. Поскольку и форма выражения и форма содержания понимаются как чисто языковые сущности, не зависящие от каких-либо других сущностей и имеющиеся только в силу наличия знаковой функции (т.е. отношения), знак в таком смысле полностью освобождается от роли репрезентатора элементов внеязыковой действительности. При этом понимание терминов «содержание» и «выражение», входящих в определение понятия знака, Ельмслев уточняет следующим образом:
«Термины план выражения и план содержания, а также выражение и содержание выбраны в соответствии с установившимися понятиями и совершенно произвольны; их функциональное определение не содержит требования, чтобы тот, а не иной план называли выражением или содержанием. Они определены только по своей взаимной солидарности, и ни один из них не может быть идентифицирован другим образом. Они определяются противопоставительно и соотносительно как взаимно противоположные функтивы одной и той же функции»[391].
Таким образом, содержание знака, основанное на обозначении объективных явлений действительности и их отражений в сознании носителей языка, Ельмслев пытается представить в качестве имманентного свойства самой языковой структуры, не зависящего от обозначаемой действительности. Поскольку знаковость составляет основу специфики языка, тем самым делается решительная, хотя и совершенно искусственная, попытка поставить язык в независимое положение по отношению к внеязыковой действительности.
Последний шаг в направлении подчинения действительности языку Ельмслев делает в конце своей книги. Здесь он выдвигает подготовленное уже в предыдущем изложении утверждение о необходимости считать объектом исследования лингвистики не только естественный язык, но и любую семиотику, аналогичную языку по выдвинутым Л. Ельмслевом наиболее общим признакам, нисколько не определяющим действительной специфики языка[392]. Из других знаковых систем, которые в этом отношении должны быть приравнены к языку, Ельмслев называет народные обычаи, искусство и литературу. Что касается остальных сфер действительности, то их предлагается рассматривать на уровне метасемиологии в качестве подчиненного языковой форме материала языковой субстанции – в плане содержания или в плане выражения, причем в единицах содержания не делается никакого различия между психическими образованиями, отражающими физические объекты, и самими физическими объектами[393].
«Таким образом, – пишет Л. Ельмслев, – все те сущности, которые на первых этапах при рассмотрении схемы объекта семиотики временно должны были быть исключены как несемиотические элементы, вводятся вновь в качестве необходимых компонентов семиотических структур высшего порядка. Соответственно мы не находим несемиотик, которые не были бы компонентами семиотик, и на конечном этапе не остается объектов, не освещенных с основной позиции лингвистической теории. Семиотическая структура предстает в качестве такой позиции, с которой могут быть рассмотрены все научные объекты»[394].
На этом идеалистическая процедура завершается: в основу всей материальной действительности кладется языковая форма, понимаемая как система чистых, т.е. идеальных отношений.
При всей очевидности идеалистической ориентации глоссематики Л. Ельмслев пытается уверить своих читателей, будто его теорию такие философские вопросы не интересуют[395]. Касаясь открываемых в языковой схеме функтивов как термов языковых функций, т.е. отношений, Ельмслев пишет:
«Можно сказать, что они являются физическими сущностями (или синкретизмами последних), определенными по взаимной функции. Поэтому с тем же правом можно заявить, что метасемиологический анализ содержания минимальных знаков семиологии является анализом физических сущностей, определенных по взаимной функции. В какой мере можно считать в конечном счете все сущности в любой семиотике, в ее содержании и выражении, физическими или сводимыми к физическим, является чисто эпистемологическим вопросом физикализма, направленным против феноменализма. Этот вопрос является предметом развернувшихся в настоящее время споров, в которых мы участвовать не будем и на которых теория языковой схемы не должна задерживаться»[396].
Ельмслев даже не упоминает о принципиальной противоположности материализма и идеализма в этом вопросе, ограничиваясь противоположностью двух направлений немарксистской философии. Кому не знаком этот давно устаревший прием позитивистов, упорно провозглашающих свою в большинстве случаев идеалистическую методологию стоящей якобы в стороне от коренных философских различий[397].
Таким образом, идеалистическое истолкование взаимоотношений языка и действительности составляет главную общетеоретическую цель основной работы Л. Ельмслева «Пролегомены к теории языка». Именно этой цели подчинены определяющие аспекты содержания работы, и именно таким подчинением порочной общефилософской установке объясняется большинство коренных недостатков и противоречий глоссематической теории, дискредитирующих даже те из заложенных в нее идей, которые в другой связи могли бы быть признаны перспективными. Одно из самых существенных отличий идеализма от материализма как раз и заключается в том, что при построении широких научных теорий общеметодологического характера последовательная ориентация на идеализм ведет к извращенному представлению фактов и к пустому расточительству научных сил на создание ложных теорий, между тем как последовательная ориентация на материализм ведет к все более глубокому раскрытию объективно-научных закономерностей изучаемых явлений.
Сама пропаганда идеализма путем подчинения объективной действительности идеалистически понимаемому языку связана у Л. Ельмслева с соответствующими взглядами логических позитивистов. В частности, понимание языка (в более узком смысле – языка логики) как первичной системы по отношению к системе мира является одной из определяющих идей «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна[398]. Но в своей новой работе – «Философские исследования»[399] Л. Витгенштейн решительно опровергает те мысли, которые обосновывались в «Логико-философском трактате». Мысли, изложенные в работе Л. Ельмслева, как и в аналогичных по своему направлению работах других структуралистов, опровергаются самим ходом поступательного развития науки о языке.
«В дискуссии структуралистической лингвистики с другими современными теориями филологии и языкознания, – писал недавно Г. Унгехойер, – повторяется тот острый философский диспут, который несколько десятилетий тому назад велся между логицизмом и его противниками. Но если в философском лагере голоса со временем были понижены, антиметафизическая направленность логицизма ослабла вследствие самокритического рассмотрения своих логических оснований, то глоссематика – достойный внимания анахронизм – продолжает строго придерживаться своих старых позиций (spricht… die alte Sprache strenger Observanz)»[400].
Следует, однако, отметить, что за 15 лет, прошедших после написания приведенных здесь слов, позиции глоссематики, и до того не отличавшиеся особенной прочностью, еще более пошатнулись. Сейчас глоссематика зашла в глубокий тупик, ставший очередным идеалистическим тупиком на длинном всемирно-историческом пути развития науки.
В.В. Белый.АМЕРИКАНСКАЯ ДЕСКРИПТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА
Критический анализ лингвистического направления, определение его места в системе познавательных средств современной лингвистики требует всестороннего учета его исходных посылок, эксплицирования его общеметодологических оснований, оказывающих решающее влияние на понимание как самого объекта исследования, так и системы эвристических процедур конкретного лингвистического направления. Дескриптивная лингвистика, подобно другим структуральным направлениям в лингвистической науке – соссюрианству, копенгагенскому структурализму (глоссематике), пражскому структурализму – характеризуется не только конкретно-научным, но и философско-идеологическим содержанием. По справедливому замечанию французского философа Р. Будана, слово «структурализм» обозначает два различных явления.
Во-первых, оно обозначает зону распространения структуральных методов в гуманитарных науках; во-вторых, оно обозначает систему, или, точнее, мировоззрение, которое якобы выводится из развития гуманитарных наук, но фактически стоит в двусмысленном отношении к этому развитию[401]. Совершенно очевидно поэтому, что корректный научный анализ и критика структурализма невозможны, если предается забвению упомянутая двойственность структурализма как этапа в развитии научного познания. Вместе с тем не менее очевидно, что единственной целостной концепцией, которую можно противопоставить в философском, общеметодологическом плане структурализму как мировоззрению, является философия марксизма-ленинизма, марксистское учение о методе познания.
Для лингвистической науки в целом наиболее существенной и одновременно наиболее сложной является проблема определения своего объекта, а также определение того, что следует интерпретировать как моменты, иррелевантные лингвистическому знанию. Последняя проблема есть по сути дела проблема определения того, что мыслится в качестве языковой реальности в структуре конкретного лингвистического направления, каково отношение этой языковой реальности к тотальной многокачественности и многогранности реального объекта, представленного речью.