Но социальность не сводится только к экзистенциальным ситуациям. Она задается также социальными практиками, в рамках которых человеку вменяются определенные социально значимые представления. К числу таким практик относится: образование, идеология, политика, искусство, наука, а в интересующем нас случае психоанализ и другие психологические практики. Концепция автопроекта – это установка на создание еще одной психологической практики, в рамках которой человек мог бы себя делать по своим замыслам. Но, спрашивается, какой образ личности при этом предполагается? Если иметь в виду традиционное проектирование, то личность – это всего лишь техника. Если нетрадиционное проектирование, то необязательно техника, но, как мы сказали, в этом случае реализация наших замыслов не гарантирована.
Я лично за такие социальные практики, которые не превращают человека в технику, а расширяют его сознание, не расщепляют его, а собирают, позволяют действовать реалистично и в тоже самое время нравственно и духовно. Опять же, все это далеко от проектных установок в отношении человека и себя.
К сожалению, современная социальность в обоих ее аспектах (экзистенциальные ситуации и практики) испытывает человека на прочность: расщепляет, лишает нравственности, постоянно ставит в ситуации, где он не может продолжать жить. Но, вероятно, таковы все переходные времена. В результате человек уже не может конституировать себя надолго, напротив, вынужден периодически себя возобновлять.
В настоящее время наметились три ответа (сценария) на вызовы времени (кризисы социальности). Первый, «по Августину». Да, пока я слаб, но я мобилизую все свои силы и пройду намеченный путь. Я с Богом или людьми, я един, буду работать и рано или поздно произойдут изменения в лучшую сторону.
Второй, условно, «жизнь в двух комнатах». Его можно проиллюстрировать на примере веры и неверия. В одной «комнате» – человек верующий (христианин или еврей, или мусульманин), а в другой – рационалист, например, психолог. Возникает естественный вопрос, как это возможно? Здесь есть два разных обстоятельства, одно скорее психологического характера, другое социокультурное – что собой представляет современная вера и религия, каковы их функции. Жить в двух «комнатах» сегодня не более затруднительно, чем жить в двух разных реальностях. Современный человек научился раздваиваться. Большую роль здесь сыграли, во-первых, искусство, в реальности которого мы можем входить и долго там жить; во-вторых, социальные практики (досуг, сферы жизни с разными условиями), позволяющие реально жить разными событиями. Более того, нередко в одной реальности человек действует противоположно тому, как в другой. Например, в публичном пространстве он законопослушный гражданин или скучный обыватель, а в своих фантазиях или скрываемой от общества жизни – преступник и дерзкая личность. Соответственно, как часто современный ученый или политик в своей области рационалист до мозга костей, а в церкви почти мистик. Не менее существенно, что в настоящее время вера и религия имеют другой смысл, чем прежде скажем в средние века. По социологическим наблюдениям не больше 2–5 % верующих реально посещают все службы и, главное, живут событиями религиозной жизни, а остальные 70 % хотя и называют себя верующими далеки от Бога. Можно предположить, что именно эти 2–5 % продолжают сегодня подлинную религиозную традицию. А остальные, они что лицемерят? Думаю, нет, хотя у отдельных прихожан и этого исключить нельзя. В целом же люди, идентифицирующие себя как верующие, приходят в церковь или верят потому, что находят в религии то, чего им не хватает в обычной социальной жизни: например, общения и поддержки (к общине принадлежат те люди, которых я уважаю и ценю, на авторитет которых можно опереться), реальность, отчасти противоположную повседневной (здесь живут духовным, возвышенным), некоторые гарантии (а вдруг, на самом деле там что-то есть, тогда лучше я лишний раз схожу в церковь и перекрещусь, меня не убудет). Другими словами, в настоящее время вера все больше превращается в один из типов социальности; проблемы спасения или жизнь сакральными событиями воспринимаются большей частью верующих не более как ритуал и виртуальный сценарий. В этом случае понятно, что и психологи могут спокойно практиковать теорию деятельности или психоанализ, то есть дисциплины сугубо естественно-научные, и одновременно посещать церковь, погружаясь в мистику, ловя возникающие при этом состояния.
Наконец, третий ответ – это патологическое расщепление человека на несколько автономных режимов, каждый из которых идентифицируется человеком как самостоятельная личность[336].
Я лично стараюсь жить «по Августину» и «по Фуко» и в соответствие со своими экзистенциями, признаю второй и третий сценарий, но считаю их негативными.
Сегодня весьма популярна концепция «автопроекта», в соответствии с которой человеку может сам себя спроектировать. Вряд ли она верна. Мы не проектировщики себя, а скорее, «путники-сталкеры». Мы себя замышляем, определенным образом концептуализируем, и пытаемся свои замыслы реализовать, но наши усилия не имеют ничего общего с проектированием себя. Наши усилия по возобновлению собственной жизни способствуют становлению «распределенного целого», фокусами которого выступают экзистенциальная проблема, наши рациональные действия, погружение на «дно души». Результат становления – поступок и конструирование себя. Конституирование себя – только временная «стоянка», с нее начинается очередной этап эволюции личности, который рано или поздно приводит нас к очередной экзистенциальной проблеме, к невозможности жить по-прежнему.
Анализ этих сложных процессов предполагает «нелинейную логику» в двух основных смыслах. Во-первых, все составляющие распределенного целого и оно само устанавливаются в исследовании и практиковании жизни, которые при этом сами устанавливаются (М. Мамардашвили, А. Пузырей). Во-вторых, наши позиция и подход, как осмысляющего эти процессы, вносит существенный вклад в изучаемый феномен, поэтому так важно их осознавать и артикулировать.
Философ как личность отличается от других не только своей профессией, но и образом жизни. Он видит свое назначение в том, чтобы деконструировать традиционную, отживающую реальность и указывать, задавать и описывать реальность, приходящую, с его точки зрения, вместо прежней. Но делает это философ путем нормирования способов получения знаний о реальности, другими словами, конституируя мышление. Действительно, Платон, Аристотель, Ф. Бэкон, Гуссерль, Хайдеггер характеризовали реальность, обсуждая и задавая новые способы получения знаний, новые способы мышления. Одновременно, при этом они отвечали на вызовы времени и реализовали себя.
Например, как я показываю, Платон, создавая «Пир», решал три основные задачи: создавал представление о любви, пригодные для становящейся античной личности, стремился получить непротиворечивые знания о любви и задавал реальность, в которой он мог реализовать себя. Но и теории («науки») Аристотеля решали определенные социальные проблемы. Например, в работе «О душе» Аристотель создает представления, позволяющие блокировать мифологическое понимание души (как входящей и выходящей из тела) и принять аристотелевские правила и категории. Материал творчества Аристотеля показывает, что логические построения (включая категории) обеспечивают построение идеальных объектов. Но не только они. Эту же роль выполняют методологические соображения, например, обсуждение Платоном метода изучения любви или Аристотелем – способа познания души. Существенную роль в этом процессе играет и само научное творчество: попытки решить задачи, пробы и ошибки, осознание неудач, смена стратегии работы и пр.
Конституируя мышление и реальность, философ берет на себя колоссальную ответственность перед другими людьми, поскольку он предлагает им следовать за собой. И он, действительно, берет на себя эту ответственность, выращивая новые формы мышления и жизни, прежде всего, на себе. Иначе говоря, он первый начинает мыслить по-новому, первый живет новой реальностью. По сути, для него новое мышление и новая реальность совпадают, что и образует часто смысл и цель философской жизни. Как для Платона, открывавшего философию. "Когда, – говорит он, – душа ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно, и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем размышлением»[337]. Как для Фуко или Щедровицкого. Главное, говорил Фуко, не поддаваться страху перед почтенностью давних традиций философии, напротив, нужно развивать «обостренное чувство реальности, но такое, которое никогда не помешает действовать дальше», быть готовым «отбросить привычные ходы мысли и посмотреть на те же вещи иначе»[338].
Чтобы, так сказать, не ошибиться, философ не только старается мыслить хорошо и эффективно, но и «выслушивать время», он ловит и анализирует его вызовы (вспомним размышление Фуко об интеллектуале, «который в инерции и ограничениях настоящего находит и отмечает слабые места, трещины, силовые линии»). Чтобы учесть опыт других мыслителей и одновременно заявить свой новый опыт мышления и видения, философ относится к другим представителям своего цеха, ведет с ними диалог, позиционирует себя в поле существующих точек зрения и дискурсов. Но все равно гарантий здесь нет, философская жизнь – предельный экзистенциальный риск.
Итак, философ выполняет свое назначение и миссию, если живет проблемами мышления, позиционирует себя в поле мыслительных дискурсов, если в результате его жизни происходит обновление реальности. За логическими и онтологическими построениями, за эго-текстом реконструкция позволяет увидеть личность философа, вызовы и проблемы времени, способ жизни, неотъемлемый от правильного и эффективного мышления. Но понятно, что не все люди философы.