защиту от внешнего противника и поддержание внутреннего порядка. Раньше эти функции исторически сочетались в одной и той же касте воинов, которая, собственно говоря, и создавала исторически основу той или иной государственности. И, естественно, изначально в любом государстве военная прослойка занимала привилегированное положение. Так оно и было с древнейших государств мира и до последних веков. Иными словами, элита или аристократия, с одной стороны, и военное сословие — с другой, были почти синонимами. Лишь совсем недавно, несколько столетий назад, в светское общество стали принимать людей третьего сословия. Таким образом, основу элиты суверенных государств всегда составляла военная прослойка.
Следовательно, социально-политическая функция армии является центральной для всех суверенных государственных образований. А сама армия — прямым и непосредственным гарантом суверенитета государства и, соответственно, гарантом свободы и независимости общества, которое сопрягает свою судьбу с данным государством. Поэтому армия изначально и была носителем не только оборонных или полицейских, но и государственно-образующих, а также эли-то-образующих функций. Собственно говоря, генезис элит — дело армии.
Если задаваться вопросом о месте России в современном мире, то мы стоим перед геополитической дилеммой: либо Россия сохраняет свой геополитический суверенитет, то есть имеет право на проведение самостоятельной внешней и внутренней политики, либо мы отказываемся от этого суверенитета. Полная и однозначная поддержка глобализационного процесса, некритическое отношение к нему, восприятие его как необратимого свершившегося факта предполагают отказ России от своего геополитического суверенитета. Приблизительно к такому (безответственному) выводу пришли многие наши реформаторы в начале реформ, объявив, что Россия должна фактически прекратить свое самостоятельное существование. Отсюда и пошла, на мой взгляд, дискредитация Российской армии. Это не было случайным моментом.
При новом президенте отношение к этому вопросу стало постепенно меняться. По крайней мере о суверенитете России стали всерьез задумываться. До Путина такой вопрос даже не стоял — все было направлено на добровольный отказ от суверенитета.
Соответственно, начало меняться и отношение к армии. Оно еще не поменялось, и здесь я согласен с Михаилом Леонтьевым, оно начало меняться. Постепенно власть припомнила, что именно армия остается главным и, по сути, единственным гарантом суверенности Российского государства. Хотя однозначного и решительного выбора между сохранением суверенитета Российской Федерации, как полноценного геополитического образования, и включением России в процесс глобализации сегодня пока не сделано. Соответственно, нет окончательного решения относительно социально-политического статуса армии и путей ее реформирования. Сейчас мы, очевидно, находимся в процессе принятия решения.
Эти два обстоятельства — исторические традиции и неопределенность геополитического статуса РФ в новом мире, который бросает нам новые вызовы, — определяют дальнейший ход военной реформы, а следовательно, напрямую сказываются на отношении общества к военным, на их материальном и социальном положении, на структуре всей военной политики и стратегии, на векторе военной реформы.
Здесь упоминалась Чехия. Чисто теоретически можно представить себе Россию без армии. Но это уже будет не Россия, а нечто иное. Могут сохраниться русские люди, российская экономика, может сохраниться православная культура. Я этого не исключаю. Некогда — в Средневековье и в эпоху ранней Реформации — те же чехи активно воевали. Каждое государство хотя бы раз в истории делает попытку отстоять свой геополитический суверенитет, но не всегда и не у всех это получается.
Я хотел бы поставить вопрос более остро. Да, Россия теряет свой геополитический статус, и это плохо. И надо его немедленно восстановить. Может быть, так. А может быть, и нет. Мы не должны оперировать в этом сложнейшем вопросе штампами, клише, лозунгами. Гораздо важнее поставить вопрос обстоятельно и демократично, взвесив ресурсы, осмыслив наш исторический путь. Но, приняв какое-то решение, отступать от него мы не должны. Пусть сторонники ликвидации суверенитета России и сторонники западничества и глобализации открыто заявят о своей позиции, приведут аргументы. Гораздо опаснее делать все это закулисно, тайно, а потом ставить народ перед свершившимся фактом. Если мы принимаем глобализацию и отказываемся от геополитической самостоятельности, пусть это будет объявлено публично. Но прежде следует рассмотреть эту проблем} публично, демократично. Она должна быть вынесенг на первые полосы газет, поставлена в центр общест венных дискуссий. И поскольку армия имеет к данной проблеме самое непосредственное отношение, более того, судьба ВС полностью зависит от этого судьбоносного выбора, то именно военные СМИ призваны стать трибуной для этой дискуссии. Военные вправе задать обществу, народу, власти, самим себе резкий вопрос: каковы их функции в новой геополитической ситуации? Нужны ли они народу и дальше? Либо их миссия выполнена, и они не более чем инерциальный атавизм предшествующих исторических эпох?
— Мне хотелось бы выразить глубокое согласие с главным тезисом, прозвучавшим и у Михаила Леонтьева, и у Александра Дугина о том, что армия является важнейшим атрибутом государственности. В соответствии с этим на армии отражаются прежде всего проблемы государственности в целом. Согласен и с тем, что главная задача армии — поддержание суверенитета страны. Поэтому мы и не можем сегодня дать точных ответов на вопрос о роли армии в новом мире — потому, что сама государственность у нас оказалась в двойном кризисе. С одной стороны, мы переживаем смену суверенитета России. С другой — живем в период мирового кризиса самой идеи суверенитета — и это вторая причина трудного самоопределения нашей государственности.
Наша государственность более 10 лет была в состоянии очень сложного переходного периода: советская государственность отошла в прошлое в результате жесточайшего кризиса, на смену ей пришла российская. И в этих условиях армия, взять хотя бы
Черноморский флот, столкнулась и продолжает сталкиваться с самыми невероятными вещами. Можно согласиться и с тем, что у нас в России реформами занималась группа политиков, которые полагали, что Россия должна в максимальной степени отказаться от собственного суверенитета, и которые, по сути дела, мечтали об оккупации России более «цивилизованными», с их точки зрения, странами. До сих пор вспоминаю плакаты «Демократического выбора России» 1993 года, преисполненные презрения к избирателям: мол, вам нечего делать, проголосуете за нас. Сейчас даже у этих людей произошла серьезная трансформация взглядов. Те люди, которые выступали с позиций смердяковщины: «Все у нас заведомо плохое», и которым мы в свое время твердили: «Вы до тех пор не сможете получить поддержку народа, пока не поймете, что живете не в «этой», а в нашей стране, и до тех пор, пока не поймете, что слово «русский» — не плохое, а хорошее». Сегодня они уже говорят иначе. Тот же господин Чубайс является ярким примером подобной трансформации в направлении либерального патриотизма. Но наследие этой позиции, безусловно, осталось.
Как только мы сумели стабилизировать нашу новую российскую демократическую государственность, обнаружилось, что в мире прежнее понимание суверенитета уходит в прошлое. Я участвовал в десятках международных конференций, многие из которых проходят как бы на двух уровнях — госчи-новников и общественности. Так вот на общественных конференциях последние пять лет проблема суверенитета является центральной, международное гражданское общество требует ограничения государственного суверенитета для решения самых разных проблем, терзающих человечество. Ведущие страны мира тоже активно участвуют в построении новой международной системы ограниченного суверенитета.
Вся система существующих международных институтов раньше была построена, исходя из двупо-лярности мира и, между прочим, из признания ограниченного суверенитета большинства восточноевропейских стран («доктрина Брежнева») в виде вхождения в так называемый Варшавский договор. Если вы помните, министр обороны стран Варшавского договора имел двойное подчинение. С одной стороны, он подчинялся собственному Генсеку, а с другой — министру обороны СССР. Об ограничении суверенитета мы можем говорить и в случае «фин-ляндизации», когда страны — неучастники блоков тем не менее теряли часть собственного суверенитета. Единственно суверенными оставались СССР и США как сверхдержавы. Иными словами, двуполяр-ность мира была этапом в развитии человечества.
Сейчас де-факто мы перешли к однополярности. Кто-нибудь может внятно объяснить, почему не будет построен однополярный мир? В свое время Булгаков сказал так: котел, в нем вода, под котлом — огонь, по воде бродят пузырьки... Почему вы думаете, что вода не закипит? То же самое здесь. Мы имеем глобальную экономическую систему, в которой состояние нашего кошелька зависит от того, как пройдут выборы в Бразилии или Венесуэле. Создана мировая информационная система, мировая культура. Сегодня на дискотеках в Москве, Питере, Шанхае, Лос-Анджелесе, Берлине, Лондоне будут танцевать примерно под одну музыку. Люди пойдут в кинотеатры на одни и те же фильмы.
Создана глобальная экономическая система, мировая культурно-информационная сеть. Естественно, для регулирования этих процессов нужен глобальный механизм принятия политических решений. По сути дела, мировое правительство. И мы живем с вами в интереснейшую эпоху формирования мирового правительства, которому, естественно, будут подчинены в той или иной степени и суверенитеты отдельных стран. Это будет сложная система. И она будет построена не сразу. Видимо, мы вошли в период становления этого мирового правительства, который продлится, может быть, пару де