ект переходного действия трактуется иначе, чем субъект непереходного»[99].
Особое содержание субъекта действия состоит в его специфическом отношении к действию: при переходном действии деятель не только совершает действие, но и направляет его на определенный объект, в то время как при непереходном действии деятель лишь осуществляет действие. В языках с номинативной типологией предложения такое различие отношения деятеля к действию в понятии субъекта действия не отражается. Налицо семантическое расхождение между языками, однако оно не связано с особым строем мысли в языках, с эргативным строем предложения: логический субъект и субъект действия – нетождественные категории, поэтому для предикативного отношения (т.е. отношения между субъектом и предикатом логемы, составляющего сущность мыслительного акта) особенности в содержании понятия о субъекте действия значения не имеют.
Смешивая логические и семантические формы мысли, Б. Уорф усматривает особый логический строй, отличный от логики индоевропейских народов, в мышлении американских индейцев. Из факта частого отсутствия противопоставленных друг другу подлежащего и сказуемого в семантической структуре предложения языков шауни, нутка и хопи он делает вывод об обычном отсутствии в мышлении соответствующих народов логических субъекта и предиката[100], как будто отсутствие какого-либо семантического элемента в смысловой структуре предложения может сделать его таким, чтобы оно не было высказыванием чего-то о чем-то.
Б. Уорф пытается поставить логический строй мысли даже в зависимость от морфологических особенностей языков. На том основании, что в индоевропейских языках с помощью существительных часто выражаются понятия, воспроизводимые в языке хопи с помощью глаголов (молния, волна, пламя) и наречий (лето, зима и другие обозначения времени), он делает заключение, будто индоевропейские народы опредмечивают события окружающего мира, лишая их подвижности, текучести, движения и развития. У людей, говорящих на индоевропейских языках, якобы возникает особый, предметный строй мысли, искажающий действительность, который несвойствен, например, американским индейцам, отражающим действительность более точно[101].
Когда в индоевропейских языках понятия о процессах, событиях, качествах, не являющихся предметами, выражаются с помощью существительных, никто не считает эти явления предметами (такими же, как столы, дома, деревья и т.д.), т.е. материальными вещами, обладающими самостоятельным существованием. Никакого мысленного искажения мира здесь не происходит. Возникает лишь особая семантическая форма отражения явлений вне их отношения к тем предметам, без которых они реально не существуют. Отношения при этом могут отражаться с помощью других (служебных) слов или воссоздаваться благодаря грамматическим значениям тех же или других существительных (воля – человек с волей, воля человека; честь – человек чести, честь человека). В языках американских индейцев, например хопи, многие явления, представляющие неотъемлемую принадлежность каких-либо предметов, отражаются совместно с некоторыми отношениями, что в любых языках свойственно всем частям речи, кроме существительных. Так, русск. волевой означает ʽобладающий волейʼ, работает означает ʽсовершает работуʼ, глубоко означает ʽна глубинеʼ. В самом содержании этих слов отображено отношение к признаку, действию, месту[102]. Таким образом, различие между отражением явлений с помощью существительных и других частей речи оказывается лишь формально-семантическим. Оно состоит в раздельном или совместном отражении явления и его отношения или отношения к нему. Это различие никакой познавательной роли не играет.
Неразграничение логических и семантических форм мыслительной сферы, отождествление их приводит и Л. Вайсгербера к отрицанию общечеловеческого характера логических категорий (как субъект, предикат и т.п.) в силу национального характера семантических форм[103].
Как видим, при решении проблемы соотношения логического строя мышления и грамматического строя языка метафизическая односторонность в подходе к структуре мысли мешает неогумбольдтианцам увидеть в ней диалектическое единство двух типов форм – логических форм и семантических форм, которые не только взаимосвязаны, но и противоположны друг другу. Первые носят общечеловеческий характер и находят основу в универсальных структурных свойствах языков, вторые национальны по своей природе и основываются на специфических структурных особенностях каждого отдельного языка. Смешение этих двух типов форм мыслительной сферы приводит неогумбольдтианцев к ошибочному решению проблемы соотношения логического строя мышления и грамматического строя языка.
Для разграничения логических и семантических форм мыслительной сферы целесообразно установить основные типы формальных особенностей мысли, не играющих познавательной роли и обусловливаемых лишь структурными свойствами языковых единиц. В силу чистой структурности этих формальных особенностей представляется возможным свести их к следующим пяти типам.
1. Степень расчлененности отражения действительности. В лат. amo ʽлюблюʼ – действие и субъект действия – мыслятся слитно, одновременно. Здесь нет двух отдельных, следующих друг за другом мыслей о деятеле и действии. При произнесении данного слова возникает нерасчлененная мысль о действии некоторого лица. В английском I love ʽЯ люблюʼ идея лица возникает в связи с произнесением местоимения, идея действия – в связи с произнесением глагола. Это позволяет мыслить их расчлененно, последовательно. Такое же различие наблюдается при сопоставлении нем. Man klopft и русск. стучат.
Особый случай различной степени расчлененности отражения обнаруживается при выражении отношений с помощью синтетических и аналитических средств. В лат. fratris liber и русск. книга брата отношение книги к брату (принадлежность) мыслится одновременно с братом в момент появления словоформ fratris и брата. Во фр. le livre du frère и англ. the book of the brother это отношение осознается уже при появлении предлога, т.е. до возникновения идеи брата. Если слово, обозначающее брата, почему-либо окажется непроизнесенным (не написанным), у слушателя (читателя) успеет сформироваться идея принадлежности книги кому-то.
2. Порядок следования компонентов мысли. С развитием рамочной конструкции в немецком языке знаменательная часть сказуемого, выраженного сложной глагольной формой, заняла последнее место в предложении. Это привело к тому, что действие стало мыслиться после субъекта действия, объектов и различных обстоятельств, что не свойственно языкам, не имеющим рамочной конструкции. Порядок следования компонентов мысли в значительной степени зависит от порядка следования компонентов речевого построения.
3 Система отношений между компонентами мысли (т.е. направленность отношений каждого данного компонента в сторону определенных других). В семантической структуре русского предложения Я слышу, как поет птица от компонента птица отношение направлено к компоненту поет, а от компонента слышу отношение направлено в сторону сложного компонента поет птица. В семантической структуре немецкого предложения Ich höre den Vogel singen (букв. ʽЯ слышу птицу петьʼ) от компонента höre два отношения направлены одновременно к компонентам den Vogel и singen и еще одно отношение от компонента den Vogel к компоненту singen. При одном и том же объективном содержании налицо различные системы смысловых отношений. Это оказывается возможным потому, что система объективных отношений всегда богаче ее отражения в речи и мысли: система смысловых отношений в речевом построении на одном языке может отображать одни объективные отношения какой-либо ситуации, а система смысловых отношений речевого построения на другом языке – другие объективные отношения той же ситуации.
4. Содержание отношений между компонентами мысли. При различии в системе отношений между компонентами мыслей, отражающих одну и ту же объективную ситуацию, может наблюдаться определенное различие в содержании самих смысловых отношений, поскольку они отражают разные объективные отношения. В приведенном выше примере семантическая структура немецкого предложения имеет смысл «Я слышу птицу в состоянии (в момент) ее пения». В этой семантической структуре определенно представлено обстоятельственное отношение между действием «слышу» и действием «петь» – сопровождение первого действия вторым (сопутствие второго действия первому), чего нельзя сказать о семантической структуре русского предложения. Однако это содержательное различие свойственно лишь поверхностной семантической структуре. В силу необходимой взаимозависимости между всеми отношениями, составляющими неотъемлемую принадлежность отражаемой ситуации, непосредственное раскрытие одних отношений влечет за собой опосредствованное выявление других, так что семантическое расхождение снимается на уровне глубинной структуры: направленность слухового восприятия на пение птицы не может не быть связана с сопутствием пения слуховому восприятию, поэтому при непосредственном выражении первого отношения в сознании воссоздается и второе.
Различие в содержании смысловых отношений при отражении одной и той же объективной ситуации может и не быть связано с различием в системе отношений между компонентами мысли: это наблюдается, например, в отношениях понятия субъекта действия к понятию действия при эргативной и при номинативной типологии предложения, о чем говорилось выше. Различие в содержании смысловых отношений возникает в подобных случаях потому, что в одних языках непосредственно выражаются такие стороны объективных отношений, которые в других при отражении тех же самых отношений непосредственного выражения не находят.