Если подвести итог, то нужно признать, что мода – феномен довольно поздний, связанный как с формированием новоевропейской личности, так и с новыми возможностями и практиками, которые сложились, начиная со второй половины XIX столетия. Мода – феномен массовой культуры, ее “мертвая и живая вода”, позволяющая личности периодически обновлять и менять желаемые миры, подтверждая свое бытие с помощью других.
Однако может спросить читатель, что здесь специфически молодежного (этот же вопрос можно задать и относительно отклонений от норм языка в «албанском»)? В том-то и дело, что указанные здесь особенности моды и отклонения от норм языка общие и для молодежи и для немолодежи. Об этом же пишет и Шапинская, указывая на быстрое проникновение молодежных «новаций» в доминантную культуру.
«Необходимо отметить, что в последние десятилетия XX века происходит «лингвистический обмен» между доминантной культурой и субкультурами, и множество субкультурных лингвистических проявлений легитимизируются. Отсюда использование «нецензурных выражений» в печатном слове и масс-медиа. Причем, как правило, они не несут никакой семантической нагрузки, а являются символом вседозволенности и свободы… Субкультуры оказываются инкорпорированными в доминантную культуру самим фактом оценок в масс-медиа. Эти оценки сочетают в себе шок и осуждение с увлеченными описаниями и восхищением новейшими стилями и ритуалами. Стиль провоцирует двойную реакцию: с одной стороны, он может вызывать восхищение и даже переходить в высокую моду, с другой – вызывать отрицательную реакцию, особенно у тех кто рассматривает молодежные субкультуры как социальную проблему»[360].
Не означает ли все сказанное, что по объекту (феномену) указать специфику «искусственно созданного исследовательского пространства», на основе которого задается целостность молодежи как объекта изучения, невозможно. Тогда есть другой путь – конституировать это пространство через социальные практики и концептуализации. Конкретно речь идет об концептуализации того, что называется молодежью, а также практиках, направленных на молодежные субкультуры. Поясню. Вадим Межуев анализируя, что собой представляла идея культуры, пишет следующее.
"Культура для просветителей – синоним нравственного, эстетического, интеллектуального, в широком смысле – разумного – совершенствования человека в ходе его исторического развития… Данная идея вносила в историческое познание представление о порядке, связанности и последовательности исторического процесса, усматривая их прежде всего в духовной сфере… она заключала в себе понимание особенностей существования и развития человека в границах прежде всего европейской истории[361]. Это было оценочное понятие культуры, позволявшее "постигнуть смысл и направленность человеческой истории в целом", исходя из убеждения в том, что именно европейская история и культура являются "высшим достижением духовного развития человечества”[362]
То есть по Межуеву идея культуры и соответствующее понятие были ответом (объективацией) на формирование особой практики и концептуализации – самосознание европейского человечества как целого; дальше на этой основе разворачивались и другие практики и концептуализации (просвещение населения, колонизация других, “менее культурных” народов, практика миссионерства). Анализируя понятие культуры как “многообразия культур” и понятие “массовой культуры”, Кирилл Разлогов, по сути, применяет тот же самый прием объяснения, то есть в качестве важнейшей предпосылки формирования этих понятий рассматривает соответствующие практики и концептуализации (формирование национальных государств и отдельных наций, создание сферы устойчивых массовых культурных услуг и социального управления на основе СМИ, телевидения, а сегодня и Интернета)[363].
Мишель Фуко и современные методологические исследования показывают, что понятия типа “культура” (не исключение и молодежные субкультуры) появляются в ходе объективации схем, обеспечивающих формирование и функционирование определенных социальных практик, концептуализации (дискурсов) и связанных с ними властных отношений. В таком контексте, прежде всего организационном, ведь организуется практика, культура выступает как объект полагаемый мыслью, а не объект изучения; но затем культуру, выделенную таким образом, начинают изучать.
Эльна Орлова разные понятия культуры осмысляет на основе анализа различных стратегий научного познания (для меня эта позиция всегда была исходной), но тоже соотнесенных с социальными практиками и концептуализациями.
“Когда, – пишет она, – основным в познании считается установление фундаментальных нормативных порядков, отделяющих мир человека от остального мира, это можно сделать только средствами философии. Если акцент в познании помещается на процесс непосредственного наблюдения искусственных феноменов в том виде, в котором они явлены людям, в специфичности, уникальности их проявлений или попытке обнаружить нечто общее за внешне различными феноменами, незаменимым становится гуманитарный тип познания. В случае достаточно накопленного опыта практического обращения с определенными культурными феноменами возникает вопрос о возможности их целенаправленного регулирования, прагматического использования и т. п. Соответственно актуализируется научный подход к этим феноменам”[364]
Я сейчас не хочу обсуждать, что Орлова гуманитарный тип познания фактически не относит к научному, что неверно. В данном случае важнее другое, а именно, сравнение стратегий познания и их корреляция с разными понятиями культуры, а также социальными практиками и концептуализациями; культура тогда понимается как объект изучения, формируемый соответствующими стратегиями.
Какие же социальные практики сегодня значимы для молодежных субкультур? Они достаточно хорошо известны. Это, во-первых, государственная политика в отношении молодежи (прежде всего, в сфере идеологии, образования и воспитания, здравоохранения). Во-вторых, социальная помощь и поддержка молодежи (поддержка молодых семей, студентов, инвалидов и прочее). В-третьих, практики типа общественных молодежных объединений и других общественных структур, работающих с молодежью, слабо структурированные социальные практики в СМИ или партиях и т. д.
Анализируя молодежные субкультуры в России, Шапинская выделяет и характеризует, например, следующие: «криминализированные» субкультуры, «спортивные фанаты», «толкиенисты», «рейверы», «студенческая субкультура». Понятно, что по отношению к первым двум необходима продуманная государственная политика, а по отношению к остальным общественное внимание и социальная поддержка. К сожалению, сегодня все три указанные здесь социальные практики в России плохо развиты и несогласованны друг с другом. Это одна из причин, затрудняющая становление молодежи как целостного социокультурного явления.
Если говорить об концептуализациях молодежи, то приходится отметить многообразие таких концепций (одних социологических концепций молодежи больше двух десятков) и полную несогласованность их друг с другом. С одной стороны, концепции молодежи вроде бы и не должны быть согласованными между собой, выражая подходы их авторов и разное отношение к молодежи в культуре со стороны отдельных социальных субъектов. Но с другой стороны, как в этом случае добиться согласованных действий по отношению к молодежи. Кто-то может возразить, сказав, что и не надо обособлять молодежь в самостоятельное целое, что по отношению к молодым людям нужно делать все то же самое, что и по отношению к немолодежи. На это можно возразить следующее.
Все-таки в нашей культуре в последние полтора столетия превалируют процессы обособления и автономизации отдельных субкультур, что не в последнюю очередь связано с процессами демократизации и развития прав личности и, так называемых, прав «второго поколения» (права различных сообществ и популяций, например, малоимущих, аборигенных народов, сексуальных меньшинств и т. п.). Далее, безусловно, период становления полноценной личности и взрослого человека – это особая сложная стадия, которая нуждается в разнообразной помощи со стороны семьи, общества и государства и может быть выделена как особый этап жизни человека – молодежный. Выделена, в частности потому, что современное общество осознает этот этап как самостоятельный и имеет средства, что бы его конституировать и поддерживать. В антропологическом и социальном отношении этот этап также выглядит как самостоятельный: завершается биологическое созревание человека, складывается первая личность, подготавливаются условия для взрослого поведения. Именно в этот период жизни человека складываются молодежные сообщества и специфические формы концептуализации (молодежные мифы, легенды, манифесты, молодежные истории, не исключая научную и художественную литературу, популярную среди молодежи).
Указанные соображения ни в коей мере не исключают необходимость рассматривать молодежь в контексте общей культуры, как тесно связанную с другими субкультурами. Из того, что мы говорили, с очевидностью следует, что успешно решить проблемы молодежи можно только в том случае, если эти проблемы будут рассматриваться как часть более общих социальных и культурных проблем.
В целом политика по отношению к молодежи предполагает двойной подход. Одна работа должна быть направлена на создание условий, способствующих формированию молодежи как целого. Для этого важно согласованно развивать указанные три социальные практики (государственная политика в отношении молодежи, социальная помощь и поддержка молодежи, общественные молодежные объединения и другие общественные структуры, работающие с молодежью) и трудиться над созданием интегративных (конфигурирующих) концептуализации молодежи. Вторая работа, напротив, направлена на отдельные субкультуры молодежи (их изучение и поддержку). Координация между этими двумя подходами должна исходить из принципа, по которому молодежь – это и множество разных субкультур и единое культурное образование в рамках желательной (для общества и государства) организации социальных практик. Пока же такая организация не сложилась необходимы взвешенная политика по отношению к разным молодежным субкультрам, диалог с ними, включение их в общие дела.