Помимо этих соссюровских идей, непосредственно возводимых Ж. Молино к трудам Вальруса и Парето, разбираются некоторые темы, которые являются общими у этих ученых. Прежде всего – это история соответствующих наук, поданная в философском гегелевско-контовском плане, которыми открывается и «Курс…» Соссюра и «Учебник политэкономии» Парето[197]. Затем общим является требование исходить из анализа вещей, а не слов, что особенно важно и для политэкономии, и для лингвистики. Молино подчеркивает, что около 1900 г. это было проявлением скорее не позитивизма, а отражением того положения, которое сложилось в науке логике и выразилось, например, в «Логических исследованиях» Э. Гуссерля[198]. Как следствие этого положения, можно оценить известный тезис об описании предмета с определенной точки зрения, который имеется и у Соссюра, и у Парето (возможно, как предположил Т. Де Мауро, не без воздействия Гегеля на них обоих).
Наконец, последний пример близости лингвистики и политэкономии Молино видит в возможности использовать логико-математические приемы и схемы, как это делают Парето и Вальрус, но, по его мнению, Соссюр, хотя и говорил о необходимости сделать лингвистическую теорию математически точной, не выполнил этого, используя математические приемы лишь эпизодически, и не стал основателем математической лингвистики.
«Совокупности всех этих тем, – пишет Ж. Молино, – в их взаимном единении нет ни в психологии Тарда, ни в социологии Дюркгейма, ни в лингвистике Уитнея, хотя та или другая тема обнаруживается то у одного, то у другого. Единственной дисциплиной, которая представляет нам эти различные элементы объединенными и систематизированными, является чистая политическая экономия Вальруса и Парето»[199].
Но тут же он делает оговорку, что не хотел бы представить Соссюра как нашедшего свою лингвистическую теорию в политической экономии, и уточняет, что вернее говорить об аналогии общего подхода и метода в целом ряде пунктов, объясняемых сходством в определении предметов двух наук. Для более точных выводов о генезисе теории Соссюра необходим, по мнению Молино, более скрупулезный хронологический анализ, который смог бы показать, когда и в каком виде появилось сравнение с данными политической экономии.
Статья Ж. Молино дает основания согласиться с тем, что обнаружена одна из возможных линий, связывающих теорию Соссюра с современными ему учениями в смежных общественных науках. Однако внимательное ознакомление с политэкономическими идеями, изложенными в книгах Вальруса и Парето, не позволяет согласиться с тем, что именно там мы находим совокупность соссюровских проблем, да еще данных в их единении: уж если где-либо можно обнаружить большую близость взглядов ученых, так это в концепциях Соссюра и Уитнея, что дало нам повод подробнее остановиться на анализе взглядов американского лингвиста. Аналогии, которыми оперирует Ж. Молино, либо выглядят натянутыми, как, например, его толкование проблемы связи языка и речи, либо отражают общие веяния той эпохи, такие, например, как первые попытки выделить гносеологическое противопоставление объекта и предмета науки.
Подчеркнем также, что основное определение Соссюра, гласящее, что
«ценность знаков оппозитивна, негативна и релятивна»,
не совпадает ни с одним из положений Вальруса и Парето, и укажем, что источником теории ценности (значимости) были не только идеи в области политэкономии, но и его занятия индоевропейскими языками, на которых вырабатывалось это понятие[200].
Отметим также следующее: если Соссюр действительно опирался на труды Вальруса и Парето, то это – дополнительный аргумент в пользу того, что он ориентировался на французские (или шире – романские) традиции в науке.
Вследствие этого вряд ли можно искать истоки соссюровских идей в философских воззрениях Германии и в других науках этой страны, несмотря на то, что в XIX в. она занимала ведущее положение как в философии, так и в лингвистике. Обратим внимание на то, что во Франции были сильны противоборствующие тенденции. Так, например, М. Бреаль в 1878 г. настаивал на необходимости возродить французскую лингвистику и противопоставить ее немецкой[201]. Да и Соссюр, хотя и получил образование в Лейпциге и Берлине, весьма холодно относился к немецкой науке. В своем обзоре истории лингвистики он отметил в качестве заслуги немецких младограмматиков то, что результаты сравнения языков они включили в историческую перспективу, но добавил:
«Однако, сколь бы ни были велики услуги, оказанные этой школой, нельзя все же полагать, будто она пролила полный свет на всю проблему в целом, – основные вопросы общей лингвистики доныне ожидают своего разрешения»[202].
Несмотря на отдельные попытки возвести идеи Соссюра к немецким научным традициям[203], все же мы не склонны с этим согласиться[204].
В литературе говорилось скорее о сходстве, чем о влиянии Гегеля на Соссюра. Так, А. Лефевр, разъясняя, по Гегелю, негативный характер языка, т.е. то, что только при помощи языка возможно отрицание, а через него – переход к положительному знанию и далее, к неосознаваемому и неопределенному понятию (идее), пишет:
«Соссюр сохранил или вновь обрел гегелевское понятие негативности языка. Это утверждение отнюдь не возводит соссюровскую мысль к Гегелю, но подчеркивает скорее сходство между этими двумя концепциями, чем влияние»[205].
Думается, что с этим можно согласиться, поскольку заслуга Соссюра во введении категории различия в языкознание отмечалась неоднократно, например, об этом писал Р.А. Будагов:
«Новое понимание категории отношения и ее частной разновидности – „категории различия“ – является важнейшим достижением лингвистики XX в. Это достижение действительно связано с именем Соссюра»[206].
При анализе философской значимости лингвистической теории Соссюра перед марксистом, историком науки о языке, встает проблема выявления закономерности, необходимости процесса развития научного знания и отделения случайных фактов от необходимых для установления их правильного соотношения. Следует прежде всего заметить, что характер необходимости выявляется в гносеологическом аспекте соссюровской проблематики. Совершенно справедливо замечено, что
«потребность в гносеологическом анализе научных исследований становится… более острой и неотложной в переломные периоды развития науки, когда, с одной стороны, налицо богатый и многообразный материал, подлежащий обследованию и систематизации, а с другой – возникает необходимость указать пути дальнейшего познания мира»[207].
В развитии лингвистической мысли такой период совпал с рубежом XIX и XX вв., когда возникла необходимость в пересмотре и переосмыслении всего накопленного наукой о языке.
Переломный момент в развитии языкознания отмечали многие. Так, например, румынский языковед Й. Йордан еще в начале 20-х годов писал:
«На повороте столетия в смежных областях духовной деятельности наметилось новое движение, которое было направлено против все еще господствовавших тогда методов. В течение XIX в. все духовное – философия, наука и искусство – было подчинено натурализму в широком смысле этого слова. Языкознание… состояло главным образом из сбора материала, под тяжестью которого оно испускало дух и становилось механическим»[208].
Советский языковед Г.О. Винокур тоже отметил, что европейская лингвистика находилась в состоянии кризиса, некоторого внутреннего разброда, и он сравнил этот момент с подобным моментом на рубеже XVIII – XIX вв., когда создавалась сравнительная грамматики индоевропейских языков. Бедой нынешнего положения он называл то, что
«не материал изучения подвержен заболеванию, а сами методы изучения»[209].
Необходимость введения новой методики анализа языковых фактов, осмысляемых в плане их системных отношений, как часто говорят, «витала в воздухе», и крупнейшие лингвисты разных стран подошли к этому. Можно назвать ряд имен: И.А. Бодуэн де Куртенэ и Ф.Ф. Фортунатов – в России, Г. Габеленц – в Германии, Ф. де Соссюр – в Швейцарии, а его ученик А. Мейе – во Франции, А. Норейн – в Швеции, У. Уитней, а затем Л. Блумфилд и Э. Сепир – в Америке, но, разумеется, этот список не является исчерпывающим. Судьба их теорий также была различной: одни получили всемирное признание раньше, другие – позже, но в развитии науки своих стран все они сыграли выдающуюся роль.
Поскольку задачей лингвистов является философское осмысление разных направлений в истории языкознания, то очень важна оценка научного вклада Ф. де Соссюра, оказавшего большое влияние не только на западноевропейскую лингвистику, но и философию. Воздействие идей Соссюра справедливо оценил А.С. Чикобава, сказав:
«Концепция, изложенная в труде де Соссюра, сыграла в развитии общелингвистических воззрений Запада примерно такую же роль, какая отводится в развитии немецкой идеалистической философии критицизму Канта: западноевропейская лингвистика последних 40 лет или строится на идеях де Соссюра, т.е. в той или иной мере восходит к де Соссюру, или же развивается путем преодоления положений и идей де Соссюра»