Судя по этому примеру, а также многим другим, замысел создания новой техники, как правило, складывается в сфере культурного видения, обусловлен последним. Потребность и функция идут вслед за замыслом и возможностью его реализации. Но после того, как удается создать успешно действующий новый образец (изделие), именно потребность и функция диктуют тиражирование технических изделий или их модификацию.
Почему же техника, как значимое явление культуры была осознана так поздно, не раньше XVIII–XIX вв.? И почему она играет такую роль в нашей культуре? Тут все дело в «концептуализации» техники, то есть ее культурном осмыслении. Концептуализация техники, вероятно, возникает вместе с ней самой, поскольку в культуре каждое явление должно быть осмыслено – понято и выражено в языке. Тем более, техника, создававшая для человека реальность, по преимуществу позволяющую ему выжить и успешно действовать. Понимание и выражение техники в языке необходимо и для нащупывания правильных действий человека. В архаическом мире это особенно заметно.
Вот один яркий пример – затмение солнца или луны. Сталкиваясь с этими явлениями, архаический человек должен был как-то действовать, ведь дневное и ночное светила значили для его жизни очень много. Но чтобы действовать, необходимо понимать, с чем ты столкнулся, что происходит. То есть условием построения правильного поведения в случае затмения было его понимание, что в культуре неотделимо от языкового выражения. И вот мы видим, что затмение в архаической культуре было понято как нападение злого духа на солнце или луну (реже заболевание этих светил), что и предопределило характер поведения племени в этих случаях (нужно было всеми силами прогнать злого духа). Относительно понимания и действий архаических людей во время затмения, Э. Тейлор пишет следующее.
«Чикито южного материка думали, что за луной гонятся пол небу огромные собаки, которые хватают и терзают ее, пока свет ее не становится багровым и тусклым от крови, струящихся из ран. Индейцы, поднимая страшный вой и плач, стреляли в небо, чтобы отогнать от нее чудовищ. Караибы, полагая, что демон Мабойа, ненавистник всякого света, пытается пожрать солнце или луну, скопом плясали и выли в течении всей ночи, чтобы отогнать его. Перуанцы, представляли себе такого же злого духа в образе чудовищного зверя, поднимали при затмении луны подобный же оглушительный шум, стреляли, играли на музыкальных инструментах и били собак, чтобы их вой присоединялся к этому ужасному концерту… На языке тупи солнечное затмение выражается словами: «ягуар съел солнце». Полный смысл этой фразы до сих пор обнаруживается некоторыми племенами тем, что они стреляют горящими стрелами, чтобы отогнать свирепого зверя от его добычи… Гуроны считали луну больной и совершали свое обычное шаривари («кошачий концерт». – В.Р.) со стрельбой и воем собак для ее исцеления»[369].
Заметим сначала, что поскольку затмение всегда заканчивалось, архаический человек был уверен, что его действия правильны и эффективны. И так как эти действия приводили к восстановлению нормального мира (появлению новой реальности), причем обязательно, они могут считаться техническими. Но для нас более важно другое, данный пример позволяет предположить, что одновременно пощупывались (конституировались) три реалии – языковое выражение явления («ягуар съел солнце», в данном случае, это была схема), его понимание (нападение на светила злого духа или заболевание светил) и действия, обусловленные таким пониманием (шаривари и прочее). Нахождение и выстраивание подобных, по сути, технических действий традиционно называется искусством в широком смысле слова (искусство изготовление орудий, машин, вещей, зданий, украшений, картин и пр.), по-гречески «тэхне». Теперь вопрос, поставленный выше.
2. Почему в нашей культуре такое значение играет техника
Уже в античной культуре и в Средние века философы начинают обсуждать две проблемы, которые для человека постепенно начинают звучать как вызовы времени: может ли человек творить подобно Богу и каким образом он это может делать. В «Тиме» Платон рассказывает, как Демиург из своей благости создает вселенную и человека; интересно, что его действия очень напоминают человеческие, более того, напоминают деятельность самого Платона. Уже здесь был намек, что человек может сравняться с Творцом. Тем не менее, все средневековье было уверено, что прерогативы творения принадлежат одному Богу. С точки зрения средневекового мастера (техника), создание вещей есть всего лишь подражание Творцу, который по слову мистически творит вещи из ничего. Человек же только подготавливает материал вещи, придавая ему форму произведения, необходимую для божественного акта творения. Мастерство – это и приготовление такой формы (произведения) и действие через мастера божественного акта творения, то есть синергия человеческих и божественных усилий-действий.
«Но что удивительного, – пишет Тертуллиан, – если творение возникло от одного лишь прикосновения Бога, без всякого иного действия?… Его рука, ум, действие, замысел, мудрость, попечение и прежде всего Его благоволение, которое начертило образ, были устремлены на нее. И какую бы форму прах ни получил, при этом мыслился Христос, Который однажды станет человеком… Прах обратился в плоть и был поглощен ею. Когда? Когда человек стал душою живою через дыхание Бога, через жар, способный каким-то образом высушить прах так, что он приобрел иное качество, став как бы глиняным сосудом, то есть плотью… Так и гончар способен воздействуя огнем, сгущать глину в твердую массу и из одной формы производить другую, лучше прежней, уже особого рода и со своим собственным именем»[370].
В эпоху Возрождения и дальше в XVI–XVII вв. философы и ученые находят, как им казалось, ответ на оба вызова. Не только Бог, но и человек – творец». «Человек есть второй бог, – пишет вслед за Пико делла Мирандолой крупнейший философ Возрождения Николай Кузанский. – Как Бог – творец реальных сущностей и природных форм, так человек – творец мыслимых сущностей и форм искусства»[371]. Человек может творить, открыв в новой науке (естествознании) законы природы, на основе которых в новом искусстве (инженерии) будут создаваться нужные вещи и механизмы. В отличие от античного понимания науки, как принципиально отделенной от практики, наука Нового времени сразу понимается, как ориентированная на практику, в каком-то смысле как часть новой практики. Открывая свое исследование обращением к читателям, Галилей, например, пишет: «Гражданская жизнь поддерживается путем общей и взаимной помощи, оказываемой друг другу людьми, пользующимися при этом, главным образом, теми средствами, которые предоставляют им искусства и науки»[372].
Искусства и науки понимаются здесь уже не как путь к бессмертию (Платон) или созерцание божества (Аристотель), а как необходимое условие поддержания гражданской жизни. А вот как понимает цели новой науки Ф. Бэкон. "Наконец, – пишет он в "Великом восстановлении наук", – мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не ради того, чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и направляли ее во взаимной любви"[373]. В "Новом органоне" Бэкон утверждает, что "правильно найденные аксиомы ведут за собой целые отряды практических приложений" и подлинная цель науки "не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами"[374].
Но каким образом наука может помочь человеку, почему она становится необходимым условием практики? Ф. Бэкон, выражая здесь общее мнение времени, отвечает: новая наука даст возможность овладеть природой, управлять ею, а, оседлав такого "скакуна", человек быстро домчит, куда ему нужно[375].
Конкретно эту программу, по сути, определившую дальнейшую судьбу новоевропейской и мировой культуры, реализуют Галилео Галилей и Христиан Гюйгенс. Первый создал образец новой науки, второй – инженерной деятельности. Вот как выглядят особенности новой техники, осознающей себя как «инженерия».
1. Техническое действие в гипотетической плоскости сводится к определенному природному процессу (например, движению по инерции и свободному падению снаряда при артиллерийской стрельбе, как в случае с Галилеем, или делению ядер урана, что было открыто в науке XX столетия)[376].
2. В ходе естественнонаучного изучения этого природного процесса подбирается или специально строится математическая модель, описывающая основные особенности исследуемого процесса (математическая модель в работе Галилея; математические уравнения, описывающие деление ядер урана).
3. В эксперименте эта модель уточняется или перестраивается с тем, чтобы можно было описать особенности экспериментально сформированного идеализированного природного процесса (свободного падения тела в безвоздушной среде; деления всех ядер урана), а также факторы и условия, влияющие на него (сопротивление воздуха при падении тела; примеси в уране и величина пробега осколков ядер в процессе их деления). Одновременно в эксперименте происходит практическое построение такого идеализированного процесса.
4. На основе построенной математической модели и результатов эксперимента инженер изобретает и рассчитывает конструкцию, призванную реализовать идеализированный природный процесс уже в форме технического изделия