Возможен ли подобный ход событий в нашей культуре? Естественно, возможен, и в этом случае мы получаем "человека по Фрейду". Но ведь не менее часто встречаются "люди по Роджерсу", которые выросли в атмосфере заботы, любви и внимания, для которых эмпатия так же органична, как и для "людей по Фрейду" конфликты. Точно так же можно предположить, что в нашей культуре есть и другие типы людей: "по Франклу", "по Маслоу", "по Берне", "по Гроффу" и т. д. Итак, один критерий адекватности – соответствие типа психологической теории типу человека, для которого эта теория была фактически создана.
Похожая ситуация и в научной медицине. С медицинской точки зрения сегодня практически нет здоровых людей, и число различных заболеваний в мире катастрофически растет. В этом обвиняют наш век, технику, эгоизм властей и человека и многое другое. Но виновата и сама идеология медицины (как науки и практики). Ученые, растащив человека на отдельные «департаменты» (части), открывают все новые и новые отклонения от норм. Следующий шаг – создание способов лечения и лекарств, ликвидирующих эти отклонения. Осталось последнее – убедить население и в первом и во втором. За этим дело не стало, техники массового внушения (СМИ и прочее) давно отработаны, и вот мы открываем у себя все новые и новые заболевания, и все больше вовлекаемся в воронку медицинского потребления.
На первый взгляд, кажется, что медицина дает нам истинное знание о лечении и восстановлении здоровья, поскольку врач, опирающийся на медицинскую науку, знает как устроены человек и болезнь. Это правда, только отчасти. Что собой представляют медицинские знания и теории? На первый взгляд – это наука наподобие естественной, поэтому и медицина должна быть столь же эффективной как деятельность инженера. Но на самом деле анализ показывает, что только небольшая часть медицинских знаний основывается на точной науке. Основная же часть имеет опытное происхождение. К тому же известно, что разные медицинские школы часто опираются на разный медицинский опыт. Но и в случае с точными медицинскими знаниями (физиологическими, биохимическими и т. п.) нельзя говорить о полной прозрачности. Во-первых, потому, что в медицине существуют разные конкурирующие научные школы, во-вторых, потому, что медицинские научные теории описывают только некоторые процессы функционирования, вычлененные в более широком целом – биологическом организме или психике. Однако, и это не все.
Сегодня медицина рассматривает человека по меньшей мере на четырех уровнях – социального функционирования (например, когда речь идет об инфекционных или техногенных заболеваниях и эпидемиях), биологического организма, психики и личности. При этом современная медицинская наука не в состоянии точно ответить на вопросы, как связаны между собой эти уровни и как характер связей между уровнями должен сказываться при разработке медицинских технологий (в этом направлении делаются только первые шаги). Например, неясно, какие конкретно факторы техногенной цивилизации способствуют разрушению здоровья, как психика влияет на соматику человека и наоборот, как установки личности и образ жизни человека предопределяют состояние психики и т. д. Конечно, многие из этих вопросов в настоящее время обсуждаются, но больше на уровне гипотез, в целом же можно говорить только о преднаучном состоянии знания в этой области.
Но даже и не зная, как точно связаны указанные планы, можно предположить, что здоровье, представленное в них, не может быть рассмотрено как замкнутая система. Здоровье – система открытая: меняются социальные условия и требования к здоровью, постоянно создаются новые медицинские технологии и услуги, меняется образ жизни людей, могут измениться и представления отдельного человека о здоровье или его месте в жизни. Если суммировать сказанное, то можно утверждать, что медицинская наука – это вовсе не точное знание, а сложный коктейль, точнее смесь, из самых разных типов медицинских знаний, прежде всего опытных, во вторую очередь, научных. Поэтому ни о какой прозрачности человека и его болезней не может быть речи. Это иллюзия, миф, порожденные медицинским подходом.
Но один эффект налицо. Научное изучение здоровья и медицинская инженерия умножила на несколько порядков ощущения и переживания болезней. Каких мы только сегодня у себя болезней не находим и, главное, начинаем их чувствовать и по этому поводу страдать. Спрашивается, почему. В частности, потому, что человек – это семиотическое существо, которое не только действует на основе семиотических схем, но и воспринимает себя с их помощью, а также потому, что в современной цивилизации созданы многочисленные практики вменения таких схем.
«Семиотическая составляющая – интерпретация некоторого явления, – пишет А. Тхостов он, – принципиально неустранима из любой конкретной психотерапии. А иногда, как в случае ритуального лечения или плацебо-эффекта, составляет его единственное содержание. Причем не столь уж невесомое: плацебо-эффект составляет в среднем около 30 % терапевтического эффекта, а при применении определенных технологий может быть увеличен до 90 %»[306].
То, что Тхостов называет «семиотической составляющей», на мой взгляд, связано с «концептуализацией», то есть с тем, как человек понимает и истолковывает реальность и свою деятельность. Действительно, в психотерапии, также, впрочем, как и в других гуманитарных областях, концептуализация создает самостоятельное содержание. В этом плане реальное содержание произведения – это всегда переплетение того, что создается объективными процедурами познания (восприятия) и концептуализацией.
Что касается психотерапевтической практики, то здесь необходимо различать два случая (стратегии) использования психологических представлений. Один, вполне укладывающийся в идеологию фрейдизма, когда целое (психика, личность и прочее) задается психоаналитической теорией и схемами, а психотерапевтическая помощь понимается в логике вменения (внушения) пациенту этих теорий и схем. В том случае, если пациент принимает их, ему объясняют, что с ним на самом деле и как лечиться. Если при формировании психотерапии психиатры и психологи легко шли на применение гипноза, то, известно, что в дальнейшем они все больше отходили от использования техники прямого внушения. «Видимо, не случайно, – пишет А. Сосланд, – история психотерапии началась с гипноза. …Принцип невмешательства, введенный в терапевтический обиход, создает иллюзию минимального участия терапевта»…[307].
Указанная здесь стратегия опирается на три не всегда осознаваемые предпосылки. Первая состоит в том, что практика имеет дело с научным теорией, хотя на самом деле – прежде всего с языком описания, с интерпретациями и лишь затем, всего лишь с гипотетическим знанием. Вторая предпосылка, что человек "прозрачен", что его рано или поздно целиком и полностью можно описать на основе исповедуемой исследователем (практиком) психологической теории. Третья, опирающаяся на две предыдущих, что психолог, познав в своей науке устройство, механизм психики, ее законы, может управлять человеческим поведением. «Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, – писал в 1927 году Л.С. Выготский, – но психотехника – в одном слове, т. е. научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением»[308]. Впрочем, ради справедливости нужно заметить, что эти три предпосылки разделяются и декларируются прежде всего сторонниками естественнонаучного подхода в психологии. Другие психологи, ориентированные на гуманитарный подход, или отвергают эти предпосылки или следуют им, не осознавая того.
Второй случай (стратегия). Психотерапевт работает одновременно на двух уровнях. Первый задается гуманитарно ориентированными психологическими теориями и схемами. На их основе психотерапевт вычленяет свой объект, осмысляет терапевтическую ситуацию, намечает стратегию работы с пациентом, корректирует свои действия. Второй уровень представляет собой недетерминированное психологической теорией и схемами общение психотерапевта со своим пациентом как с обычным человеком. Психотерапевт старается ему помочь, внушить уверенность в благоприятном исходе дела, передать свой опыт, добавить энергию и так далее и тому подобное, причем, специфическое и уникальное в каждом конкретном случае.
«В процессе работы с психотиками, – пишет психотерапевт П. Волков, – я пришел к незамысловатой “идеологии” и несложным принципам. Самое главное доверительный контакт больного и врача возможен лишь при условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так и есть, как он рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает (обратим внимание – врач как друг и помощник, как понимающий и принимающий. – В.Р.)…
Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред и начать советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность соавторства в бредовой интерпретации. В идеале психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом «вписался», пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда…
Психотерапевту следует развивать тройное видение. Он должен уметь одновременно видеть проблемы пациента так: а) специалист-психиатр, б) просто здравомыслящий человек, в) совершенно наивный слушатель, который верит каждому слову психотика и считает, что все так и есть, как тот говорит. Последнее видение с необходимостью требует способности живо ощутить (то есть не только умом, но и своими чувствами) психотический мир…