м мира. Как говорили античные стоики, послушного судьба ведет, а непослушного — тащит. Заменим судьбу на природную необходимость — и получим свободу в спинозовском понимании. Такая позиция удобна тем, что может обеспечить душевный покой. Мы же не сердимся на ступеньку, на которой споткнулись. Точно так же не стоит переживать и по поводу прочих неприятностей, которые, если присмотреться, — лишь звенья единого механизма божественной природы. Свобода Спинозы основана не на эмоциях и желаниях, а на знании и необходимости. Человек свободен в той же мере, что и река, свободно текущая по своему руслу. Иные представления, по мнению философа, — лишь живучие заблуждения людей, которые не понимают объективных причин своих желаний.
От такого понимания совсем недалеко до рассуждений Энгельса в «Анти-Дюринге» о свободе как «познанной необходимости», которая заключается «не в воображаемой независимости от законов природы», а в способности «принимать решения со знанием дела».
Однако теоретически ясная формулировка философа на практике нередко приводит к спорным выводам. Скажем, пудель, которого хозяин ведёт на поводке, согласно Спинозе вполне может считать себя свободным. Если, конечно, не натягивает поводок, олицетворяющий в данном случае закон природы, потому что собака — животное домашнее. Что же касается самого хозяина, то он, тоже следуя природному закону, вынужден обеспечивать своему организму достойную жизнь. Однако последняя идет не только по природным, но и по общественным законам, которые зачастую произвольны и изменчивы. Куда должен вести человека его разум в случае сомнений в мудрости общественного устройства? Всегда следовать верховным повелениям, идя против своего внутреннего закона, иначе именуемого совестью, или же никому не передоверять природное право думать самому? В первом случае обеспечивается некоторое благоденствие покорного организма, во втором — за независимость души расплачивается тело. Даже осознав это, трудно почувствовать себя свободным.
Предшественники Спинозы, как мы видели, решали этот вопрос по-разному. Сократ, например, предпочел не лучшее с точки зрения природы решение, потому что мог ещё пожить. Однако сам он считал иначе и о выборе своём не жалел. Спиноза же конфликтов с согражданами избегал, предпочитая учить их морали анонимно. Он называл свободным то, что следует необходимости лишь своей природы. Так жил и его кумир Джордано Бруно, — человек, внутренне свободный от общества инквизиторов. После семи лет тюрьмы он отправился на костёр, но зато жил и думал по-своему.
Судьба самого Спинозы сложилась относительно благополучно. Последние годы он провел в Гааге. В своё последнее воскресенье жил как обычно, хоть и чувствовал себя плохо. С утра работал, говорил с домашними, шутил. В три часа дня умер.
Его труды, опубликованные после смерти, были запрещены. Противники взялись опровергать «безбожные» идеи философа, но опровержения получались довольно бледными. Век ещё не кончился, когда родился Вольтер, которого потом назовут «дитятей Спинозы». Будут и другие последователи и почитатели. Шеллинг и Гегель, например, объявят философию Спинозы единственно верной, полагая, что каждый образованный человек непременно должен познакомиться с основами спинозизма.
Спиноза, как и почитаемый им Декарт, был уверен, что только математический способ мышления ведёт к истине. По его представлениям, в мире царит необходимость и все события следуют некой логике. Человек не свободен, пока он подчиняется страстям, а чтобы освободиться от них, требуется познание. Чем лучше мы познаем собственные силы и природу, тем успешнее будем действовать. Отсюда и понимание свободы как познанной необходимости.
Свобода человека, согласно Спинозе, состоит в единстве разума и воли, а её границы определяются границами познания. Свобода и необходимость не противоречат друг другу, а дополняют, потому что необходимости противостоит не свобода, а произвол. Союз свободы и необходимости пришелся по вкусу марксистам, которые вообще считают свободу фикцией: они уверены, что мысли и поступки человека полностью зависят от желаний и от среды, где главную роль играют экономические отношения и классовая борьба.
Сколько бы ни думали, что верховные власти распоряжаются всем и что они суть истолкователи права и благочестия, они, однако, никогда не будут в состоянии заставить людей не высказывать суждения о каких-нибудь вещах сообразно с их собственным образом мыслей и соответственно не испытывать того или иного аффекта. <…>
Итак, если никто не может поступиться своей свободой судить и мыслить о том, о чём он хочет, но каждый по величайшему праву природы есть господин своих мыслей, то отсюда следует, что в государстве никогда нельзя, не опасаясь очень несчастных последствий, домогаться того, чтобы люди, хотя бы у них были различные и противоположные мысли, ничего не говорили иначе, как по предписанию верховных властей, ибо и самые опытные, не говоря уже о толпе, не умеют молчать. Это общий недостаток людей — доверять другим свои планы, хотя и нужно молчать; следовательно, то правительство самое насильническое, при котором отрицается свобода за каждым говорить и учить тому, что он думает, и, наоборот, то правительство умеренное, при котором эта самая свобода дается каждому. Но мы никоим образом не можем отрицать, что величество может быть оскорблено столь же словом, сколько и делом; и, стало быть, если невозможно совершенно лишить подданных этой свободы, то и весьма гибельно будет допустить её неограниченно. Поэтому нам надлежит здесь исследовать, до какого предела эта свобода может и должна даваться каждому без ущерба для спокойствия в государстве и без нарушения права верховных властей.
Из выше объяснённых оснований государства весьма ясно следует, что конечная его цель заключается не в том, чтобы господствовать и держать людей в страхе, подчиняя их власти другого, но, наоборот, в том, чтобы каждого освободить от страха, дабы он жил в безопасности, насколько это возможно. <…> Цель государства, говорю, не в том, чтобы превращать людей из разумных существ в животных или автоматы, но, напротив, в том, чтобы их душа и тело отправляли свои функции, не подвергаясь опасности, а сами они пользовались свободным разумом, не соперничали друг с другом в ненависти, гневе или хитрости и не относились враждебно друг к другу. Следовательно, цель государства в действительности есть свобода.
Далее, мы видели, что для образования государства необходимо было только одно, именно: чтобы вся законодательная власть находилась у всех или нескольких или у одного. Ибо так как свободное суждение людей весьма разнообразно и каждый в отдельности думает, что он всё знает, и так как невозможно, чтобы все думали одинаково и говорили едиными устами, то они не могли бы жить мирно, если бы каждый не поступился правом действовать сообразно с решением своей души. Таким образом, каждый поступился только правом действовать по собственному решению, а не правом рассуждать и судить о чём-либо; стало быть, и никто без нарушения права верховных властей не может действовать против их решения, но вполне может думать и судить, а следовательно и говорить, лишь бы говорил или учил и защищал свою мысль только разумом, а не хитростью, гневом, ненавистью и без намерения ввести что-нибудь в государстве благодаря авторитету своего решения.
Джордж Беркли(1685 — 1753)
Философия, которую предложил этот ирландский епископ, оказалась едва ли не самой скандальной. Материалисты отрицали дух, но с этим ещё можно было мириться, потому что глаз видит вокруг одну только материю. Беркли же замахнулся на саму материю. Он просто отвергал её существование. И пояснял: «Этим я никоим образом не наношу ущерба остальным людям, которые об этом, наверное, даже не вспомнят. Разумеется, атеистам будет недоставать этого пустого, красивого слова как опоры в их безбожности…»
Критики, конечно, именовали его философию абсурдом, персидскими сказками, а самого философа — сумасшедшим. Им казалось, что, следуя своему учению, епископ непременно разобьет себе голову о фонарный столб. В связи с этим некий доктор Джонсон, беседуя во время прогулки с коллегой о философии Беркли, пнул ногой придорожный камень и сказал: «Вот чем я его опровергаю!» Однако для спора с отцом идеализма требовались иные аргументы. Недаром француз Поль Гольбах, тот самый, который весь мир сводил к материи и движению, заметил, что самая сумасбродная из всех систем оказалась самой трудной для опровержения.
Но разве абсурд нуждается в опровержении? Достаточно забыть про него. С учением Беркли сделать это оказалось непросто.
Атеизму — бой
Философы XVIII века сильно потеснили религию, заменив Бога материей. Но Беркли не мог примириться с попытками примитивного, механистического объяснения природы. «Теперь всё хотят объяснить взаимодействием частиц вещества и механическими законами движения, — писал он. — Но мы не в состоянии понять способов действия одной частицы на другую. Каким же образом защитники материи надеются объяснить явления жизни посредством того, что само непонятно!» А уподобление человека простой машине он и вовсе полагал безнравственным. Чтобы вернуть людям веру в Бога, философ решил развенчать основу материализма — материю.
Его оружие — не религиозные догмы, а опыт и разум: «Единственное преимущество, на которое я претендую, это то, что я всегда мыслил и судил самостоятельно». По сути, он бэконовец, и все его труды — против скептицизма и атеизма ради торжества естествознания. Беркли ожидал, что его философия принесёт пользу не только религии, но и науке. Он хотел помочь исследователям научиться читать и понимать язык творца природы.
Молодой ирландец рано взялся за дело. В 20 лет он организовал в дублинском колледже Троицы тайный кружок. Восемь студентов собирались по пятницам, чтобы изучать «новую философию». В этом колледже он провёл лучшие свои годы, написал главные произведения. В 23 года решил дать бой материализму, а в 25 уже был сложившимся философом.