ские законы не для него. Сходные мысли мы видим у Раскольникова.
В теоретическом плане подобное развитие событий можно осмыслить на основе представлений М. Бахтина о герое Достоевского как идеологе. М. Бахтин, в частности, пишет:
«Всем ведущим героям Достоевского, – пишет М. Бахтин, – дано "горняя мудрствовати и горних искати", в каждом из них "мысль великая и неразрешимая", всем им прежде всего "надобно мысль разрешить". И в этом-то разрешении мысли (идеи) вся их подлинная жизнь и собственная незавершенность. Другими словами, образ героя неразрывно связан с образом идеи и неотделим от него. Мы видим героя в идее и через идею, а идею видим в нем и через него.
Все ведущие герои Достоевского, как люди идеи, абсолютно бескорыстны, поскольку идея действительно овладела глубинным ядром их личности. Эта бескорыстность не черта их объектного характера и не внешнее определение их поступков, – бескорыстие выражает их действительную жизнь в сфере идеи (им "не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить"); идейность и бескорыстие как бы синонимы. В этом смысле абсолютно бескорыстен и Раскольников, убивший и ограбивший старуху процентщицу, и проститутка Соня, и соучастник убийства отца Иван; абсолютно бескорыстна и идея "подростка" – стать Ротшильдом»[395].
Действительно, каковы мотивы рассмотренных выше преступлений? Безусловно, не нажива, а прежде всего возможность реализации личности, охваченной маниакальными или героическими идеями и замыслами. Достоевский, сообщая о романе, пишет "о необыкновенной шаткости понятий, подвигающей на ужасные дела". Но думается, дело не только в этом. В современной культуре с ее культом личности, с пошатнувшейся моралью, с подозрительным смешением вымысла и действительности оценка того что дозволено и полезно, и того, что не дозволено и вредно, предельно затруднены. Тем более, если как у Пьера Ривьера или Раскольникова единственные путеводители в жизни – рассудок и воображение. Если нет Бога, если общество постоянно рождает Бонапардов, которым все позволено (вспомним фразу, брошенную Раскольникову Порфирием: "Ну, полноте, кто же у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?"), то почему спрашивается нельзя убить другого, особенно с лучшими намерениями, например, для всеобщего блага или возвышенного дела?
Интересно, что и Рейджен, одна из личностей Билли Миллигана, оправдывает свои грабежи «добрыми делами». Например, увидев парализованную девочку, не имевшую кресло-коляску и детские ножные скобы, он залезает ночью в магазин и крадет эти предметы, чтобы затем бесплатно подарить их девочке. Оказавшись без работы и денег, и понимая, что маленьким членам «семьи» (Кристин, Дэвиду, Кристоферу, Дэнни) нужна еда и зимняя одежда, Рейжден идет грабить женщин, оправдывая свой поступок заботой о малышах (именно тогда, воспользовавшись грабежами, Адалана крадет у него время и насилует трех девушек[396].
Есть один замечательный пример репрезентации мироощущения таких асоциальных личностей – роман Джона Фаулза «Коллекционер» (вышел в свет в 1963 г.). Главный герой романа Федерик Клегг, безусловно, наш персонаж. Он из неблагополучной семьи[397], замкнулся в мире фантазий. Выиграв не тотализаторе крупную сумму, Фредерик получает возможность реализовать любые свои желания. Таким желанием для него становится заполучить понравившуюся ему незнакомую студентку Миранду Грей. Фредерик покупает стоявший на отшибе загородный дом, обустраивает в ней подвальную комнату, из которой без его помощи невозможно самому выбраться, затем, применив насилие, похищает Миранду и держит в этой комнате, надеясь склонить к тому, чтобы она его полюбила и стала женой. Он прекрасно понимает, что нарушил закон, но рассчитывает, что никто ничего не узнает, поскольку он все продумал и предусмотрел. Миранда пытается убежать из своей тюрьмы, убить Фредерика, но у нее ничего не получается. Тогда она, пересилив отвращение, склоняет его к любви, исходя из аргумента, что «никто не может держать в заключении того, кто отдал ему себя». Но и из этого ничего не получается, поскольку у Фредерика совершенно другой образ любви, надуманный и книжный. Поступок Миранды убивает чувство Фредерика, он, не скрывая, начинает ненавидеть и третировать ее. Когда Миранда заразилась от своего тюремщика гриппом, перешедшим в тяжелое воспаление легких, Фредерик, чтобы все не раскрылось, отказывается вызвать врача. Болезнь заканчивается трагично – Миранда умирает в мучениях. Немного по пережевав, пофантазировав и полностью себя реабилитировав, Фредерик тайно хоронит Миранду, и тут же начинает думать о новой жертве.
Вот несколько примеров его рассуждений, показывающих, как Фредерик истолковывает свои действия по отношению к Миранде и почему он рассматривает их как большое благо для нее[398].
(Во время похищения, после того, как Фредерик усыпил Миранду хлороформом) «Я вдруг ужасно взволновался: смог, добился чего хотел. Такое дело. Перво-наперво заклеил ей пластырем рот, затем привязал ее ремнем к койке, без спешки, без паники, все по плану… Она еще не очнулась, но мне впереди было слышно, как она дышит, с хрипом, тяжело, как от простуды, так что я понимал – с ней все нормально».
«Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходиться брать двумя пальцами, указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется… Это не так просто, как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было в сто раз трудней – ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел».
«Я не давал ей газет. Не давал ей слушать радио или смотреть телевизор… Ну конечно, мне не хотелось, чтобы она была сломлена, у меня не было такой цели, как у гестапо. Но я подумал, если она окажется отрезанной от внешнего мира, тогда будет больше думать обо мне».
(После попытки Миранды совершить побег). «По-настоящему мне и больно-то не было, но шок был ужасный, я ведь ничего подобного не ожидал. И это после того, как я вел себя с ней вполне благоразумно. Другой на моем месте давно бы голову потерял».
«Связал ей за спиной руки.
Говорю, мне самому неприятно, что приходится быть таким подозрительным, только ведь вы – все, что у меня есть в этой жизни. Только ради этого и живу… Говорю, если вы уйдете, я на себя руки наложу.
– Вам надо лечиться. Я только хмыкнул
– Я хотела бы вам помочь.
Вы думаете я сумасшедший, раз сделал то, что сделал. Я не сумасшедший. Просто вы – ну, просто вы – единственная. Больше никого нет».
«Я не хотел хвалить себя. Просто хотел, чтобы она хоть на минуту задумалась о том, что с ней сделал бы любой другой на моем месте, если бы она оказалась в его власти».
«Просто ничего особенного не происходило. Просто были все эти вечера, которые мы проводили вместе… Никто никогда не поймет, как мы были счастливы… то есть, конечно, это я был счастлив, но случались такие минуты, когда, думаю, и она тоже, несмотря на все, что она тут говорила».
«Ну ладно, вы думаете, я ненормальный, раз вас здесь держу. Может, это и так. Только я вам скажу, что таких ненормальных целая куча набралась бы, если бы у людей были на это деньги и время. Между прочим, и сейчас таких случаев много, только мы не знаем об этом».
«Вот чего она никогда не понимала, а это для меня самое важное было иметь ее при себе. При себе иметь – и все, этого мне было довольно. И ничего больше не надо было. Просто хотел при себе ее иметь и чтоб все волнения наконец кончились, чтоб все было спокойно».
(После безуспешной попытки Миранды полюбить Фредерика). «Все вспоминал и вспоминал, как на картинке видел, вот стою голый, вот лежу, и как себя вел, и что она могла подумать. Прямо видел, как она смеется надо мной там у себя внизу….
Я был на все способен. Мог запросто ее убить. Все, что я потом сделал, все было из-за этой ночи.
Получалось вроде, что она была глупая, глупая как пробка. Конечно, на самом-то деле это было не так, просто она не понимала, какая любовь мне нужна. Как правильно со мной себя вести… Она была как все женщины, ничем не отличалась… Я ее больше не уважал…
Эти фотографии (когда я ей наркоз дал) – я на них иногда смотрел. С ними-то мне не надо было торопиться. И они мне не дерзили. Так что я все мог».
(После требования фотографироваться обнаженной). «Или вы это сделаете, или вам придется сидеть взаперти. Обходиться без прогулок, без хождения наверх, без ванн. Без ничего… Чем вы лучше уличной девки? Я вас уважал, думал, вы выше этого, а вы что сделали? Я-то думал, вы не такая как все… На все готовы, на любую гадость, только чтобы заполучить то, что вам надо…
Да или нет? – говорю.
Она схватила со стола пузырек с тушью и швырнула в меня. С тем я и ушел. Запер дверь на засов. Ужин ей не понес…
Не могу толком объяснить, только я был доволен. Я понял: раньше я был слабовольным, теперь – отплатил за все, что она мне говорила, за все, что она обо мне думала… подумал: теперь-то ты ниже меня во всех смыслах, так теперь и будет всегда. Может, раньше она такого не заслужила, но потом-то так себя повела, что вполне этого заслужила. Теперь у меня были веские причины ее проучить, чтоб знала, что к чему».
(Незадолго до смерти Миранды). «Я даже чувствовал так, что вот эта ее болезнь к лучшему, потому что, если бы она не заболела, было бы опять много всего такого, что раньше было».
(После смерти Миранды). «Я все думал о ней, даже подумал, может, и моя вина в том, что она сделала, из-за чего потеряла мое к ней уважение, а потом подумал: нет, она сама во всем виновата, сама напросилась и получила по заслугам»