистические, просоветские деятели). Наряду с указанными ранее положительными сторонами и элементами в нем давали о себе знать советские конституционные традиции (заглавная часть конституции свелась к теоретико-декларативным формулам, значительный по объему раздел был отведен теоретико-установочным положениям о "гражданском обществе" и др.), а главное — в проект боком-боком прокрались императивы коммунистической правовой идеологии.
Ведь громкие фразы о "верховенстве права", о "нерушимости прав и свобод человека", о "презумпции невиновности", о "правосудии" и т. д., содержащиеся в конституционном проекте, по сути дела "прикрывали" главный постулат марксистской правовой доктрины в ее неосталинском, брежневском виде — всемогущество советской власти. Той власти, которая заключена в самом феномене Советов, — власти, декларирующей во всех своих звеньях "всевластие", но по своему вече-митинговому характеру неспособной осуществлять действительное профессиональное государственное руководство общественными делами и потому выступающей в качестве "легитимной ширмы" для тиранической диктатуры в духе беспощадного большевизма, осуществляемой партией, коррумпированным чиновничеством или напрямую — криминально-номенклатурными группами.
Не сигнал ли это острой тревоги? Выходит, реализуйся существующий конституционный проект, и тогда при всех, казалось бы, грандиозных победах над коммунизмом не только сохранится, но и реально утвердится, и даже упрочится его главный "опорный пункт" — освященная конституцией и действующим правом государственная основа для всевластия, для проведения "сверху" сколь угодно значительных кардинальных переделок-преобразований в обществе, в том числе, увы, вновь иллюзорно-утопического толка.
Тем более что реальное положение дел в российском обществе в 1991—1992 годах воочию подтверждало такого рода опасность. Ведь "кардинальные" экономические реформы, начатые с освобождения цен и объявленные "шоковой терапией", по самому своему существу представляли собой не осторожнее и аккуратное возвращение к естественно социальному развитию, когда обновление происходит "снизу", в ходе производственно-трудовой и духовной жизни большинства людей, а вновь — по-большевистски, по-красногвардейски стремительную атаку с целью одним мощным рывком, не считаясь ни с чем, под лозунгами "демократии' и "рынка" перейти к процветающему капитализму.
Впрочем, в то время раздумий о сути и последствиях экономических преобразований характер экономических реформ напрямую не связывался с конституционными проблемами. Становилось все более очевидным одно: подготовленный конституционной комиссией проект сохранил просоветские черты и не отвечает передовым достижениям мировой конституционной культуры.
И именно тогда в общественном движении, в которое входили наиболее демократически настроенные слои интеллигенции, в Движении Демократических Реформ (ДДР) было принято решение подготовить альтернативный проект российской конституции. Такая работа выпала на долю автора этих строк, осуществившего разработку первоначального текста совместно с А.А. Собчаком и Ю.Х. Калмыковым, а в практическом отношении — в содружестве с выдающимся юристом, юристом "от Бога", в должной мере не оцененным и безвременно, в 1996 году, ушедшим из жизни, Станиславом Антоновичем Хохловым.
Замысел.
В основу проекта Конституции России, который в противовес официальному проекту, подготовленному конституционной комиссией, получил название "альтернативного", была положена заранее отработанная группа идей, которая и характеризует замысел Конституции.
Каково существо этого замысла?
Здесь нужно прежде всего сказать о сути конституции вообще. Иногда на этот счет ограничиваются суждением о том, что конституция представляет собой "основной закон", посвященный главным образом организации власти.
Но дело-то все в том, что человеческое общество, даже при достаточно развитом праве и необходимости должной организации власти, многие тысячелетия не испытывало потребности в подобном основном законе. Такая потребность появилась сравнительно недавно, в условиях, когда человечество начало переходить от традиционных к либеральным цивилизациям. Именно тогда стало необходимым, чтобы в законе, имеющем высокий юридический статус (не допускающем простое манипулирование властью, в том числе и законодательной властью[162]), были решены два принципиальных вопроса. Во-первых, установлены "ограничители" власти, не допускающие неоправданной ее концентрации, превращения ее в диктатуру, тиранию. И во-вторых, установлены в качестве нерушимых, защищенных (в том числе и от самой власти) неотъемлемые права граждан.
В советское время в документах, именуемых "конституциями", суть конституции была размыта. Более того, под именем "конституция" в жизнь вошел не документ высокого юридического ранга, а по сути дела, как уже говорилось, политико-идеологическая декларация. И эта декларация вопреки предназначению конституции освящала и возвеличивала необъятную и бесконтрольную власть партийно-номенклатурного идеологизированного государства, ограниченную одной марксистской, ленинско-сталинской идеологией, а на первое место в политико-правовой жизни взамен гражданина, человека выдвинула "массы", "трудящихся", государственное всевластие, идеологические принципы и цели.
Внешней формой выражения и институализации такого построения власти и политико-правовой жизни стали Советы — форма прикрытия и легитимации власти, настроенной на гигантский социальный проект, коренную во имя всеобщего счастья переделку общества — "строительство социализма и коммунизма". Советские конституции (именно как советские) стали некой внешне легитимной основой того чудовищного революционного суперправа и чудовищного бесправия людей (их бытия и судьбы в качестве "винтиков"), которое должно было господствовать при переделке общества на коммунистических началах.
Исходя из этого замысел альтернативного конституционного проекта как основы первой в истории России по-настоящему демократической конституции состоял в решении задачи двоякого рода: во-первых, устранить из текста документа все то, что хотя бы в малейшей степени, прежде всего через Советы, вело к возрождению коммунистической власти, присвоившей себе право переделывать жизнь людей, к государственному всевластию, и, во-вторых, главное — воссоздать истинный смысл и истинное предназначение конституции — обеспечить необходимое ограничение власти и закрепить неотъемлемые права граждан.
Каким же образом виделось в то время (да видится и поныне) осуществление такой двуединой задачи в конституционном проекте?
Сначала одно предварительное пояснение. В обстановке конца 1980 — начала 1990-х годов, когда господствовала ныне, к счастью, убывающая эйфория обожания всего "американского", во многих демократических кругах и подразделениях власти чуть ли не аксиоматическое значение придавалось Конституции США, и в первую очередь ее основополагающему принципу — разделению властей, уравновешиванию трех ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной, что по расчетам создателя такой системы Ш. Монтескье должно предупреждать концентрацию и произвол власти (указанный принцип и был реализован в официальном конституционном проекте).
Но последующий опыт государственно-политической жизни, особенно в странах Европы, показал, что самой по себе реализации только что указанного принципа построения власти, в его американском варианте (тем более если власть стала необъятно большой) недостаточно. Потребовалось не только углубить принцип разделения властей и в соответствии с этим разделить саму исполнительную власть, реально наиболее мощную, на две — власть главы государства и власть правительства, но и сообразно новой эпохе требованиям современной цивилизации в корне изменить все построение политико-государственной жизни. Изменить так, чтобы основой государственного, конституционного строя была не власть, пусть и упорядоченная, ограниченная, а в соответствии с современной гуманистической философией непосредственно человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами.
Эта ориентация на человека, его права и стала стержнем всего конституционного замысла.
Правда, в состав идей, которые были положены в основу альтернативного проекта, входили и другие разработки, соответствующие достижениям современной конституционной культуры: о самостоятельной, не сводимой к административно-управленческой, деятельности и миссии главы государства — Президента (обеспечение гармонизации всех ветвей власти, высшее арбитрирование); о более высоком уровне построенной по модели германского конституционного опыта административно-управленческой деятельности Правительства (действующего по принципу "одной команды"); о придании самостоятельности и известной суверенности муниципальной власти (которая должна быть отделена от государственной как таковой); о возвышении всей системы правосудия, возглавляемого единым Верховным Судом (которая в целом, а не только на уровне Конституционного Суда, выступала бы как высокозначимая "третья власть").
И тем не менее из всей этой группы разработок, конституционных положений, несомненно важных, порой исключительно, принципиально важных, на первое место была выдвинута значительно опередившая все другие идея основных прав человека как фундаментальная основа российской Конституции.
Еще раз подчеркну: именно это — определяющая роль человека как стержня, сердцевины, "души" всего гражданско-политического построения жизни российского общества, его правовой жизни — и составляло самую суть замысла альтернативного проекта Конституции.
Права человека как основа Конституции (подробности замысла).
Для того чтобы права человека могли стать основой Конституции и посредством этого оказать решающее воздействие на гражданственно-политическую, правого жизнь российского общества, его судьбу, необходимо было использовать ряд конструктивных решений, уже показавших свою плодотворность в современных европейских конституциях.
Основные решения, использованные при подготовке альтернативного проекта, таковы.
Прежде всего должен быть с должной определенностью решен теоретико-конструктивный вопрос о выделении из всей суммы прав и свобод человека, включающих по распространенным ныне представлениям несколько "поколений", центральной категории — основных прав — тех прав, которые напрямую выражают свободу человека и ее твердую защищенность, в первую очередь защищенность своеволия и произвола власти.
И здесь же еще один теоретико-конструктивный вопрос столь же принципиального значения (важность которого в нашей науке, общественном мнении и просто в жизни недооценена). Это такая характеристика прав и свобод человека, прежде всего основных прав, когда они не просто ставятся в зависимость от человеческого достоинства, а непосредственно "выводятся" из достоинства человека. Права и свободы людей превращаются в один лишь лозунг, декларацию, если они, особенно при взаимоотношениях с властью, не находятся "в руках" самостоятельной и гордой личности, знающей свою уникальную человеческую ценность и способной постоять за себя перед властью и, не склоняясь перед властными авторитетами, отстаивать свой высокий человеческий статус и свои высокие неотъемлемые права. Именно поэтому конституция призвана в первую очередь провозгласить достоинство личности и на этой основе — ее нерушимые, неотъемлемые права.
А теперь главный момент, непосредственно относящийся к построению конституционного текста. Положения об основных правах и свободах человека должны образовывать первую, заглавную часть конституции. Оптимальный вариант таков: сразу же после первой статьи общего характера (провозглашающей природу данного государства, лучше всего в словах: "утверждающее себя" в качестве демократического, правового, светского государства) должна идти статья о том, что права человека — это непосредственно действующее право и что именно они, права человека, образуют основу государства, определяют содержание законов, содержание и направление деятельности всех государственных органов.
Здесь крайне целесообразно специально указать (как это сделано в одной из поправок к Конституции США), что впредь не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека.
При этом важно (и это еще один конструктивный момент), текстуально обозначив основные права и свободы человека, вместе с тем: а) указать на то, что приведенный перечень не является исчерпывающим, "основными" являются все права, получившие и качестве таковых международное признание, и б) подчеркнуть, что они не могут иметь иного ограничения, кроме того, которое установлено законом по основаниям, указанным в исчерпывающем перечне (впрочем, перечне с неопределенными гранями, с некими просоциалистическими оттенками) Международной декларации.
Вслед за разделом (главой) об основных правах человека должен следовать другой, близкий по содержанию раздел о "правах гражданина", которые имеют столь же высокий конституционный статус, но которые — обратим внимание на этот, ранее уже подробно рассмотренный, факт — зависят от общего экономического и политического положения общества, а главное, в отличие от основных прав, не являются определяющим фактором устранения произвола и своеволия власти из гражданственно-политической, правовой жизни страны и, кроме того, представляют собой по большей части принципы, обязывающие по публично-правовым механизмам государство, а не субъективные права в строго юридическом значении, защищаемые судом.
И вот положение принципиальной важности, о котором выше уже упоминалось, но которое достойно того, чтобы специально остановить на нем свое внимание. Если нормативные записи об основных правах человека становятся первой, заглавной частью конституции, то это резко возвышает права человека в жизни общества и сообразно этому юридически настраивает все содержание конституции именно на человеческие критерии — на такое построение всех государственно-правовых институтов которое бы строго соответствовало требованиям, вытекающим из основных неотъемлемых прав человека.
Опыт работы над альтернативным проектом показал, при указанной конструктивной схеме, когда при формулировании любого конституционного положения "звенит" тревожно-предупредительный "звоночек" (насколько формулируемое положение соответствует исходным конституционным записям об основных правах человека), оказалось неизбежным включение в текст ряда принципов и норм, которые при ином построении могут быть вообще не поставлены в конституционный текст.
Среди таких конституционных принципов и норм, которые в силу указанного построения альтернативного проекта включены в текст, оказались следующие положения:
— об умеренном, адекватном общественным потребностям характере государственной власти, ограниченности ее функций пределами, обусловленными свободной рыночной экономикой и началами самоуправления;
— о строго разрешительном характере деятельности всех государственных органов и должностных лиц, о допустимости совершения ими только тех актов и действий, которые прямо предусмотрены в законе;
— о запрете использования вооруженных сил для решения внутригосударственных вопросов, кроме случаев и в порядке, прямо предусмотренных в законе;
— о предельном лимите государственных имуществ, отделяемом законом, — порядок, в соответствии с которым нарушение лимита автоматически влечет за собой начало процедуры приватизации "внелимитных государственных имуществ.
Столкновение.
Опубликование в марте — апреле 1992 года альтернативного проекта конституции России, наряду с одобрительными откликами, встретило резко негативную реакцию — и со стороны коммунистических кругов, и со стороны приверженцев официального проекта.
Понятно, в этой реакции заметную роль играли личностно-престижные соображения разработчиков и ответственных лиц, связанных с официальным проектом. Но дело здесь было не только и, пожалуй, даже не столько в личностных амбициях и расчетах.
Есть основания полагать, что именно на почве подготовки российской Конституции произошло первое наиболее серьезное столкновение (не просто — противостояние, а открытое, жесткое столкновение) двух полярных направлений в философии права — коммунистического и того, которое основывается на современных гуманитарных ценностях.
Дело в том, что альтернативный проект стал, по сути дела, первым в России опытом воплощения в нормативном документе философии правозаконности — философии гуманистического права. Удачно — неудачно (об этом скажет История), но именно в альтернативном проекте была предпринята попытка разделить исполнительную власть (на президентскую и правительственную) и тем самым по примеру европейских демократических стран (таких, как Германия) лишить ее традиционного сверхмогущества; главное же — подчинить все содержание конституционного документа, и таким путем — содержание юридической и политической системы не власти, не идеологическим фантомам, утопиям и "идолам", а непосредственно человеку, его высокому достоинству, его неотъемлемым правам, причем — так и в таких институтах, которые соответствовали бы современным достижениям передовой конституционной культуры и отсюда — философии правозаконности, гуманистического права.
Поскольку в альтернативном конституционном проекте указанные идеи были выражены с достаточной определенностью, то именно он, альтернативный проект, стал тем "местом", где произошло столкновение двух полярных направлений философии права.
Это столкновение приобрело особо острый характер, когда год спустя, в апреле 1993 года, в канун всероссийского референдума о доверии Президенту, положения альтернативного проекта наряду с другими материалами и разработками были в значительной мере использованы в том конституционном проекте, который получил название "президентского".
Опубликование президентского конституционного проекта, судя по всему, оказало немалое влияние на результаты референдума. Предпочтение в проекте человеку, его достоинствам и правам (на чем делался акцент при представлении проекта в печати и в публичных обсуждениях) позволило придать большую привлекательность проекту в глазах людей. Реформаторская линия развития российского общества, связанная с президентской политикой, на референдуме была поддержана.
Казалось, путь к тому, чтобы в теории и практике возобладало гуманистическое (а не властно-имперское) направление государственно-правового развития, был открыт.
Но не тут-то было. Именно после референдума с возросшей силой обрушились на конституционный проект критические удары. Причем знаменательный факт: эти нападки, удары касались не замысла конституции, а преимущественно власти как таковой, ее распределения между президентом, правительством и парламентом (у кого — сколько, больше, меньше). Здесь действительно можно было найти "слабые места", обусловленные во многом тем, что при подготовке президентского проекта были использованы и иные материалы, — очевидно было то, что полномочия президента выходят за пределы исконных функций главы государства в демократическом обществе, а у парламента по сути дела отсутствуют действенные контрольные функции. Но все это уводило обсуждение проекта от главных конституционных идей, хотя, быть может, и отвечало расчетам критиков — дискредитировать подготавливаемый конституционный документ сообразно привычным, ходячим представлениям о власти и конституции.
Что же касается главных идей конституционного проекта, связанных с его замыслом, то здесь столкновение "двух философий" приняло привычный для советского общества "подковровый" характер и сообразно привычным советским нравам вылилось в "тихую" работу, когда под предлогом технико-юридического совершенствования текста незаметно, путем голосований на больших форумах или чиновничье-кабинетной проработки, устранялись или умалялись главные идеи.
Роковую роль сыграло здесь прошедшее в июне — июле многосотенное Конституционное совещание, которое принесло в итоге известное общественное одобрение президентскому проекту, но в то же время в результате чудовищной разноголосицы во мнениях, полярного разнобоя во взглядах и подходах позволило в "рабочем порядке" работникам аппарата (нередко связанным с просоветскими научными кругами) сформулировать итоговые положения таким образом, что они в большей мере соответствовали советским конституционным традициям, коммунистическим философско-правовым представлениям.
Судьба замысла.
Результатом столкновения двух направлений философии права на ниве подготовки российской Конституции стала, так сказать, ничья, сохранившая в основном органическое противостояние сторон.
Принятая в декабре 1993 года Конституция России в целом имеет демократический характер. Пусть и с известными отступлениями от идеала, от первоначальных идеальных наметок (превалирование авторитарных тенденций в президентско-правительственном секторе власти, отсутствие первоначально намеченной строгой разъединенности президентских и правительственных функций, ограниченность контрольных полномочий парламента). Но все же Конституция закрепила важнейшие демократические ценности: свободные выборы во всех подразделениях и на всех ступенях власти, незыблемость демократического порядка, свободу слова.
Менее благополучна судьба того главного, что выражает основной замысел Конституции, во всяком случае — в том виде, в каком он был первоначально представлен в альтернативном проекте.
Правда, и здесь есть кое-какие завоевания. Повысился конституционный статус раздела о правах человека (ему, как и разделу об основных положениях, придано качество относительно неприкасаемого структурного подразделения). Вошли в конституционный текст такие ключевые формулировки, как формула о правах человека как о непосредственно действующем праве и об определяющем значении этих прав (ст. 18), положение о том, что не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права человека (ст. 55).
И все же большую часть идей этой группы можно отнести к неудавшимся, несостоявшимся.
Самая серьезная неудача — в том, что основные права и свободы человека в тексте принятой и вступившей в действие Конституции не стали ее первой, заглавной частью и тем самым не приобрели максимально высокого конституционного статуса и определяющей роли в отношении всего содержания Конституции, а значит, всей гражданственно-политической, правовой жизни страны в целом. Упомянутая же норма, фиксирующая такое значение основных прав человека, оказалась в статье не под номером 2, как это было альтернативном проекте, а под номером 18, да к тому — во второй главе, и потому утратила свое былое значение исходного нормативного положения.
Почему это произошло? Казалось бы, по чисто технико-юридическим причинам. На Конституционном совещании то в одной секции, то в другой высказывались пожелания: вот бы с самого начала сказать о "федеративном устройстве", или о "демократии", или о "государственной целостности" (чтобы — как и было в традиции советских конституций — сначала конституционно сформулировать декларативные положения). В итоге оказалось, что общих декларативных положений вырос до целой главы, и тогда нормативные положения о правах человека оказались оттесненными в следующий раздел.
Первая же глава стала в основном главой о государстве: именно ему главным образом посвящались общие положения. Не изменило ситуации и то обстоятельство, что в новой статье 2 о правах человека сказано как о "высшей ценности". Ценность-то высшая, но она теперь — не основа государства, а нечто другое, чуть ли не потустороннее (государство только "обязано" "признавать, соблюдать и защищать" права и свободы), нечто декларативное[163].
Надо добавить к этому, что, сообразно советским традициям, основные права человека оказались объединенными с правами гражданина, в том числе социально-экономическими правами (и кстати, в таком виде они действительно не могли бы быть основой гражданственно-политической, правовой жизни). Не стал основой прав и свобод высокий статус человека — его достоинство (запись о достоинстве помещена в особую статью, где одновременно говорится о недопустимости пыток).
При такой нормативной интерпретации прав и свобод когда они не выполняют своей основной миссии, вполне логичным выглядит "непопадание" в конституционный текст таких нормативных положений, как строго разрешительный порядок действий государственных органов и должностных лиц и запрет использования (если это прямо не разрешает закон) регулярных вооруженных сил для решения внутригосударственных политических конфликтов.
Упущенный шанс? Неумолимые реалии?
Возникает вопрос: был ли шанс уже в 1991—1993 годах принять в России последовательно демократическую Конституцию, отвечающую самым высоким мировым стандартам?
При этом речь идет не об организации власти, не о полном, по-аптекарски скрупулезном "уравновешивании'' полномочий ее ветвей, в первую очередь — президентско-исполнительной и законодательной. Не это, повторяю, главное; тем более, что, по мнению многих специалистов, известные авторитарные моменты в управленческой деятельности, при всех возможных негативах (Чечня), оказываются в современных условиях в гигантском разрушенном государстве все-таки неизбежными.
Речь идет о другом. О том, возможно ли было в наших теперешних условиях создать Конституцию Человека? Добиться такого построения конституционного текста, при котором ее первую, заглавную часть заняли бы нормативные положения об основных правах человека, со всеми вытекающими отсюда особенностями Конституции?
Что ж, горечь упущенного шанса у людей, причастных к реализации современных конституционных идей, наверное, до сих пор остается. Шанс, конечно же, был. Особенно после трагических событий начала октября 1993 года, когда вооруженным, увы, путем были повержены политические силы, стремление к компромиссу с которыми в основном и обусловило перестановки в конституционном тексте, перемещение в его заглавную часть положений о государстве, воспринятых главным образом из официального проекта (один из юристов, участвовавших в отработке окончательного варианта, сказал: "Теперь и отработанный вариант, и официальный проект "близнецы-братья").
И хотя попытки вернуть утраченные ценности на завершающей фазе работы над конституционным текстом предпринимались, положение дел, в общем, не изменилось. Напротив, по некоторым пунктам были усилены формулировки, придающие этатическое звучание нормативным положениям, и даже выпали из текста проекта конституционные записи, отражающие естественно-правовое обоснование основополагающих категорий гражданского общества[164] (например, о том, что "частная собственность — естественное право человека в российском обществе").
Чем же все это можно объяснить? Тем более в такой, казалось бы, благоприятной обстановке, когда уже не было серьезных политических препятствий для последовательно демократических новаций?
Возможно, какую-то коварно-негативную роль сыграло здесь стремление добиться в тексте проекта совершенства с технико-юридической стороны (по канонам юридической догматики целесообразно сначала изложить самые общие положения, выделить отдельные важные фрагменты, например о достоинстве человека, в самостоятельные нормы и др.). Все это, кстати, подтверждает, в общем-то, и известное положение о том, что технико-юридические требования, связанные с догмой права, имеют все же вторичное значение: они должны использоваться с учетом: имущественного значения содержания, основных правовых идей.
Понятно, на решение многих вопросов, связанных с отработкой текста конституционного проекта, повлияла позиция работников аппарата, занимающихся конституционным документом: немалое число из них — выходцы из былых руководящих советских учреждений, к тому же накрепко связанных с просоветски настроенными деятелями науки.
И все же главное — как мне представляется — другое. Несмотря на звучащие везде и постоянно демократические лозунги, в российском обществе начала 1990-х годов господствовали представления, основу которых по-прежнему образовывала коммунистическая философия и суть которых сводилась к обоснованию и оправданию государственного всевластвования (теперь в рамках новой конструкции — в условиях разделения властей). И поэтому все дискуссии сводились к вопросам распределения власти. Именно здесь ломались копья, сталкивались "лоб в лоб" сторонники верховенства парламента и приверженцы доминирования президентской власти.
Рассуждения же о том, что корень проблемы в уморении самой власти, в ее построении на строго правовых началах, на началах верховенства и нерушимости прав человека, ни у кого из участников дискуссий не находили отклика.
Словом, состояние дел по конституционным вопросам более красноречиво, чем что-либо другое, свидетельствует о том, что в российском обществе на сегодняшний день продолжают господствовать представления и нравы, коренящиеся в коммунистической философии права. Той философии, которая ныне находит свое выражение главным образом в имперско-государственнических, державных взглядах, нравах и тенденциях ко всевластию.
Еще более выразительно продолжающееся господство коммунистических философско-правовых представлений дает о себе знать в практической жизни, когда, особенно в деятельности президентско-исполнителъных учреждений, конституционные положения интерпретируются и применяются так, что во всех случаях приоритетное значение обретают всевластно-государственные начала.
К этой стороне действия Конституции нам придется еще обратиться в связи с войной в Чечне. А сейчас — несколько слов о перспективах.
Надеяться на то, что в ближайшем будущем в Конституцию будут внесены поправки, которые бы вернули нормативные положения о правах человека на первое, заглавное место, нет никаких оснований. Если и состоятся какие-либо изменения в конституционном тексте в обозримое время (что тоже в высшей степени проблематично), то они скорее всего затронут вопросы непрерывности власти, обеспечения ее дееспособности, а также полномочий парламента, его контрольных функций — проблема назрела, требует решения.
Тем не менее, на мой взгляд, и здесь есть оптимистическая перспектива. Она заключается в том, чтобы с опорой на ряд принципиальных конституционных положений (ст. 2, 18, 55), которые придают правам человека основополагающее учение в правовой и государственной жизни страны, начать упорную борьбу за то, чтобы фундаментальные права человека стали центральной правовой идеей, твердым и незыблемым стержнем всей российской правовой системы.
И это касается не только общественного мнения, состояния и направленности научных разработок, формулировок официальных документах, выступлений государственных лидеров, но и позиций и характера решений судебных органов. Достаточно высшим судебным инстанциям (конечно, прежде всего Конституционному Суду) принять одно, а лучше несколько решений, из которых бы следовало, что органы российского правосудия на первое место во всем конституционном нормативном материале и в практике его применения выдвигают нормативные положения о правах человека, как, смею полагать, сразу произошла фронтальная смена ориентиров в самой сути конституционно-правового регулирования, да и вообще во всей системе российского права.