Если же говорить не о вымышленных, а об истинных свойствах государей, то надо сказать, что во всех людях, а особенно в государях, стоящих выше прочих людей, замечают те или иные качества, заслуживающие похвалы или порицания. А именно: говорят, что один щедр, другой скуп; <…> один расточителен, другой алчен; один жесток, другой сострадателен; один честен, другой вероломен; один изнежен и малодушен, другой тверд духом и смел; этот снисходителен, тот надменен; этот распутен, тот целомудрен; этот лукав, тот прямодушен; этот упрям, тот покладист; этот легкомыслен, тот степенен; этот набожен, тот нечестив и так далее. Что может быть похвальнее для государя, нежели соединять в себе всё лучшее из перечисленных качеств? Но раз в силу своей природы человек не может ни иметь одни добродетели, ни неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же — воздерживаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться от власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность.
Мишель Монтень(1533 — 1592)
Что может вырасти из ребенка, который огражден от всех житейских неприятностей? Просыпается он в своем родовом замке под звуки тихой музыки, а домашние скрывают от него всё печальное и неприятное. Даже став взрослым, молодой человек не знает, сколько и чего можно купить на золотой франк. Зато мертвая латынь, далекая от повседневных забот его современников, — для Мишеля второй родной язык, потому что отец пригласил лучших преподавателей латыни, и даже слуги, прежде чем обратиться к ребенку, предварительно выучивали нужную фразу.
Если Блаженный Августин с ужасом вспоминал своё детство, то этому барчуку жаловаться было не на что. Если первый до конца дней прославлял Бога и стал авторитетом Средневековья, то второй сделал культ совсем из другой личности — собственной, которой и поклонялся всю жизнь. Мишель Монтень стал авторитетом другой эпохи — Возрождения. Он высоко ценил спокойствие, комфорт и старательно заботился о том, чтобы ничто не нарушало его душевного спокойствия. Но при этом он не был бездельником и оставил потомкам свои «Опыты» — мысли и наблюдения о себе, о людях и жизни.
Монтень, как и все люди, стремился к счастью и потому пристально всматривался в себя, стараясь понять собственную суть. Он искал свой путь в жизни. Гёте и Ницше, Мериме и Байрон видели в нем духовного предка.
Свободная душа: pro et contra
Его жизнь напоминает приятный сон. Путешествия по Европе, безмятежные дни в замке. Прогулки, книги, беседы с друзьями… Всё это без нужды, без цели — если, конечно, не считать целью удовольствие от самого процесса. «Я ищу умных, честных людей… О чём бы мы ни беседовали, нам будет в сущности всё равно», — такова позиция этого французского дворянина. Его занятия несерьезны: книги просматривает беспорядочно, незаметно переходя к мечтаниям, потом диктует, что придет в голову. Он готов забросить и книги, если только те начнут вредить здоровью или хорошему настроению — «драгоценнейшим благам» хозяина замка. «Я очень празден и ленив по природе и убеждениям, — признавался он. — У меня душа свободна и никому не подчиненная, привыкшая следовать собственной воле… Это изнежило меня и, лишая возможности приносить пользу другим, заставило жить только для самого себя».
Ясно, что такие качества только мешают чиновнику, и Монтень всегда тяготился своей службой в парламенте города Бордо. Он был юристом, но не мог выносить преступникам смертные приговоры, потому что более всех преступлений и пороков ненавидел жестокость, как бы она ни была справедлива. Впрочем, он много чего не мог. Не мог одобрить религиозный фанатизм (а вторая половина XVI века вместила в себя восемь кровопролитных религиозных войн); терпеть не мог крайностей, потому что, по его убеждению, человек не в состоянии познать абсолютную истину, ибо все истины относительны. Он не мог даже следить за своими доходами, считать и пересчитывать деньги, находя это занятие презренным, порождающим скупость. Бедности, однако, не терпел и требовал, чтобы стакан, из которого пьет, был не из металла, а из прозрачного стекла, имел красивую форму и был подан собственным лакеем. Больше всего на свете он любил самого себя и даже отдав собственной жене всё — имя, состояние, уважение, — не отдал сердце. Правда, и женился-то только чтобы «соблюсти нравы страны, где живешь». Его истинные кумиры — спокойствие, независимость и возможность заниматься любимым делом. Он призывал беречь свободу души, полагая, что величайшая вещь в мире — уметь принадлежать только самому себе.
Ну, а что он мог?
Он мог позволить себе жить так, как ему нравится, — слышать о короле не чаще раза в год и ненамного чаще чувствовать тяжесть его правления. «Если бы законы, которым я подчиняюсь, самым ничтожным образом стесняли меня, я тотчас бы отправился в другую страну искать другие законы». Как видим, патриотом его назвать трудно.
Мог гордиться воспитанием, какое вряд ли имел кто-нибудь из европейских монархов. Оно дало этому дворянину чувство собственного достоинства, которое внушало уважение даже тем, кто видел его впервые. Именно это чувство удерживало философа от крайностей и позволило сказать фанатичным современникам: «Надо слишком высоко ставить свои предположения, чтобы из-за них предавать сожжению других людей». Упорство и страстность он считал вернейшими признаками глупости: ну что может быть более уверенно, убежденно, презрительно, задумчиво, важно, серьезно, чем осёл?
В 37 лет оставил службу, уединился в замке и занялся литературой. Когда вышли его первые книги, отправился путешествовать. Развалины древнего Рима так полюбились Монтеню, что он захотел стать гражданином вечного города, и римский сенат помог ему в этом.
И сам Монтень, и мысли его далеки от Бордо. Между тем, бордосцы избрали его своим мэром. Философ поначалу хотел отказаться, потому что это отвлекало от литературы и угрожало нравственной независимости. Однако король уже прислал поздравление, отказ мог вызвать неудовольствие, и Монтень согласился.
Строго говоря, философ совсем не годился в мэры, потому что не умел жертвовать личным ради общественного. Он даже ставил себе в заслугу, что ни в дружбе, ни в любви, ни в общественной деятельности никогда не поступался собственной личностью. Но зато бордосцы не ошиблись в главном: «тот, кто чувствует человеческое достоинство, поймет свои обязанности к другим людям и обществу», — так считал их избранник. К тому же он был осторожен, терпим и гуманен. После первого двухлетнего срока горожане выбрали своего мэра на второй, впервые в истории Бордо. Выбрали бы, наверное, и на третий, но тут случилась моровая язва, которая унесла половину населения, и Монтень счел за благо отказаться от дальнейшей службы. Он поспешил к себе в замок, чтобы снова засесть за «Опыты», которые его прославят.
Автопортрет без прикрас
О чем он мог писать? Конечно же, о себе. Монтень полагал, что любой человек отражает всё человечество и в качестве такого представителя человеческого рода выбрал себя. Первоначальный замысел «Опытов» — заметки на полях сочинений Сенеки, Плутарха, Тацита, Цицерона. Но постепенно на первый план вышли собственные комментарии и размышления.
Монтень одним из первых очнулся от средневекового морока. Его книгу называют пиком развития свободной мысли Франции в эпоху Возрождения. Главное достоинство «Опытов» — искренность и честность, пусть даже в ущерб собственной репутации: «Если хотят говорить обо мне, то пусть говорят одну правду».
В главной книге философа напрасно искать философскую систему. По сути, это сборник довольно случайных заметок — о праздности и лжецах, об именах и искусстве беседы, о воспитании детей и боевых конях, — плюс обязательный психологический самоанализ — это и есть философия Монтеня. Он дилетант в том, о чём пишет и судит, и многие его заметки поверхностны. И всё же их автор считает, что следует больше верить суждениям разума о самом себе, чем об остальных вещах, и потому недоверчив к учёным, рассуждающим о мире: «Поскольку этим людям так и не удалось постигнуть самих себя и познать своё естество, неизменно пребывающее у них на глазах и заключенное в них самих, могу ли я верить их мнениям о причинах приливов и отливов на реке Нил».
Монтень — скептик. Но откуда взяться скептику в той теплице, где философ предпочитал скрываться от жизни? Дело в том, что если смотреть на земную суету из заоблачных высот, то мир выглядит огромным и загадочным, а человек на этом фоне смотрится весьма бледно. Наши вопросы состоят из пустых слов и ответы на них такие же, полагает Монтень. И неудивительно, потому что наукой занимаются самые заурядные люди, больше озабоченные своей выгодой, чем поиском истины: «Говоря откровенно, люди науки лишены даже простого здравого смысла. Крестьянин и сапожник простодушно и наивно беседуют о том, что они действительно знают, тогда как ученые, желая показать глубину своих познаний, на самом деле легковесных и поверхностных, постоянно путаются и на каждом шагу попадают в непроходимые дебри». В результате наука утратила своё высокое назначение познавать человеческую природу и смысл жизни, указывать пути к совершенству.
Будучи добропорядочным католиком, философ тем не менее уверен, что земная жизнь — это единственное, что есть у человека. Бог для него — абстрактная сущность, о которой нельзя сказать ничего конкретного. Да и человек — не венец творения: он, как и все, подчиняется естественным законам. Неудивительно, что свободный дух «Опытов» долго не давал покоя догматикам. Спустя почти век после смерти философа Ватикан занес его книгу в список запрещенных. Суровые духовные пастыри всерьез полагали, что могут управлять мыслями своей паствы. Они не знали, что это такая же несбыточная мечта, как и построение земного рая. Тем более, что Монтень ясно сказал: его мысли не принадлежат государству.