влялось это случайностью, которая пройдет и не нарушит его жизни… А между тем в глубине своей души он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая каким-то чудом все это время, все эти 12 лет скрывала от него и это его преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за нее»…
(Раскаянье и духовный переворот). «Как загладить свой грех перед Катюшей? Нельзя же это оставить так. «Нельзя бросить женщину, которую я любил, и удовлетвориться тем, что заплачу деньги адвокату и избавлю ее от каторги, которой она и не заслуживает, загладить вину деньгами, как я тогда думал, что сделал что должно, дав ей деньги».
И он живо вспомнил минуту, когда он в коридоре, догнав ее, сунул ей деньги и убежал от нее… – Только мерзавец, негодяй мог это сделать! И я, я тот негодяй и тот мерзавец! – вслух заговорил он. – Да неужели в самом деле, – он остановился на ходу, – неужели я в самом деле, неужели я точно негодяй? А то кто же? – ответил он себе…
«Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю все и всем скажу правду и сделаю правду, – решительно вслух сказал он себе…
Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем проснулся в его сознании. Он почувствовал себя им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал все могущество добра. Все, все самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать»[212].
Думаю, и я совершил в своей жизни два-три настоящих поступка. Один из них относится к периоду защиты кандидатской диссертации. Вот эта история.
Диссертацию я писал без научного руководителя, обобщив исследования, которые вел почти 15 лет. Работа называлась “Логический анализ математических знаний”, и была посвящена генезису формирования “Начал Евклида”. Защита прошла вполне успешно, друзья даже говорили, что блестяще. Как на грех, кажется, за полгода перед защитой Г.П. Щедровицкого исключили из партии за то, что он подписал письмо-протест по делу Даниэля и Синявского и, главное, не захотел потом покаяться перед властью. Хотя Щедровицкий не был моим официальным научным руководителем и вообще не видел диссертацию в окончательном виде, в тексте диссертации я, естественно, ссылался на работы своего учителя, тем более, что само это исследование, когда я только что появился на семинаре Московского методологического кружка, было инициировано Щедровицким и неоднократно обсуждалось. Буквально за два дня до защиты, меня вызвал ученый секретарь диссертационного Совета университета и, отведя его в сторону, сказал.
– Вадим Маркович, вот Вы здесь в литературе диссертации указываете Щедровицкого, подряд двенадцать работ. Но ведь, Вы, конечно, знаете, что его исключили из партии и мало того, только что в “Правде” появилась реплика главного редактора о том, что «марксизм не совместим с щедровитизмом». Мой Вам искренний совет, уберите эту литературу, в ВАКе могут быть большие неприятности.
Как сейчас помню нахлынувшие на меня тогда неприятные ощущения и предчувствия. Подумав, сказал.
– Я один из первых учеников Щедровицкого. Если я сниму эту литературу и ссылки на Щедровицкого, то открою дорогу другим. Возможно, меня ВАК не утвердит, но лучше уж я буду жить с чистой совестью. Нет я ничего не изменю.
Ученый секретарь как в воду смотрел: когда диссертация попала в ВАК, ее тут же стали вполне сознательно валить. Началась борьба, которая, казалось, закончилась победой ВАК. Через три года после защиты я получил совершенно неграмотное письмо с решением ВАК, отказывавшем мне в звании кандидата философских наук.
В ответ мои официальные оппоненты (это были три известных доктора философских наук) написали письмо председателю ВАК профессору Елютину с критикой неграмотной экспертизы. Но, пожалуй, решающее значение сыграло другое письмо, подписанное Эвальдом Ильенковым, Борисом Грушиным, Василием Давыдовым, Мерабом Мамардашвили (не подписал письмо только один человек – Александр Зиновьев). С мнением этих людей ВАК просто не мог не считаться. После этого письма наступил перелом, и события потекли в обратном направлении. Та же самая экспертная комиссия, которая прислала отказ, буквально через месяц утвердила диссертацию, что вызвало гнев председателя ВАК. Говорят, он кричал на председателя комиссии: «То Вы без всякого основания отклоняете диссертацию, то без оснований утверждаете ее. Пошлите на дополнительный отзыв». Что и было без промедления сделано. Через два месяца был получен положительный отзыв профессора Рузавина, и мою диссертацию окончательно утвердили. Между защитой и утверждением прошло ровно три с половиной года[213].
Что можно сказать по поводу этой истории? Я оказался в ситуации, которая воспринималась мною как экзистенциальная проблема. Пытался разрешить ее рационально: продумывал возможные решения (убрать литературу и ссылки на Щедровицкого или оставить все, как есть) и последствия, что будет, если сделаю тот или иной выбор. В ходе этих размышлений я, образно говоря, добрался до «дна своей души», поняв, что, конечно, для меня невозможно сделать то, что настоятельно советовал ученый секретарь. «Дно», до которого я добрался, – это уже не действие, а некоторое состояние моего бытия (экзистенция), кристаллизовавшееся в результате моих рациональных размышлений. Заранее до этих размышлений данная экзистенция была мне неизвестна и не дана. Получается, что целым в дан-ном случае выступает работа по разрешению экзистенциальной ситуации, включающая своего рода замышление (решаю чему во мне быть, как буду себя вести), обнаружение присущей мне экзистенции (бытия), новую сборку себя (настраиваюсь на новую жизнь, предполагающую борьбу с ВАК, возможный отказ, различные связанные с этим проблемы). И Августин, размышляя о сопротивлении собственным замыслам, добрался до дна, выявив свою экзистенцию; он понял, что уже поверил в Бога, но что его воля пока была слаба, а привычки привязывали к земле, что человек един, а зло – это не второе начало, а наша слабость, которая исчезнет, если человек будет трудиться над собой.
Другой мой поступок касается женитьбы. После первого брака я полюбил молодую девушку, Наташу Первачеву. Познакомились мы в санатории. В тот год на юге была холера, и я поехал по горящей путевке, подлечить желудок. Санаторий располагался под Воронежем. Была тихая холодная осень. В сосновых лесах, примыкавших к санаторию, происходило настоящее нашествие маслят. Сзади санатория к зданиям примыкали красивые луга, среди которых мелькала малюсенькая, быстрая, серебристая речка.
Как-то я, заметивший Наташу еще в столовой, когда она первый раз появилась в санатории, пригласил красивую молодую девушку с толстой каштановой косой покататься на лодке. К моей радости она согласилась. Я греб, а Наташа сидела на корме и грызла яблоки, которые были куплены специально для нее. Заходящее солнце освещало улыбающееся спокойное лицо девушки. Я нагнулся вперед, заглянул ей в глаза. Неожиданно воз-никло странное ощущение. Мне казалось, что я тону в бездонных озерах этих голубых глаз. На миг приоткрылось будущее, но я не успел понять, что там. Мы стали встречаться каждый день. Я пересказывал Наташе свои теории и вообще, распетушился. Тем не менее, думал, что после отдыха мы больше никогда не встретимся. Я был женат, имел ребенка, а Наташа была еще очень молода.
Но встречи продолжались и в Москве. Я много раз пытался преодолеть неожиданную страсть, не хотел обманывать жену, хотя уже понял, что жизнь с ней не складывается. Мы с Наташей много раз договаривались расстаться, не встречались иногда по году, но потом все продолжалось, как будто не было никакого уговора.
К этому времени у меня уже было два ребенка. Моя жена увлеклась сначала христианством, а потом восточными эзотерическими учениями. Перестала заниматься детьми и все чаще не бывала дома. Сказала, что не принадлежит себе и предоставляет мне заботиться о детях.
Но я колебался, не в силах принять решение – развестись с женой и начать новую жизнь. Все решил случай. Наташа очень хотела иметь ребенка, а так как я не мог самоопределиться, как-то сказала, что заведет ребенка от другого. Трудно сказать, насколько это было серьезно, сейчас думаю, это были просто ее размышления вслух. Но дело в другом. Меня ее оброненная фраза насчет ребенка буквально ударила. «Как так», – сказал я себе. «Любимая женщина готова завести себе ребенка, не от меня. Что же это за любовь с моей стороны? Как я буду после этого жить? На что я обрекаю наши отношения? Я буду чувствовать себя подлецом, не смогу себя уважать».
Короче, я тут же принял решение и взял на себя ответственность за нашу жизнь. К тому времени я уже понял, что это моя судьба, а с судьбой, как известно, не спорят. Наташа мужественно тащила семью (двух детей и хозяйство), потом родила дочь и, несмотря на все трудности быта и российской жизни, которые уничтожили не одну большую любовь, наши чувства выдержали испытания временем. Как-то под впечатлением нахлынувших воспоминаний я написал такое стихотворение.
Воронежская осень, глушь, печаль,
Я больше не был в тех краях, а жаль.
Я был уже не мальчик, ты в расцвете юных лет,
То перст судьбы, заметил бы поэт.
Я – не поэт, но истину любя,
Сознаюсь, что не сразу разглядел тебя.
Тогда казалось – случай, встреча,
Все промелькнет, как этот вечер прошел,
Как проскакал на лошади в рубахе красной мальчик,
И ты обрезала свой пальчик,
Снимая с яблок кожуру,