Что простирается между человеком и всем тем, что над человеком? И что между человеком и всем тем, что под человеком? Не стоит ли человек в некоей середине, в неком центре, чьи радиусы расходятся во все стороны всех бесконечностей? Не есть ли человеческая мысль единственный свет, а всюду вокруг нее тьма ко тьме, все только тьма, густая, тяжелая, непроницаемая? Не есть ли человеческое чувство единственный живой мотылек во вселенной, а около него, над ним и под ним, пустыня к пустыне, все только пустыня, серая, сухая, смертоносная?
Кто может проследить человека на всех путях его? Может быть, мысль? Но человеческую мысль крадет смерть и уносит ее – куда? Может быть, чувство? Ах, человеческое чувство еще более хрупко, чем человеческая мысль, потому что оно со всех сторон окружено небытием. Какой-то жуткий кошмар давит человека со всех сторон, и он, одинокий, немеет и сходит с ума, безумно изолированный, а вокруг него пустая, серая земля и холодный пепел морских бесконечностей. А мысль, этот самый проклятый рок человеческий, как голодная и обезумевшая гиена, мечется и блуждает по безводной пепельной пустыне нашей угрюмой планеты.
Может быть, мы обижаем человеческую мысль. Если это так, смягчим обиду вопросом: не есть ли мысль самый интересный дар человеку? Мы ориентируемся ею, а не знаем, что она такое по существу. Мы поверяем ею все, а чем проверим ее, таинственную, мятежную, непостижимую? Разве не бросала она нас столько раз на трагические бездорожья и не заводила в непроходимые пустыни – она, неодолимая соблазнительница?.. О мысль, ты для нас – страшно невыносимое иго и тяжкое бремя. Как может стать нам твое иго благо и бремя твое легко? И еще спрашиваю тебя с печальным доверием: как можешь ты стать для человека радостью и благовестью?
Философия – своего рода мученичество. Здесь мысль мчится по темным безднам и диким обрывам небытия и всебытия. Поэтому философы, в большинстве случаев, печальные и – восторженные люди. Некий всепобеждающий инстинкт гонит их мысль из тайны в тайну. А что не тайна в этом мире и над этим миром!
Часто философы – трагические люди. Потому что их мысль долго и упорно мчится к космическим тайнам, пока наконец, как подбитая птичка, не упадет перед последними их оплотами.
Иногда философы – отчаявшиеся люди. Потому что мысль заводит их в такие лабиринты, из которых нет ни возврата назад, ни прохода вперед.
По временам философы – бунтующие люди. Потому что мысль их взбесилась от жуткой загадочности этого мира.
Иногда философы – саркастические люди. Потому что их мысль не в состоянии найти ту каплю меда, которая скрывается в венчике многих существ и предметов. И они питают себя только горьким бурьяном свирепых тайн, который так обильно и буйно растет на лугах наших печальных земных реальностей. А тот, кто питается горечью, разве не имеет права на сарказм, на сарказм хотя бы как на временный modus vivendi и – cognoscendi?[224]
Я и сам с ними, философами, в одном караване, блуждающем по бескрайним пустыням. И нам не хватает воды, чтобы освежить душу, потому что наша мысль утомилась, возжаждала и взалкала. И мы едим песок и пьем песок. О, песок соленых, горьких, страшных тайн… Тяжко быть философом. Потому что они – в Караване, который никак не может выйти из пустыни. Здесь мысль человеческая, наконец, в страшных муках испускает дух от голода и жажды. А человек? Отчаявшийся печальник на серой, песчаной могиле своего вождя и проводника…
Но для человеческой мысли, измученной в пустыне этого мира, существует, впрочем, один выход. Только один выход. Да, только один выход! Это – Он. Он, который мысль человеческую завершил Богом, Творцом мысли; Он, который мысль человеческую, эту горьковесть, превратил в благовесть; Он, который человека, это самое трагическое существо, усовершенствовал, завершил и довершил Богом. Он – чудесный и чудотворный Богочеловек: Бог человеческой мысли, Логос человеческой мысли, Логика человеческой мысли, Смысл человеческой мысли.
Разве человеческая мысль не есть самое кровожадное чудовище, если она не завершится и не усовершится Логосом мысли, Логикой мысли? Без Логоса мысли, без Смысла мысли человеческая мысль – великое безмыслие. Неужели вы этого не почувствовали? – Должны были почувствовать, если серьезно думали о том, что такое мысль. Вы знаете, что ужас пробирает до мозга костей и мысль срывается в безумие и бред, когда человек размышляет о природе мысли. Истина, человечески реальная истина – только с Богочеловеком и в Богочеловеке человеческая мысль становится игом благим и бременем легким. Богочеловек – единственный, кто открыл правильный путь для человеческой мысли. Путь, ведущий в бессмертное совершенство и вечную жизнь. Вот он: чтобы человеческая мысль с помощью богочеловеческих средств развилась в богомысль, а человеческое чувство – в богочувство.
А там, на таинственных границах, где совершается переход чувства в мысли и мысли в чувства, там сгущаются тайны. Там разрываются сердца. Как разорвалось сердце Ницше и Метерлинка. А миры затуманиваются над человеком. По ним непрерывно роятся все какие-то таинства, все какие-то беспредельности. Не растеряться среди них – это искусство из искусств. Этому искусству учит только Он – таинственный и непобедимый Иисус.
Наши люди, даже тогда, когда занимаются философскими размышлениями, обычно боятся, что их мысль встретится с Богом. А это происходит потому, что они любят куцые мысли и узкие чувства. Если бы их мысль встретилась с Богом, она должна была бы обрушиться в божественные беспредельности и утонуть в непредугаданных мирах. В большинстве случаев наш мыслящий человек похож на куколку, которая ревниво затворяется в своем маленьком коконе, чтобы никогда не выпорхнуть из него мотыльком, любящим широкие горизонты и бескрайние пространства.
Человек куцых, чахоточных мыслей весь зарывается в кору этой планеты, как клещ в овечью шерсть. И не видит ничего, кроме этой коры. А над ним пламенеют бескрайние светила, около ста миллиардов только в Млечном Пути, и гремят бесчисленные миры… Мысль человеческая? О, это тонкая белая нить в бескрайней вселенной и слабая молния в непроницаемых потемках бескрайнего, таинственного, непознанного…
Мысль лечится от чахоточности, от мелкости, от смертности – чем? Богом: Его бескрайностью, Его бездонностью, Его бессмертностью. В соприкосновении с Ним мысль обесконечивается, обездоннивается, обессмерчивается. И тогда – нет для нее смерти ни в одном из существующих миров. Она вся бессмертна, вся беспредельна, вся вечна. Тайны миров ее больше не пугают. Наоборот, они становятся для нее неиссякаемым источником вечной радости и трогательного волнения. Синие-синеватые, золотые-золотистые, неисчислимо многочисленные тайны, сладкие и чарующие, наплывают из бесчисленных Божиих миров и восхищенно обнимают ее – неодолимую соблазнительницу…
Серна в потерянном раю
Я серна. Я – чувство тоски во вселенной. Давным-давно Некто сослал на землю все, что есть печального во всех мирах, и слил это в мое сердце. И с того времени я – чувствилище тоски. Я живу тем, что пью тоску из всех существ и тварей. Каждое существо, к которому я приближаюсь, изливает в мое сердце по черной капле тоски. И черная роса тоски тонким ручейком струится сквозь мои вены. И там, в моем сердце, черная роса тоски превращается в бледную и синеватую.
По моему существу разлита какая-то магнетическая сила тоски. И все, что есть печального в мире, она неодолимо привлекает и слагает в моем сердце. Поэтому я – самое печальное из всех созданий. У меня есть слезы для любой боли… Не смейтесь надо мной, насмешники! Я поражаюсь сознанием: в этом печальном мире есть существа, которые смеются. О, проклятый и наипроклятый дар: смеяться в мире, где бурлит тоска, кипит боль, разбойничает смерть! Дар осужденных!.. Я никогда не смеюсь от печали. Как же мне смеяться, когда вы так грубы и суровы, вы, насмешники. Когда вы так злы и безобразны! А безобразны вы от зла. Ибо только зло уродует красоту земных и небесных созданий… Я помню, я вспоминаю: эта земля была некогда раем, а я – райской серной. О воспоминание, от которого я восхищенно скольжу из радости в радость, из бессмертия в бессмертие, из вечности в вечность!..
А сегодня? – Мрак покрыл мои глаза. На все пути, по которым я хожу, легла густая тьма. Мои мысли каплют слезами. А чувства бурлят печалями. Все мое существо охватил какой-то неугасимый пожар тоски. Все во мне горит тоской, но никак не сгорает. И я, несчастная, всего только вечная жертва всесожжения на вселенском жертвеннике тоски. А вселенский жертвенник тоски – земля, серая и угрюмая, бледная и сумрачная планета…
Мое сердце неприступный остров в бескрайнем океане тоски. Неприступный для радости. Не есть ли и каждое сердце – неприступный остров? Скажите, вы, имеющие сердце! Знаете ли вы, чем окружены ваши сердца? Мое – океанскими пропастями и безднами. И оно постоянно задыхается в них. Никак не может освободиться от них, чтобы выйти из них. Все, к чему оно ни прикоснется – мягко, как вода. Потому глаза мои затуманены слезами, а сердце разрывается от воздыханий. Болят мои зеницы, потому что многие полночи заночевали в них. Ночью закатилось солнце в око мое, а утром не взошло. Задохнулось в потемках моей тоски. Через что-то страшное и ужасное проходит мое существо. Меня пугает все, что вокруг меня и надо мной. О, я бы убежала от ужаса этого мира! Но существует ли какой-то мир без ужаса? Я окружена, как стеной, мукой, опоена полынью, пресыщена желчью. Я испуганно бужу сердце свое от упоения тоской, а оно все сильнее упивается. Душу свою, поруганную и обращенную в бегство ужасами этого мира, зову, чтобы она вернулась ко мне, но она все безогляднее бежит от меня, в тоске и печали…
Я серна. Но чем? – Не знаю. Вижу, но как – и этого не понимаю. Живу, а что такое жизнь, не постигаю. Люблю, но что такое любовь – не понимаю. Страдаю, но как во мне возникает, растет и созревает страдание, не понимаю. Вообще, я очень мало понимаю из того, что во мне и вокруг меня. И жизнь, и любовь, и страдание – все это шире, и глубже, и бескрайнее моего знания, и разумения, и понимания. Некто послал меня в этот мир и вложил в мое существо мало раз