В современной психологии такое состояние обычно называют «депривацией»: пережив тяжелое насилие, человек не ощущает своего тела и не может взять на себя никакой ответственности перед своим телом и перед другими людьми. Так ведет себя, например, женщина, изнасилованная в детстве и ставшая проституткой в подростковом возрасте. Всё кажется одинаково роковым, одинаково предназначенным «природой» или роком.
Такой человек путает природу, характер, фатум, насилие – всё это кажется единой давящей и неизбежной реальностью. А совесть, репутация, мысль другого человека представляются тогда чем-то не очень реальным, некоторым сновидением.
Иногда злая философия де Сада как бы сходится с просветительской критикой социальных установлений как исторически обусловленных и служивших интересам привилегированных групп. Но есть пропасть между Просвещением и де Садом. Просвещение требовало найти истоки каждого установления, найти «изобретателя», который решил, что нужно вести себя так, а не по-другому. Это была школа недоверия чувствам и бытовым знаниям, школа исторической критики и рационализма.
Либертинаж де Сада, напротив, требует доверять своим чувствам, своим страстям, потому что найти их источник невозможно. Нельзя найти того, кто «изобрел» страсть или желание, а значит, если невозможно осуществить критику, надлежит всецело предаться страсти.
Однако я предпочла бы услышать от тебя, что ты боишься вкусить слишком много удовольствий. Но в чем же состоят эти условности? Давай рассмотрим этот вопрос трезво. Общественные установления почти в каждом случае проповедует тот, кто никогда даже не интересуется мнением остальных членов общества, так что это не что иное, как оковы, которые мы все должны искренне презирать, которые противоречат здравому смыслу: абсурдные мифы, лишенные всякого чувства реальности, имеющие ценность только в глазах идиотов, которые соглашаются подчиняться им, фантастические сказки, которые в глазах разумных и интеллигентных людей заслуживают только насмешки… Но мы еще поговорим об этом, потерпи немного, моя милая. Только доверься мне. Твоя искренность и наивность говорят о том, что тебе необходим наставник. Для очень немногих жизнь усыпана розами, и, если ты мне доверишься, ты будешь одной из тех, кто даже среди терний находит достаточно цветов на своем пути[31].
Де Сад устами своих героинь изобретает антинравственность, в которой привычное понимание слов заменяется на слишком буквальное. Например, слово «совесть» привычно означает внимание к себе, разговор с собой, самодисциплину, умение себя укорить за любую мелочь. Но если понять «совесть» иначе – как постоянное уговаривание себя, как голос, который не обличает тебя изнутри, но просто говорит без умолку, поощряя даже на самые дурные поступки как в целом допустимые или не такие страшные, – то получится безнравственная совесть[32].
Эта совесть – как будто светский собеседник-провокатор, дурной друг, который постоянно дает тебе советы. Некоторые из этих советов прямо ведут к безнравственным поступкам. А вот с чувством вины де Сад ничего не может сделать. Он не может понять вину иначе, чем ее принято понимать, поэтому просто объявляет ее предрассудком: дворяне верят в честь, а простые люди верят в вину.
Таким образом, совесть – это всего-навсего детище предрассудков, которые заложены в нас с молоком матери, или этических принципов, которые мы сами создаем своим собственным поведением. Возможно и то и другое, если в качестве материала мы используем чувственность и из него лепим свою совесть, которая будет нам надоедать, будет кусать, жалить, тревожить нас по любому поводу, и вполне возможно, что мы окажемся во власти совести настолько деспотичной, что руки наши будут скованы, и нам не удастся получить полного удовлетворения ни от одного поступка, тем более порочного в глазах окружающих или преступного. Именно здесь появляется, как противоядие от первого, второй тип совести, совести, которая в человеке, далеком от суеверия и дешевых вульгарных фраз, во весь голос заявляет о себе тогда, когда по ошибке или из-за разочарования человек пытается идти к счастью окольным путем и не видит ту широкую дорогу, ведущую прямо к цели. Следовательно, исходя из принципов, придуманных нами для собственного пользования, у нас может быть одинаковый повод разочароваться в том, что мы сделали слишком много зла, и в том, что сделали его слишком мало или вообще не делали его. Но давай рассмотрим понятие вины в его самом элементарном и самом распространенном смысле. В этом случае чувство вины, то есть то, что приводит в действие внутренний механизм, только что названный нами совестью, так вот, в этом случае чувство вины будет совершенно бесполезной вещью, слабостью, которую мы должны побороть во что бы то ни стало. Ибо чувство вины не что иное, как квинтэссенция, эманация предрассудка, вызванного страхом наказания за запретный поступок, тем более если причина такого запрета неясна или неубедительна. Уберите угрозу наказания, измените понятия, отмените уголовный кодекс или переселите преступника из одной страны в другую, и дурное деяние, конечно, останется дурным, но тот, кто его совершает, больше не будет испытывать чувства вины за него. Следовательно, чувство вины – это всего лишь неприятная ассоциация, она вырастает из обычаев и условностей, которые мы принимаем за абсолют, но она никогда, никоим образом не связана с характером поступка, который мы совершаем[33].
Итак, де Сад говорит, что вполне можно представить мир или общество, где будут совершать преступления без зазрения совести и без боязни наказания. А если такой мир возможен, то почему бы его не устроить? Де Сад принадлежит эпохе просветительских утопий и просто ставит в ряд этих утопий свою – непросвещенную, мрачную, грубую, но не менее реалистичную, чем высокие утопии философов Просвещения. Де Сада стали в ХХ веке ценить как первого автора антиутопий: он показывает, сколь легко может сбыться не только утопия нравственности, но и антиутопия безнравственности.
Исторически де Сад оказался прав: мы знаем, как легко люди творят злые поступки, просто потому что стало можно. Например, за нападением на одного иностранца следуют другие нападения, и общество погружается в пучину ненависти. Так происходит тогда, когда в обществе распределены роли, но нет настоящего гражданского воспитания: одни самонадеянно считают себя полицейскими, другие – ревностными доносителями, третьи – блюстителями естественных законов местной жизни. Поэтому за одним насилием следует другое: начали наводить порядок путем насилия в одном месте, и это насилие подхватывают в других местах.
Многие преступления против человечности в ХХ веке были совершены именно так: человек пошел работать мелким начальником, а здесь толпа разгромила дома несчастных бедняков, и он, вместо того чтобы противостоять этому, решил довести дело до конца и подал соседям идею, что можно продолжить погромы. Чтобы такое больше никогда не повторилось, проводится работа по созданию моральной ответственности: любому человеку во власти нужно понимать, к каким последствиям приводит просто согласие на насилие толпы. Также требуется правильно распределять полномочия в государстве, чтобы заблокировать насилие уже на первых этапах.
Злая философия де Сада рекомендует избавиться от чувства вины раз и навсегда. Да, тяжелые преступления нельзя забыть, они навсегда оставляют след в душе преступника. Но можно внушить себе, что мы никогда не знаем до конца последствий своих поступков: например, последствием кражи может стать смерть человека от голода, а значит, кража как меньшее преступление равна убийству как большему преступлению. Нет разницы между большими и малыми преступлениями, а значит, забыв про малые, мы можем забыть о больших. Исходя из этого, героиня де Сада, наставляя Жюльетту, предлагает тренироваться, чтобы достичь полной безнравственности:
Можно сказать с уверенностью, что даже когда речь идет о поступках, имеющих самые серьезные последствия, с угрызениями можно справиться окончательно, если у человека достанет ума и он всерьез вознамерится покончить с предрассудками. По мере того, как эти предрассудки с возрастом искореняются, а привыкание постепенно притупляет чувствительность и успокаивает совесть, чувство вины, прежде бывшее результатом неокрепшего сознания, уменьшается и, в конце концов, исчезает. Так прогрессирует человек, пока не дойдет до самых потрясающих крайностей, пока не поймет, что можно наслаждаться ими сколько душе угодно. Правда, здесь можно возразить, что чувство вины в какой-то мере зависит от тяжести содеянного. Это так, поскольку предубеждение против серьезного преступления сильнее, чем против легкого, соответственно, предусмотренное законом наказание в первом случае тяжелее, чем во втором; однако стоит найти в себе силы безболезненно избавиться от всех предрассудков, набраться мудрости и понять, что в сущности все преступления одинаковы, и ты научишься управлять своим чувством вины в зависимости от конкретных обстоятельств. Остается добавить, что, научившись справляться с чувством вины по поводу незначительных проступков, ты скоро научишься подавлять в себе неловкость при совершении довольно жестокого поступка, а потом творить любую жестокость, как большую, так и малую, с неизменным спокойствием[34].
В чем ошибка этого рассуждения? В том, что хотя мелкие преступления могут повлечь за собой более крупные, это не делает все преступления одинаковыми. Преступления не существуют сами по себе, они находятся внутри некоторой системы, где действительно из одного преступления может произойти невольно другое. Поэтому настоящая задача совести, которую де Сад не понял, – не удержать человека от преступления, потому что тогда можно удержать человека и от слишком рискованного смелого поступка, но показать, в какой точке, в каком моменте работы этой машины преступлений ты сейчас находишься, и как ее затормозить.