[168]. «Вы не можете готовить на одном костре два типа мяса. Джахаи разведут два костра на определенном расстоянии друг от друга, чтобы запахи мяса не смешивались, поскольку, если они перемешаются, бог грома в небесах почувствует это, и будет плохо. Делая так, вы нарушаете табу. Одни запахи могут принести болезнь, но можно использовать другие запахи, чтобы им противостоять. Братьям и сестрам нельзя сидеть рядом, поскольку их запахи смешиваются в своеобразном инцесте, а этого не должно случиться».
Исследования речи и поведения разных народов могут внести дополнительную ясность и привлечь внимание к связи между восприятием и познанием. Интерес Маджид к речевым особенностям разных культур вырос из ее интереса к принципам познания. «Меня интересовало, как работает разум. Я подошла к этому через анализ различных межлингвистических и межкультурных примеров, чтобы понять, что схожего и различного есть в разных культурах и что это может сообщить нам об уникальных и общих человеческих свойствах. Я стала думать, в чем язык хорош, а в чем – плох. Часто мы пытаемся найти, для чего же язык особенно полезен. Я подумала, что для наглядности стоит подумать о тех вещах, в которых он проигрывает, где мы сталкиваемся с трудностями, и что это может рассказать нам о том, для чего эволюционировал язык и как он подключен к нашим системам восприятия».
Кроме описания народа джахаи в 2014 году Маджид вместе со своей аспиранткой Эвелиной Внук опубликовала важную статью, в которой задокументировала словарный запас для обозначения запахов у народа мани[169]. В терминологии мани существуют абстрактные категории обонятельных ощущений, а не привычные нам обозначения (как чесночный или цветочный), образованные от видимых предметов. Эти категории связаны не с источником запаха, но со свойствами разных типов предметов, объединенных общим понятием. Возможно ли, что правила познания (то, как объекты восприятия превращаются в умозрительные) опосредованы культурными факторами?
Есть разные мнения об интерпретации этих результатов и их универсальности. Йонас Олофссон замечает: «Этот вопрос можно рассматривать многими способами. Было бы серьезной ошибкой заявлять, что обучение культурно обусловленному языку запахов противоречит представлениям об универсальных речевых ограничениях». И добавляет: «Мы даже не говорим о том, что наше неумение описывать запахи словами… определяется биологическим пределом наших возможностей[170]. Однако, вероятно, нам это дается труднее, чем выразить словами другие материи, например, зрительные. Это ограничение, как любое биологическое ограничение, подлежит переоценке на протяжении нашей жизни». Неопределенность и вариабельность речевого выражения запахов не может быть когнитивным ограничением. По мнению Уайта, причина может скрываться в том, как кодирование запахов представлено на уровне рецепторов.
Также, как считает Олофссон, существуют важные различия в том, как люди описывают запахи с помощью слов: «В нашей культуре есть эксперты по запахам, способные замечательно их описывать. Нет универсального ограничения на описание запахов, но могут существовать какие-то ограничения. Такого уровня лингвистических знаний достичь труднее. Я думаю, здесь следует рассматривать два отдельных вопроса – обучение и некий тип биологических ограничений».
Для понимания лингвистических возможностей в обонятельном обучении необходимо учитывать, что словарный запас для описания запахов разнообразен. Даже терминология экспертов специфична для конкретной области, что объясняется широчайшим диапазоном запахов и вкусов. Например, терминология дегустаторов вина отличается от терминологии экспертов по пиву или кофе. Значительно расходятся они в понимании горького (строго говоря, горькое – это вкус; это помогает прояснить суть). Горечь во вкусе вина – признак плохого вина. Во вкусе пива и кофе это качественная характеристика, позволяющая различать разные сорта и бренды. В последнем случае горечь подразумевает спецификацию, так что эксперты по пиву и кофе используют разные термины и категории для описания горечи. А эксперты по вину не используют этот элемент. Они не отличают одни специфические ноты горечи от других, поскольку не обучались тонкостям восприятия в этой категории. Но специфическая терминология значительно различается даже у экспертов в конкретной области. Опытный винодел Эллисон Таузиет из Colgin Cellars в долине Напа подтверждает: «Мы постоянно используем все эти определения для описания вина. Мы оттачиваем свою речь. Но если бы мне пришлось пойти на другую винодельню, я бы [не поняла], о чем вообще говорят эти люди». Язык запахов строго соответствует правилам договоренностей. Маджид заключает: «Если существует выработанная терминология, ее придерживаются все члены сообщества».
Далеко не очевидно, каким образом использование терминологии связывает восприятие с познанием и наоборот. Мы видим, что подход, традиционно относивший обоняние к несложным в когнитивном плане ощущениям из-за трудностей с описанием обонятельного опыта, строился на трех ошибочных допущениях: что интроспекция – надежное основание для анализа восприятия (это неверно в случае вкусовых ощущений), что сознательный опыт определяет структуру восприятия (это не учитывает неосознанных процессов в формировании опыта), и что речь – зеркало опыта (это не учитывает, что вербализация – продукт познания и культуры, не являющийся «независимым инструментом» для анализа осознанного перцептивного содержания). Эти три допущения заставляют пересмотреть наше понимание запахов как объектов познания.
Обонятельные ощущения не могут быть полностью объяснены «внутренним глазом мозга» и его отражением в форме суждения. Семантического подхода оказывается недостаточно. Словесные определения не могут однозначно отражать причину запаха. Это не только философский вопрос, он точно так же касается плана исследования. Воссхолл считает: «Я думаю, нам нужно уйти от проблемы терминологии. Мы должны перестать использовать семантические определения». За выбором слов для описания воспринимаемого содержания теряется зависимость семантики от исторического и культурного контекста. Воссхолл цитирует «Атлас профилей характеристик запахов» Эндрю Дравнека – сборник описаний запахов, опубликованный в 1985 году, который до сих пор активно используется в психологии обоняния[171]. «Среди этих 146 определений… через пятьдесят лет половина будет непонятна людям, поскольку они очень специфичны и культурно основаны на продуктах и ингредиентах. Это сравнимо с чтением кулинарной книги 1500-х годов! Вы не имеете представления об этих ингредиентах или о типе продуктов. Вы никогда не сможете [понять этого]… не отправив кого-то назад во времени, чтобы сообщить вам, что это за блюдо или какой у него вкус».
Но это не означает, что использование речи ничего не сообщает о когнитивной обработке запаха; просто психологические корни обонятельного опыта, создающие его содержание, не следуют из словесного выражения. «Я думаю, что будущее психофизики не в семантике, а в том, чтобы анализировать, как люди судят о сходстве молекул и возможности их различения», – подытоживает Воссхолл.
Слова – удобный когнитивный инструмент для передачи внутреннего опыта. Однако процесс категоризации запахов – не то же самое, что обозначение запахов. Гилберт качает головой: «Это все равно что считать вербальную характеристику каким-то образом закодированной в орбитальной структуре молекулы. С философской точки зрения это просто неверно». А Готтфрид отвечает: «Люди не могут не давать вещам имен. Это удивительная философская традиция в отношении предметов, названий, реальности и всего остального. Магритт точно выразился: Это не трубка![172]»[173].
Является ли альтернативой более материалистический взгляд, при котором описание воспринимаемых образов сконцентрировано на источнике обонятельного опыта? В конце концов, восприятие запаха – реакция на нечто вне нас, на невидимый мир молекулярной информации. Однако соотнесение воспринятого с его материальным источником тоже влечет за собой определенные трудности.
Цель не есть причина
Совсем не очевидно, в чем цель обонятельного восприятия. Зрение в качестве эталона чувств в первую очередь направлено на распознавание предметов. Видимые предметы имеют форму и цвет, и можно проверить, насколько наше мысленное представление о предмете соответствует этим признакам. Слух позволяет слышать события, связанные с отдаленными от нас предметами. Осязание дает ощущение непосредственного взаимодействия с предметами. Эти сенсорные реакции позволяют определять характеристики, связанные с состоянием предметов, такие как его материальное присутствие, расположение, границы или дискретность.
Передают ли запахи какие-то аналогичные свойства материальных предметов? Если да, то какие? По мнению философа Уильяма Ликена из Университета Северной Каролины в Чапел-Хилл можно назвать три типа потенциальных объектов восприятия запаха[174]. Во-первых, есть вещи, которые выделяют летучие вещества, макроматериальные объекты, такие как гуляш, кипящий на плите. Во-вторых, есть сами летучие вещества – одоранты и их собственные причинные связи (например, турбулентность воздушных потоков). В-третьих, есть мысленные образы, такие как запах гуляша или аромат розы. Зависимость между этими тремя уровнями восприятия не линейная, а перекрестная (см. главу 9).
Материальная основа этой связи объясняет множество особенностей обоняния. Молекулы перемещаются значительно медленнее, чем фотоны. Долгое время после исчезновения источника запаха некоторые летучие вещества все еще остаются в воздухе: вонь табака в комнате и на одежде, хотя сигарета давно погасла, шлейф тяжелых духов, ароматы еды после ужина. Нос может передать мозгу ощущения, которые уже не связаны с видимым источником. Кроме того, ощущение может происходить из разных источников. Представьте себе пахучий сыр, скажем, эпуас (запах этого сыра так силен, что в Париже запрещено провозить его в общественном транспорте). Но ощущение этого запаха может быть вызвано другим предметом. И это не обязательно сыр. Какой-нибудь парфюмер может создать синтетическую смесь, чтобы шокировать публику или добиться увольнения!