кипаж самолета и др.). Известно, что микросоциология возникла еще в 30-е годы как одно из направлений буржуазной социологии под влиянием неопозитивистских идей, определивших интерес представителей этого течения к изучению социального микромира, перенос естественнонаучной терминологии и понятийного аппарата на область социальных отношений. Для этого течения характерно стремление перенести данные, полученные в результате наблюдения над малыми группами, на большие социальные группы и даже на общество в целом[535].
Среди работ американских социолингвистов, ориентирующихся на микросоциологию языка, особо выделяются исследования Дж. Гамперца[536].
Дж. Гамперц подвергает вполне обоснованной критике попытки некоторых американских социолингвистов видеть в престижной имитации чуть ли не единственную причину социальной дифференциации языка и социально обусловленных языковых изменений. Однако выход из положения ученый видит в отказе от таких «трудно определяемых понятий», как «класс». Предлагаемая им схема анализа обнаруживает явную микросоциологическую ориентацию и использует малую группу в качестве основной операционной единицы[537].
Следует, однако, отметить, что в результате предпринятых Гамперцем конкретных социолингвистических исследований ему удалось выявить немало интересных закономерностей, характеризующих речевую деятельность малых социальных групп в условиях билингвизма и диглоссии. Заслуживают внимания, в частности, его наблюдения относительно двух видов вариативности речевого поведения – межличностного, определяемого различиями между социально-территориальными диалектами, и внутриличностного, определяемого социальной ситуацией. Особый интерес представляют полученные им данные относительно перехода от одной языковой системы к другой («переключения кода») в результате изменения социальной ситуации.
Нет никаких сомнений в том, что малые группы и их речевая деятельность являются вполне правомерным объектом социолингвистического анализа. На это обратил внимание еще в 30-е годы Е.Д. Поливанов, писавший, что внутри этих групп обнаруживаются еще более тесные «кооперативные связи» (т.е. связи социального взаимодействия), чем в больших коллективах, и что эти связи определяют высокую степень тождества ассоциативных систем языка[538].
В то же время следует подчеркнуть, что анализ такого рода может оказаться эффективным лишь в том случае, если он опирается на широкий социальный контекст и если малые группы рассматриваются не изолированно, а на фоне общества в целом с привлечением макросоциологического материала. На это, в частности, указывал Е.Д. Поливанов, считавший, что тесные «кооперативные» связи внутри отдельных групп можно обнаружить лишь на фоне известных кооперативных связей крупного коллектива. Поэтому никак нельзя согласиться с Дж. Гамперцем, когда он предлагает микросоциологический подход в качестве альтернативы макросоциологическому подходу. Дело в том, что малые группы не существуют в вакууме. Исключение из рассмотрения широкого социального контекста не может не обеднять социолингвистический анализ, значительно ограничивая объяснительную силу используемых моделей.
Микросоциологическая установка многих социолингвистических работ в США находится в прямой связи с укоренившимся в буржуазной социологии, в частности в символико-интеракционистском направлении, представлением о малых группах как о «микрокосмах больших обществ». Взгляд на малую группу как на уникальную модель большого общества отрицательно сказывается не только на социологическом анализе малых групп[539], но и на их социолингвистическом анализе.
Поэтому неудивительно, что в своей исследовательской практике американские социолингвисты порой оказываются вынужденными отступать от декларируемых ими методологических принципов. Так, например, тот же Гамперц, вводя разграничение между «открытыми и замкнутыми цепочками» (open and closed networks) малых групп, фактически исходит из макросоциологического признака: группы, входящие в «открытые цепочки», отличаются от групп, входящих в «замкнутые цепочки», наличием более или менее регулярных контактов за пределами исследуемого речевого коллектива. При этом такого рода контакты сказываются на их речевом поведении. Более того, из проведенного Гамперцем анализа следует, что связь той или иной малой группы с внешним миром является в исследуемом им коллективе признаком, тесно связанным с классовой структурой и по существу производным от него. Так, в поселке Хемнесбергет (северная Норвегия) в замкнутые группы входили главным образом информанты из числа фермеров, рабочих и ремесленников, тогда как в открытые группы входят преимущественно студенты, местная административная элита и другие. Показательно, что, анализируя речевое поведение информантов в небольших населенных пунктах Норвегии и Индии, Гамперц не может обойтись без исходных данных о социально-классовой структуре того или иного коллектива. Так методологические установки ученого вступают в противоречие с его собственной исследовательской практикой.
Из сказанного выше не вытекает, что микросоциология языка не должна интересовать исследователя, изучающего социолингвистическую проблематику. Напротив, анализ малых групп может явиться ценным дополнением к макросоциологическому анализу, но, разумеется, никак не может заменить его. Такой анализ может быть эффективным лишь при наличии прочной методологической базы, которую может дать лишь марксистская социология, рассматривающая малые группы как производные от классовой структуры общества.
Несомненный интерес для социолингвистики представляет и теория ролей, которая успешно разрабатывается на основе марксистской методологии в работах советских социологов И.С. Кона, А. Кречмара и др.[540]. В разработанном А. Кречмаром понятийном аппарате понятие роли оказывается тесно связанным с социальными нормами данного общества, с общественным сознанием. Так называемые «ролевые предписания» рассматриваются как социальные нормы, имеющие определенную функциональную значимость для поведения индивида. В то же время, в отличие от позитивистской социологии, рассматривающей социальные нормы как нечто, данное в культуре, и не ставящей вопроса об их происхождении, марксистская социологическая теория выводит эти нормы, в том числе и те, которые выступают по отношению к личности как ролевые предписания, из социальной структуры данного общества и, в конечном счете, из производственных отношений.
Западногерманский ученый У. Аммон видит одно из принципиальных различий между позитивистской и материалистической социолингвистикой в том, что первая рассматривает общество как структуру социальных ролей, тогда как вторая исходит из марксистского понимания социальной структуры, учитывающего лежащий в основе этой структуры способ производства и обе его стороны – производительные силы и производственные отношения[541]. Однако отсюда не следует, что теория социальных ролей не может быть использована в марксистской социолингвистике. Напротив, эта теория в том ее варианте, который разрабатывается социологами-марксистами, дает возможность перейти от системного анализа общества к системному анализу личности, выявить в известной мере механизм социальной детерминации личности, установить связи между условиями социальной деятельности той или иной социально-исторической общности и их отражением в сознании личности, между этими условиями и реальным социальным поведением личности. Следует иметь в виду, что такое понимание социальной роли в корне отличается от концепции Дж. Мида и его последователей, сводящих причинность общественных явлений к психологической мотивации действий субъекта.
Марксистская теория ролей имеет непосредственный выход в социолингвистику. Она позволяет перебросить теоретический мост от микросоциологического анализа речевой деятельности к макросоциологическому анализу связей между структурой языка и социальной структурой общества.
Другим крупным социологическим течением, оказавшим определенное влияние на американскую социолингвистику, является этнометодология. Само название этого течения свидетельствует о его связи с этнографией. В самом деле, представители этого направления широко используют этнографический подход к изучению социальных явлений, в значительной мере опираются на твердо укоренившееся в социальной и культурной антропологии представление о культуре как об определенной сумме знаний. Уточняя такое понимание культуры, они определяют последнюю как владение определенной суммой правил интерпретации явлений социального мира. Подвергая критике социометрический подход к изучению социальных явлений, этнометодологи утверждают, что этот подход не учитывает принципиального различия между категориями исследователя и теми интуитивными категориями, которыми руководствуется индивид – член данного общества, интерпретируя явления окружающей его социальной действительности. Для этнометодологов важны именно эти интуитивные категории, ибо именно они, по их мнению, лежат в основе социального взаимодействия людей.
В работах представителей этнометодологического направления основной акцент ставится на повседневную человеческую деятельность. Недаром, по определению Г. Гарфинкеля, одного из ведущих теоретиков этого направления, предметом этнометодологии являются «рациональные свойства практических действий», трактуемых как «искусные реализации организованных форм повседневной жизни»[542].
Под рациональной стороной повседневной жизни подразумевается та практическая логика, те представления о здравом смысле, которые определяют правила интерпретации различных действий, в том числе и речевого поведения. В соответствии с таким пониманием предмета этнометодологии определяется и ее цель: выявление методов, с помощью которых эти действия интерпретируются членами общества.