«Слово не может иметь начала и конца».
И далее:
«Линейность языка является первостепенной гарантией того, что порядок этот надо искать в слове; из этой линейности вытекает необходимость того, что слово имеет начало и конец, что оно состоит лишь из единиц, расположенных в последовательности»[288].
Вторым важным следствием этого принципа Соссюр считал возможность отграничения единиц, что в свою очередь непосредственно связано с методами анализа языка. Р. Годель отмечает, что отграничение единиц, по Соссюру, основывается на означаемом, а принцип анализа целиком связан с линейностью означающего[289].
Р. Энглер, разбирая второй принцип лингвистического знака, отметил, что линейность также является семиотическим свойством, поскольку синтагматические отношения в такой же мере сохраняются в памяти и психике, как и ассоциативные[290].
Несмотря на то, что Соссюр придавал этому принципу большое значение, он также весьма спорен, так как характеризует не знак сам по себе, а возможность следования знаков, т.е. их сочетаемость, которая не во всех случаях относится к языку, а представляет собой важнейшую характеристику речи.
Соссюр подчеркивал, что синтагматические отношения важны, так как с них начинается анализ языковых фактов. Следовательно, второй принцип лингвистического знака и синтагматические отношения служат связующим звеном при переходе от речи к языку и обратно[291].
Этим подводится база для решения философского вопроса о сущности предмета науки о языке.
Соссюр был лингвистом-философом, и он не случайно ввел противопоставление языка и речи, назвав его первым перекрестком на исследовательском пути ученого. Он подошел к философскому определению языка и речи как абстрактного и конкретного, но диалектика восхождения от абстрактного к конкретному осталась за пределами метафизического подхода, который характеризует его теорию. За пределами взглядов Соссюра осталась также возможность решить соотношение языка и речи на основе диалектики общего и частного.
Поставив проблему соотношения языка и речи в качестве основы для определения языка как системы чистых ценностей, Соссюр ввел лингвистический подход к ряду философских проблем, точнее очертил часть проблем философии языка. Подход Соссюра был прогрессивен в свое время, но философские корни его концепции были весьма нечеткими, из-за чего многие поставленные им проблемы оказались полны парадоксальных, а порой и противоречивых решений.
Такая противоречивость привела к тому, что, с одной стороны, ряд его положений прочно вошел в арсенал современной науки о языке и принимается языковедами, стоящими на позициях диалектического материализма, например, противопоставление языка и речи, синхронии и диахронии, правда, при учете их взаимосвязи, а некоторые положения вызывают широкую полемику, например, теория двустороннего характера языкового знака и его произвольность, вычленение объекта семиологии, допустимость операциональных определений и др. С другой стороны, нечеткость философской базы, корнями своими уходящей в идеализм, привела к тому, что к соссюровской концепции обращаются и экзистенциалист М. Мерло-Понти[292] – приверженец феноменологического метода, и этнолог и социолог К. Леви-Стросс, чья точка зрения на анализ социальных институтов расходится с позицией исторического материализма, и литературный критик Р. Барт, пытавшийся создать надыдеологическую литературную науку. Эти далеко не исчерпывающие примеры показывают, что воздействие идей Соссюра ощутимо далеко за пределами лингвистики, но эта тема требует особого разбора с позиций марксистской философии и выходит за рамки данной работы.
А.С. Мельничук.ГЛОССЕМАТИКА
Как известно, копенгагенский структурализм не отличается ни единством концепции, ни многочисленностью представителей. Основное место в нем занимает учение Л. Ельмслева, разработанное им совместно с X. Ульдаллем в середине 30-х годов. Это учение, получившее название «глоссематика», на протяжении трех десятилетий излагалось в ряде работ Л. Ельмслева; в систематическом виде оно было представлено по-датски в небольшой монографии «К обоснованию теории языка»[293] через десять лет появившейся в английском переводе[294], а затем и в русском[295]. Несколько отличный вариант глоссематической теории – как общей теории науки в целом – содержится в работе X. Ульдалля «Основы глоссематики»[296]. Распространение некоторых теоретических принципов глоссематики на материал сравнительно-исторического и сопоставительно-типологического языкознания предпринято в рассчитанной на широкий круг читателей работе Л. Ельмслева «Язык», написанной в конце 1941 г., но впервые опубликованной в 1963 г.[297]
Глоссематика представляет собой крайнее проявление европейского лингвистического структурализма, стремившегося утвердить понимание языка как абстрактной, идеальной системы чистых отношений. К числу активных и относительно последовательных сторонников глоссематики принадлежит лишь несколько ученых, главным образом членов Копенгагенского лингвистического кружка (Х.-Х. Серенсен, Х.-Ст. Серенсен, К. Дидерихсен, К. Тогеби, Ф. Уитфилд). Некоторые другие копенгагенские структуралисты (Э. Фишер-Йоргенсен, X. Спанг-Хансен) признают не все положения глоссематики или же принимают их с серьезными оговорками (см. ниже). Частично приближались к глоссематике на этапе ее становления структуралистические взгляды рано умершего В. Брендаля.
Сравнительная немногочисленность последовательных сторонников глоссематики объясняется, в первую очередь, значительным своеобразием глоссематической теории, требовавшим от лингвистов со сложившимися научными взглядами резкой методологической переориентации. Тем не менее для основного круга структуралистически настроенных лингвистов Копенгагена глоссематика в послевоенный период стала главным центром притяжения. Именно поэтому, говоря о копенгагенском структурализме, следует иметь в виду прежде всего глоссематику, представленную в работах Л. Ельмслева и X. Ульдалля.
В опубликованных рецензиях представителей различных направлений мирового языкознания, в том числе и структуралистов, преобладают более или менее резкие отрицательные оценки глоссематической теории в целом или ее отдельных принципиальных положений[298]. Чаще всего повторяется серьезное возражение против главного положения глоссематики, выражающего ее основной смысл, положения о якобы чисто формальной природе языка и об абсолютной независимости формы в языке от оформляемой ею субстанции как в плане выражения, так и в плане содержания. Указывая на практическую невозможность рассмотрения языковой формы в отрыве от материальной субстанции выражения или же от так называемой субстанции содержания, авторы рецензий отмечают ряд противоречий в теории Ельмслева, вызванных его стремлением к последовательному проведению постулированного им исходного положения[299]. Многие авторы указывают на бесперспективность разработанной Ельмслевом теории, которая, согласно его установке, должна иметь чисто произвольный характер и не может оцениваться с точки зрения ее соответствия конкретным фактам языка. И почти все языковеды, даже наиболее благосклонно относящиеся к глоссематике, признают ее практическую непригодность к исследованию конкретных языков.
Наряду с критическими высказываниями в адрес глоссематики встречаются и одобрительные оценки этого структуралистического направления. Однако единого обоснования таких оценок их авторы не дают. Иногда в качестве положительных моментов теории Ельмслева, имеющих значение для дальнейшего развития языкознания, называются применяемые в глоссематике понятия «коммутация», «катализ», «фигура содержания»[300] и некоторые другие. Но большинство языковедов справедливо считают, что эти понятия либо существовали в науке задолго до Л. Ельмслева и были им лишь несколько иначе определены и использованы (как, например, понятие коммутации, отражающее общеизвестное положение о том, что изменение означающего влечет за собой изменение означаемого и наоборот[301]), либо же являются научно несостоятельными (как, в частности, понятие фигуры содержания, т.е. простейшего семантического компонента содержания, неразложимого на более простые компоненты и параллельного в этом отношении фонеме как фигуре выражения[302]).
В своей пространной рецензии на книгу Л. Ельмслева «Пролегомены к теории языка», опубликованную в английском переводе, П. Гарвин писал, что ни одно из многочисленных подробных правил процедуры лингвистического анализа, изложенных Ельмслевом, не представляет собой чего-либо нового в мировом языкознании[303]. Подобного мнения придерживается и ряд других лингвистов.
Иногда высказывается мысль, будто глоссематика в последнее время приобретает практическое значение для разработки проблемы машинного перевода[304]. Но говорить о практическом значении какой-либо теории можно лишь в том случае, если ее применение уже дало конкретные результаты. Пока же речь идет только о необходимости построения абстрактной теории языка, на основании которой можно было бы создавать языки-посредники для машинного перевода