Нам милы только те люди, которые похожи на Него. Они – род наш, и бессмертие наше, и наша любовь. Душа таких людей соткана из Его доброты, и сострадания, и любви, и нежности, и благости, и праведности, и мудрости. Их интеллект божественно мудр, божественно кроток, божественно сострадателен. И они похожи на светлых и святых ангелов. Потому что большой интеллект и большая доброта, спаянные воедино, и есть ангел.
Поэтому вся наша любовь устремлена к Иисусу всеблагому, вседоброму, всемилостивому, всенежному. Он – Бог наш, и Бессмертие наше, и Вечность наша. Его Евангелие более наше, чем человеческое, потому что в нас больше Его доброты, Его любви, Его нежности… Он, о! Он благословен во всех сердцах и во всех мирах наших! Он – Господь и Бог наш! Он – наша сладкая отрада в этом горьком мире, который преходит, и наша вечная радость в том бессмертном мире, который грядет…
ПриложениеГносеология преподобного Исаака Сирина
«Гносеология преп. Исаака Сирина» написана в 1927 году, когда о. Иустин преподавал в Духовной семинарии в Сремских Карловцах.
«Гносеология…» была переведена на греческий язык и напечатана в афинском журнале «Θεολογία» (т. 38, 1967), а затем опубликована на французском языке в парижском журнале «Contacts» (№ 69 и 70, 1970) и на английском в оксфордском журнале «Sourozh»(№ 15–17, 1984).
На сербском языке впервые опубликована была в сборнике «Пут богопознаша», Београд, 1987. (Попытка публикации в белградском журнале «Пут» в 1934 г. из-за большого количества опечаток не была признана о. Иустином.)
Работа должна была войти в сборник «Философские обрывы», однако по техническим причинам (из-за невозможности набрать многочисленные цитаты на греческом языке) это желание автора осуществлено не было. При переиздании сборника (репр. 1987, Белград) издатели не сочли целесообразным включать в него эту главу, уже опубликованную по-сербски в книге «Пут богопознаша».
Глава о гносеологии преп. Исаака Сирина должна была открывать раздел «Потемки и радости сознания и чувства». Такое положение главы в сборнике обуславливалось логикой авторского замысла. Нарисовав в первом разделе книги трагическую картину агонии европейского гуманизма и показав его полную неспособность удовлетворить извечную жажду истины, свойственную человеческому духу, о. Иустин доказывает главой о гносеологии преп. Исаака, раскрывающей «тайну познания», что «человеку, который жаждет познать Истину, остается одно: совоплотиться Богочеловеку, чтобы стать Его сотелесником, чтобы стать членом Его Богочеловеческого тела – Церкви».
Мы помещаем «Гносеологию…» в приложении к русскому переводу книги (а не в основной части) не только потому, что исторически сборник сложился именно в таком виде, т. е. без этой главы, но и потому также, что стиль, лексика и оформление ее (в частности, обилие ссылок на творения преп. Исаака Сирина, цитат на греческом языке и подразделение на главки с собственными названиями) своим более академическим характером отличаются от стиля и оформления других статей и разделов сборника.
Предлагая читателю русский перевод «Гносеологии…», мы сочли небесполезным предпослать этой публикации несколько замечаний, поясняющих выбор некоторых слов при переводе.
Центральным понятием этого труда, представляющего собой попытку систематического изложения и осмысления «принципов и методики православной гносеологии», как они даны в «благодатно-эмпирической философии преп. Исаака Сирина», является «гносис» (ή γνώσις). Отец Иустин переводит это слово на сербский как «сазнане» (в большинстве случаев), «знане» (реже) или «познано» (еще реже; в других случаях в данном труде слово «познано» употребляется как синоним русского слова «познание»), часто давая рядом ή γνώσις греческого текста, чтобы избежать каких-либо произвольных толкований. Три слова вместо одного – вовсе не стилистическая прихоть автора, так как ή γνώσις в греческом переводе творений преп. Исаака – емкий термин, не имеющий однозначного соответствия в сербском (и русском) языке, это как бы познание и знание, слитые воедино и зависящие от состояния органов познания человека, поскольку подразделение их и расчленение, сколь естественными они бы нам сегодня ни казались, есть, согласно о. Иустину, всего лишь условность, свойственная европейской феноменалистической философии.
В тех случаях, когда преп. Иустин переводит слово ή γνώσις как «сазнане» или «знане», русские переводчики творений преп. Исаака, следуя преп. Паисию Величковскому, употребляли слово «ведение»[225].
Здесь важно подчеркнуть, что, несмотря на созвучие сербского «сазнане» в исследовании преп. Иустина о гносеологии преп. Исаака Сирина русскому слову «сознание», понятия, означаемые этими словами, отнюдь не тождественны.
Мы не можем с уверенностью сказать, почему в этом своем труде преп. Иустин употребил слово «сазнане» в смысле «знание», «ведение». В других случаях (например, в некоторых статьях сборника «Философские обрывы») это слово употребляется в значении, соответствующем значению созвучного русского слова, когда говорится, например, о самосознании и самоощущении и т. п., то есть когда сопоставляются или противопоставляются сознание и чувство. С другой стороны, в близком по времени исследовании «Проблема личности и познания по учению Макария Египетского» (1926) сходная гносеологическая проблематика раскрывается посредством общеупотребительной философской терминологии: познание (познане), сознание (сербское «свест» – синоним русского «сознание», также и в таких словах, как «самосвест=самосознание») и знание (=знане). Можно предположить, что более однозначное «научное» употребление указанных терминов в исследовании о гносеологии преп. Макария связано с тем, что сербский текст этой докторской диссертации предназначался для перевода на греческий с целью защиты диссертации в Афинском университете, а не для самостоятельного существования на сербском языке – т. е. в данном случае важна была именно «интернациональная» четкость терминов, исключающая какую-либо путаницу при переводе.
В «Гносеологии преп. Исаака Сирина», написанной по-сербски и для сербского читателя, о. Иустин, вероятно, пытался передать многозначность и емкость терминов, свойственных творениям преп. Исаака Сирина, используя возможности сербского языка.
Мы сохранили в русском тексте «Гносеологии…» принятый преп. Паисием и позднейшими переводчиками перевод ή γνώσις словом «ведение» кроме тех немногочисленных случаев, когда о. Иустин переводит ή γνώσις словом «знаше знание» или «познанье=познание».
В русском языке санскритский корень ved сохранился доныне, например, в словах «весть», «совесть», «невежда», «сведение» и др., а также в ряде слов, обозначающих носителей знания, но знания именно сокровенного, тайного (например, ведун, ведьма) или специального (музыковед, медведь). «Ведение» – это синоним «знания», с тем только различием, что слово «знание» в современном русском языке обычно подразумевает именно знание современного человека, надмевающегося (ср. 1 Кор. 8:1) своим разумом и его «достижениями» (пример такого словоупотребления видим в названии советского научно-популярного журнала: «Знание – сила»). По смыслу такое знание соответствует первой ступени ведения в классификации преп. Исаака, которую он называет «голым» ведением, телесным ведением, естественным ведением (примечательно, что преп. Иустин в переводе цитат из преп. Исаака, относящихся к этой степени, также чаще пользуется именно словом «знаше=знание»).
Преп. Исаак, как и другие святые Отцы-подвижники, меньше всего был строгим систематиком. Подвизавшиеся в пустыне святые Отцы не писали научных трактатов, они, «исполненные жалости и любящие сынов своих» (Слово 42. С. 219), оставили нам свои богодухновенные Писания как путеводители ко спасению. Ведение – ή γνώσις — в греческом переводе творений преп. Исаака (и у преп. Иустина, когда он называет его «сазнане» или «знане») не научный термин. Поэтому иногда ведение противопоставляется вере (Слово 25), в других случаях подразделяется на три ступени: естественное, т. е. телесное, душевное и духовное (Слово 28); или, иное подразделение: естественное – занимающееся чувственным, духовное – занимающееся духовным и бесплотным и сверхъестественное, подаемое Божественною силою, это последнее ведение – «недоведомо и выше ведения», оно «дано в жребий одной вере» (Слово 29); иногда ведение душевное противопоставляется духовному и тогда является синонимом ведения естественного и телесного (Слово 49); наконец, все три ступени ведения, в свою очередь, противопоставляются «видению», созерцанию, в котором упраздняется всякое ведение, или же ведение противопоставляется священному «неведению», которое «называется высшим ведением» (Слово 16). О причинах такого «ненаучного» словоупотребления в святоотеческих Писаниях превосходно сказал сам преп. Исаак: «Видишь, как Отцы переменяют названия предметов духовных? Ибо точное значение именований устанавливается предметами здешними; а для предметов будущего века нет подлинного и истинного названия…Поэтому, когда душевное ведение возносится из видимого мира, тогда Отцы в означение оного употребляют, какие хотят, названия, так как точных наименований оному никто не знает» (Слово 16. С. 78).
Такую свободу в означении духовных предметов проявляют и близкие нам по времени и языку духовные писатели Православной Церкви, когда пользуются, например, тем, что в русском языке (как и в сербском) смысловые поля слов, однокоренных словам ведение и знание, перекрываются и влияют друг на друга, сообщая таким словам если не актуальную, то, во всяком случае, потенциальную многозначность.
Так, два выдающихся русских святителя и подвижника прошлого века, недавно прославленные Русской Церковью, епископ Феофан Затворник и епископ Игнатий (Брянчанинов) в своих сочинениях и переводах иногда употребляют слова «сознание» и «совесть» как синонимы. Например, у свят. Игнатия: «Сила словества [словесная сила