470. Итак, мы и вправду иногда мыслим, ибо это окупается.
471. Часто бывает, что мы осознаем важные факты, лишь отринув вопрос «почему?»; и в ходе наших исследований эти факты приводят нас к ответу.
472. Сущность веры в единообразие природы можно увидеть, пожалуй, наиболее отчетливо в случае, когда мы боимся того, чего ожидаем. Ничто не способно побудить меня поместить руку в пламя – хотя ведь обжегся я в прошлом.
473. Вера, что огонь обожжет меня, – того же рода, что и страх обжечься.
474. Я обожгусь, если суну руку в огонь: это – достоверность.
То есть: здесь мы видим, что значит достоверность. (Не просто значение слова «достоверность», но и что заключено в этом понятии.)
475. Если попросить кого-то привести основания допущения, он задумается о них. То же самое происходит ли, когда размышляешь, каковы возможные причины того или иного события?
476. Мы должны отличать предмет страха от причины страха.
Так, лицо, внушающее страх или восхищение (предмет страха или восхищения), не является в данном случае причиной; оно – можно бы сказать – мишень.
477. «Почему ты убежден, что обожжешься, дотронувшись до горячей плиты?» – У тебя имеются основания для подобного убеждения; и нужны ли причины?
478. По какой причине я допускаю, что мой палец ощутит сопротивление, когда упрется в стол? Какова причина полагать, что будет больно, если карандаш уколет меня в руку? – Когда я спрашиваю об этом, возникают сотни причин, и одна перекрикивает другую. «Но я сам испытал это бесчисленное множество раз и часто слышал о подобном; не будь так, тогда бы… и т. д.»
479. Вопрос: «На каком основании ты веришь этому?» может означать: «Из чего ты теперь это заключаешь (только что заключил)?» Но он может означать и: «Какие основания можешь ты предоставить для своего допущения, если задуматься?»
480. Значит, можно на самом деле подыскать «основания» и для мнения, которое человек высказал себе прежде, чем пришел к этому мнению. Вычисление, фактически им выполненное. Если теперь спросить: но как предыдущий опыт может быть основанием для предположения, что то-то и то-то произойдет позже? – Ответ таков: каково наше общее понятие оснований для подобного рода предположений? Такие утверждения о прошлом суть просто то, что мы называем основаниями для предположений о будущем. – И если ты удивлен, что мы играем в эту игру, я отсылаю тебя к влиянию прошлого опыта (к факту, что обжегшийся ребенок боится огня).
481. Если кто-либо скажет, что сведения о прошлом не способны убедить его, будто нечто произойдет в будущем, то я его не пойму. Можно спросить: что же ты тогда ожидаешь услышать? Какие сведения ты назовешь основанием для подобной веры? Что ты именуешь «убеждением»? В каком отношении ты ждешь, что тебя убедят? – Если это не основания, тогда каковы основания? – Если ты говоришь, что это не основания, тогда ты безусловно должен установить, в каком случае мы вправе говорить, что имеются основания для нашего предположения.
Заметь: тут основания суть не суждения, которые логически подразумевают то, во что верят.
И нельзя сказать: для веры необходимо меньше, чем для знания. – Ведь тут у нас речь не о приближении к логическому выводу.
482. Нас вводит в заблуждение такой способ выражения: «Это достаточное основание, поскольку оно делает вероятным наступление события». Как если бы мы утверждали что-то еще об основании, обосновывая его в качестве основания; между тем говорить, что это основание делает наступление события вероятным, значит не сказать ничего, кроме того, что это основание соответствует особому мерилу достаточных оснований – но у мерила нет оснований!
483. Достаточное основание – то, которое выглядит таковым.
484. Можно было бы сказать: «Это достаточное основание просто потому, что оно делает наступление события реально вероятным». Ведь оно, так сказать, оказывает реальное влияние на событие; словно имеет опытный характер.
485. Обоснование опытом конечно. Иначе это не обоснование.
486. Следует ли из полученных мною ощущений-впечатлений, что вон там стоит стул? – Как суждение может следовать из ощущений-впечатлений? Что ж, следует ли оно из суждений, которые описывают ощущения-впечатления? Нет. – Но разве я не заключаю, что стул стоит там, из впечатлений, из данных чувственного опыта? – Я не делаю выводов! – И все же иногда делаю. Я вижу фотографию например, и говорю: «Там, должно быть, стул» или так: «Из того, что я вижу здесь, я делаю вывод, что там стоит стул». Это вывод; но не относящийся к логике. Вывод – переход к утверждению; а также к поведению, которое соответствует утверждению. «Я вывожу следствия» не только в словах, но и в действиях. Обоснованно ли я вывожу эти следствия? Что здесь называть обоснованием? – Как употребляется слово «обоснование»? Опиши языковые игры. Из них ты также увидишь важность обоснований.
487. «Я покидаю комнату, потому что ты мне велел».
«Я покидаю комнату, но не потому что ты мне велел». Описывает ли это суждение связь между моим действием и его приказом; или оно устанавливает связь?
Можно ли спросить: «Откуда ты знаешь, что делаешь это потому-то или не потому-то?» И ответ, возможно, будет: «Я это чувствую»?
488. Как я сужу, так или нет? По косвенным приметам?
489. Спроси себя: по каким поводам, с какой целью мы говорим так?
Какие действия сопровождают эти слова? (Подумай о приветствии.) В каких ситуациях они употребляются и для чего?
490. Откуда я знаю, что этот ход мыслей привел меня к данному действию? – Что ж, вот конкретная картина: например, расчет для будущего эксперимента в экспериментальном исследовании. Так выглядит, и теперь я могу описать пример.
491. Не: «без языка мы не могли бы общаться друг с другом» – но наверняка: без языка мы не могли бы оказывать влияние на других такими-то способами; не могли бы строить дороги и машины и т. д. И еще: без речи и письма люди не могли бы общаться.
492. Изобрести язык может значить: изобрести инструмент для конкретной цели на основании законов природы (или в соответствии с ними); но есть и другой смысл, аналогичный тому, в каком мы рассуждаем об изобретении игры.
Здесь я утверждаю нечто о грамматике слова «язык», в сочетании с грамматикой слова «изобретать».
493. Мы говорим: «Петух зовет кур своим криком» – но не лежит ли в основе этого выражения сравнение с нашим языком? – Разве не изменится полностью смысл, если мы предположим, что крик петуха заставляет кур двигаться в силу некоей физической обусловленности? Но если бы удалось показать, как слова «Иди ко мне» воздействуют на того, к кому они обращены, и в конечном счете при определенных условиях мышцы его ног приходят в движение и так далее, – должно ли возникнуть ощущение, что это предложение утратило свойства предложения?
494. Я хочу сказать: то, что мы называем языком, есть прежде всего аппарат нашего обыденного языка, нашего словесного языка; все прочее – уже только по аналогии или по сравнению с этим.
495. Я могу определенно установить опытом, что человек (или животное) реагирует на один знак, как я того хочу, а на другой нет. Например, человек идет направо по знаку → и налево по знаку ←; но он не реагирует на знак как на ←.
Мне не нужно даже придумывать случай, достаточно рассмотреть те, что фактически имеют место; а именно, что я могу направить человека, который изучал лишь немецкий язык, пользуясь только немецким языком. (Ведь здесь я рассматриваю изучение немецкого как отлаживание механизма на определенный тип влияния; и может быть безразлично, изучал ли кто-то еще язык или, возможно, с рождения приучался реагировать на предложения на немецком языке как нормальный человек, который изучал немецкий язык.)
496. Грамматика не говорит нам, как должен быть устроен язык, чтобы осуществлять свое назначение, чтобы оказывать такое-то влияние на людей. Она лишь описывает и никоим образом не объясняет употребление знаков.
497. Правила грамматики можно назвать «произвольными», если это будет означать, что цель грамматики есть то же самое, что цель языка.
Если кто-то говорит: «Не будь у нашего языка этой грамматики, он не мог бы выражать эти факты», – нужно спросить, что означает тут слово «мог бы».
498. Когда я говорю, что приказы «Подай мне сахар» и «Подай мне молоко» осмысленны, в отличие от комбинации слов «Молоко мне сахар», это не означает, что произнесение данной комбинации слов не окажет никакого воздействия. И если в ответ на эту фразу другой человек недоуменно воззрится на меня, я не стану на этом основании называть ее приказом «смотреть с недоумением», даже если это именно то действие, которое я хотел вызвать.
499. Сказать «Эта комбинация слов бессмысленна» значит исключить ее из сферы языка и таким образом ограничить владения языка. Но когда проводят границу, цели могут быть совершенно различными. Если я окружаю участок забором или линией или как-то еще, цель может состоять в том, чтобы помешать кому-то войти или выйти; но это также может быть часть игры, и от игроков, скажем, требуется перепрыгивать границу; или она может показывать, где заканчивается собственность одного человека и начинается собственность другого; и так далее. Итак, если я провожу границу, нельзя сказать, для чего именно я ее провожу.
500. Когда предложение называют бессмысленным, дело не в том, что его смысл лишен смысла. Но комбинация слов исключается из языка, изымается из обращения.
501. «Цель языка в том, чтобы выражать мысли». – Значит, по-видимому, цель всякого предложения в том, чтобы выражать одну мысль. Тогда какая мысль выражается, например, предложением «Идет дождь»?
502. Спроси, в чем смысл. Сравни:
«Это предложение имеет смысл». – «Какой смысл?»
«Этот набор слов – предложение». – «Какое предложение?»
503. Если я отдаю кому-либо приказ, я чувствую, что