В жару.
Но чаще было холодно, сентябрь вступал в права,
Мы думали, что ты была права,
Считая наши встречи – зыбким сном,
Которые мы будем вспоминать потом,
Зимой, в Москве.
Но вот Москва – совсем другая проза:
Кругом одни шипы, казалось наша роза
Завянет на корню, но нет, она цвела,
И нас неумолимо любовь вперед вела.
Сквозь расставанья и разлуки
Ты претерпела эти муки, сполна.
Не так ли жаждет встречи
С землею светлая луна?
Известно, сердцу не прикажешь,
И что задумано судьбою, свяжешь
В основу прочную твоя любовь легла,
А ведь иначе жизнь моя пойти могла,
Не встреть тебя я осенью далекой,
Где ты бродила нимфой одинокой.
Как правило, экзистенциальный поступок завершает собой сложную и часто длительную эволюцию личности. Св. Августин в «Исповеди» рассказывает, как он много лет пытался понять, что такое Бог, и только после ряда кардинальных открытий смог пережить открытие божественной реальности. Так, Августин с помощью сведущих в христианстве людей он уяснил, что тексты Священного писания нельзя понимать буквально, иначе, действительно, будут одни противоречия и несуразицы. Он понял, что Библию и Евангелие надо трактовать иносказательно, аллегорически и символически. Августин последовательно переосмысливает идею христианского Бога: сначала он уходит от антропоморфного понимания Творца, затем пытается представить Бога в виде тонкого эфира или пространства, пронизывающего все вещи, все, но и при таком понимании остаются противоречия. Тогда Августин делает решающий шаг, представляя Бога в виде истины и условия творения. В этом случае Бог везде и нигде, он не антропоморфен, обеспечивает правильное понимание мира, природы и человека, как их Творец и истина. И одновременно нарастали мучительное неприятие обычной жизни и тяга к христианству. Все это и подготовило поступок и переворот сознания Августина.
Юнг совершает свои странные открытия после долгого конфликта с отцом и церковью, когда он все больше чувствовал невозможность следовать их императивам. Я разошелся со своим учителем, Г. Щедровицким и по содержанию, и в этическом плане после почти десяти лет самостоятельной работы, смены проблематики исследования (с естественнонаучной на гуманитарную), продумывания своих идеалов, полемики со Щедровицким по поводу подхода и форм работы в Московском методологическом семинаре.
Будучи личностью, человек уже не может действовать как все, по традиции или обычаю, исходя из общепринятой и общезначимой реальности. Он ищет опоры в самом себе и в мире, которые отвечает его убеждениям. Если же его «Я» и мир перестают отвечать его чаяньям, именно в силу эволюции личности, человек рано или поздно переживает кризис и вынужден менять и то и другое. Необходимое условие такой трансформации и метаморфозы – поступок и творчество. Поступок позволяет расстаться с прошлым, оценить его негативно, сделать шаг в будущее. Но чтобы такие расставание и шаг стали возможными, личность должна обрести новое видение, выйти на новую реальность, ощутить себя по-новому, что обязательно предполагает творчество – построение дискурса, изобретение схемы, диалог и пр. Например, для решающего разрыва с отцом и церквью для Юнга недостаточно было одной фантазии, нужно было изобрести специальную интерпретацию этой фантазии (на это, кстати, ушло трое суток). Чтобы обрести и почувствовать Бога, Августин должен был многому научиться и выйти на необычные истолкования как самого Творца, так и Христа. Одно из условий моего разрыва с учителем было продумывание задач методологии и моих устремлений, что предполагало не только рефлексию, но и изучение ряда тем.
Правда, есть поступок и поступок. Поступки Пушкина, Нехлюдова и мой, когда я отказался снять литературу и ссылки на Щедровицкого, нужно отличать от поступков Юнга и моего же в подростковом возрасте. Все поступки были экзистенциальные, определившие существенно жизнь личности, но первые три в точности по Киркегору привели к духовному перевороту и второму рождению, а третий и четвертый – нет, поскольку еще не сложилось осознание самой личности и внутренних требований к ней. Когда я принимал решение в разговоре с ученым секретарем диссертационного Совета, то вполне сознательно прикидывал, как я буду выглядеть в том случае, если сделаю тот или иной выбор. Этот мой возможный образ я сравнивал с тем представлением о себе, которое мне импонировало и казалось приемлемым. Я понимал, что если сделаю то, что советовал секретарь, то не смогу считать себя порядочным человеком и буду мучиться всю жизнь. В то же время я видел, какая реальность и неприятные проблемы приоткрываются для меня в противоположном случае. Для духовного переворота нужно иметь уже достаточно развитое сознание, а также нравственные требования к себе.
4. Условия становления личности – конституирование «Я», «образ себя и реальности», «внутренний мир»
Выше во второй главе я рассказал, как примерно в четвертом классе обнаружил или открыл свою личность, а дальше стал работать над собой, стараясь измениться в лучшую сторону. А что было до этого? Дошкольный период жизни. Дошкольный возраст – это не изолированный период в жизни ребенка, а переход от одной жизни к другой, переход не менее важный и трудный, чем другие жизненные переходы (из школы во взрослый мир, от свободной личной жизни к семейной, от одного «возраста жизни» к другому – от юности к взрослой жизни, затем к старению, потом к последнему этапу жизненного пути). Переход, в котором в мир детства вторгается другой мир – подростковый, точнее кристаллизуется другой мир, ломая детство. В дошкольный период формируются предпосылки нового образа жизни, предпосылки личности, предпосылки научного познания. Но от чего ребенок начинает уходить, что трансформируется?
Заканчивается детство, целая культура жизни, где ребенок живет вместе с родителями, которые его любят, поддерживают, направляют, ведут, добавляют ему энергию. Где два основных способа освоения мира: игра и становление первых социально значимых практик (учимся правильно говорить, читать, рисовать, помогать родителям, выстраивать отношения с другими детьми и прочее). Детство – это период, когда ребенок осознает себя вместе с родителями. Хотя он уже давно говорит «Я», но это такое Я, в которое имплицитно входят и его родители (Л.С. Выготский такой тип сознания назвал «прамы»).
Однако, спрашивается, что собой представляет игра ребенка, о которой в начале позапрошлого века замечательный немецкий педагог Фридрих Фребель (крупнейший теоретик дошкольного воспитания, организатор первых детских садов) говорил, что это основная стихия детской жизни? Детская игра не может быть понята, как условная игра, противопоставленная серьезной жизни (например, работе). Сначала ребенок играет, чтобы расширить зону своей свободы, которая задана, ограничена родителями, чтобы сделать свою жизнь интересной, необычной. Его игра как по волшебству рождает мир, которого не было минуту назад; ребенок играет, чтобы удержать этот мир, повторить его снова и снова, пока не надоест. Потом ребенок открывает, что именно игра позволяет пожить взрослым, войти в их мир, куда он страстно стремится. Наконец, играя ребенок удовлетворяет свои желания и фантазии: может слетать на луну, избежать наказания, отомстить за обиду.
Культурный смысл детской игры достаточно понятен. Это доступный ребенку способ освоения взрослого мира. Он еще не может вести машину, но крутить руль (управлять с помощью пульта детским электромобилем) и воображать (про-живать) связанные с поездкой события – вполне ему по силам. Ребенок не может реально наказать своего приятеля или сестру, но наказать куклу или петрушку для него одно удовольствие. Здесь сразу два важных результата. Ребенок осваивает рисунок и схему взрослых действий, что потом в реальных практиках сыграет свою службу, и получает возможность реализовать свои желания, пусть пока в форме игры и фантазии. Как можно понять из пятой главы, сновидения, игра, общение, искусство, фантазия помимо своих специализированных функции (например, для искусства – вводить в мир художественных событий) выполняют в культуре очень важную роль, позволяя изживать нереализованные желания и программы, сохраняя тем самым наше психическое здоровье.
Под стать детской игре его знания и познание. Наряду с вполне реалистическими, обслуживающими его «детско-взрослые практики» (научился сам есть, одеваться, играть, считать, помогать маме и т. п.), ребенок «мыслит» мифами и схемами. Он не рассуждает как взрослый, хотя и постепенно учится рассуждать, а подобно архаическому человеку считает, что детей, как домашний пирог, создают родители, что братик или сестра выходят из живота мамы; солнце ходит вокруг земли, которая, конечно же, плоская, несмотря на то, что взрослые почему-то говорят про шар; что машина едет, потому что, как животное, ест бензин, а водитель крутит руль и прочее. Реалистические, по сути, практические знания спокойно уживаются в детском сознании со схемами и мифами, никаких противоречий дети не знают и не чувствуют.
Когда мы пытаемся понять отношение детей со взрослыми (прежде всего с родителями), то невольно видим эту ситуацию со своей «колокольни»: мы де направляем ребенка, формируем его. Однако если учесть прамы как специфическую особенность детского сознания, то приходиться говорить иначе. Мы для наших детей являемся настоящей способностью, как только они сталкиваются с проблемами, которые не могут решить, то обращаются к нам, и родители тут же прибегают на помощь. Не только родители в сознании ребенка образуют с ним одно целое (прамы), но и наш ребенок с нами образует одно целое. И это не банальность, а другой взгляд на взаимоотношения. Я как отец для моего ребенка не столько субъект, с которым он общается и строит отношения, сколько его органическая способность, позволяющая моему сыну или дочери решать недетские задачи. Теперь, куда ребенок идет, в какой мир попадает, когда детство заканчивается. В подростковом мире он открывает свою личность, учится объективному познанию, осваивает новые практики.