3. «Постоянные армии со временем должны полностью исчезнуть».
Ибо, будучи постоянно готовы к войне, они непрестанно угрожают ею другим государствам. К тому же нанимать людей, для того чтобы они убивали или были убиты, означает пользоваться ими как простыми машинами или орудиями в руках другого (государства), а это несовместимо с правами человека, присущими каждому из нас. Совершенно иное дело — добровольное, периодически проводимое обучение граждан обращению с оружием с целью обезопасить себя и свое отечество от нападения извне. <…>
6. «Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем, в мирное время, как, например, засылка тайных убийц, отравителей, нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене в государстве неприятеля и т.д.»
Это бесчестные приемы борьбы. Ведь и во время войны должно оставаться хоть какое-нибудь доверие к образу мыслей врага, потому что иначе нельзя было бы заключить никакого мира и враждебные действия превратились бы в истребительную войну. Война есть печальное, вынужденное средство в естественном состоянии… утвердить свои права силой. Отсюда следует, что истребительная война, в которой могут быть уничтожены обе стороны, а вместе с ними и всякое право, привела бы к вечному миру лишь на гигантском кладбище человечества. Итак, подобная война, а также использование средств, которые открывают пути к ней, должны быть, безусловно, воспрещены.
.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель(1770 — 1831)
Рассказывают, что однажды Гегеля попросили изложить своё учение коротко, популярно и вдобавок по-французски. На это мыслитель обиженно ответил, что его философию нельзя изложить ни коротко, ни популярно, ни, тем более, по-французски. Можно ли это сделать по-русски, он не говорил, но вот один из образчиков русского перевода. Речь идёт о звуке. «Звук есть смена специфической внеположности материальных частей и её отрицания, — он есть только абстрактная или, так сказать, только идеальная идеальность этой специфичности».
Оставляло желать лучшего и его ораторское искусство. С трудом подыскивал слова, нюхая табак по ходу дела. «Говорит он несносно, кашляет почти на каждом слове, съедает половину звуков и дрожащим, плаксивым голосом едва договаривает последние», — вспоминал современник. Замысловатые термины, вроде «в-себе-и-для-себя-сущая необходимость», словно нарочно придуманные, чтобы затуманить смысл. Неудивительно, что число его слушателей редко превышало три десятка.
Незадолго до смерти Гегель сказал: «Только один меня понял», но тотчас раздраженно прибавил: «Да и тот тоже не понимал». Пройдет несколько десятилетий, и его соотечественник Людвиг Бюхнер, тоже, между прочим, философ, заметит, что философские рассуждения, которые не могут быть поняты каждым образованным человеком, не стоят потраченных на них чернил… Но в гегелевские времена господствовали другие взгляды: философия — занятие не для всех, и не дело профанов о ней рассуждать.
Недостатки изложения не помешали Гегелю стать официальным философом Пруссии. Герцен называл его философию «алгеброй революции», а Ленин, готовя переворот, обращался к первоисточникам и штудировал Гегеля.
Однако отношение к его философии остаётся неоднозначным. Английский философ Карл Поппер уже в прошлом веке написал следующее: «Слава Гегеля была сотворена людьми, предпочитавшими быстрое посвящение в глубокие секреты этого мира трудоёмким процессам науки, которые только разочаровывали их своей неспособностью сразу раскрыть все тайны».
Что же это за удивительный метод, сулящий «быстрое посвящение»?
Тезис — антитезис — синтез
Гегеля называли фанатиком Разума. Если французские материалисты утверждали, что нет ничего в интеллекте, чего не было бы в ощущениях, то Гегель ставил вопрос ещё смелее: нет ничего в ощущениях, чего не было бы в интеллекте. Это помогло ему вывести философию из тупика, в который её завел Кант. Тот, как известно, утверждал, что когда человек вторгается в область, где выводы нельзя проверить опытом, то разум приходит к противоречиям и порождает иллюзии. А это уже научная спекуляция, то есть попытка путём рассуждений получить знания о вещах. Но рассуждения, оторванные от практики, не имеют отношения к науке, потому что на каждый аргумент можно найти контраргумент ничуть не хуже.
Гегель разрешил это противоречие. Он заявил, что необходимость противоречить самому себе — в природе разума, а противоречия — это способ его развития. Если Кант рассматривал разум как нечто неизменное, то Гегель видит в нём продукт исторического развития, которое происходит диалектически. Сначала выдвигается тезис, которому жизнь противопоставляет антитезис. Со временем происходит примирение этих противоположностей («отрицание отрицания»), то есть синтез. Затем весь процесс может повториться, уже на более высоком уровне (примерно то же самое происходит и в обыденной жизни: скажем, некая непривычная идея сначала объявляется сумасшедшей, а потом, в несколько причёсанном виде, становится банальностью). Гегель назвал это диалектической триадой. Так из противоречий, тормозящих науку, философ сделал двигатель прогресса, объявив их неизбежными.
Но это, конечно, не всё. Для диалектических рассуждений очень важно, чтобы используемые понятия были гибкими. Ведь мы зачастую рассуждаем категорично и потому примитивно: деньги или есть, или их нет, человек или жив, или умер, свой — чужой и т. п. Для обыденного сознания это вполне годится. В диалектике же всё иначе. В совершенном мышлении, по Гегелю, истина и ложь не имеют резкой границы, потому что ничто не является абсолютно ложным, равно как и абсолютно истинным.
Особый разговор об абстрактном и конкретном. Философию считают абстрактной наукой, а под конкретным понимают то, что можно увидеть и потрогать. У Гегеля иначе. Когда он был ещё молод, то написал популярную статью, которую назвал «Кто мыслит абстрактно?» Философ использовал сюжеты из жизни, и стиль произведения для него необычен:
— Эй, старуха, ты торгуешь тухлыми яйцами! — говорит покупательница торговке.
— Что?! — кричит та, — мои яйца тухлые? Сама ты тухлая!.. Не твоя ли мать с французами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богадельне!.. Дырки бы на чулках заштопала!
И так далее, в том же духе. Отсюда философ делает вывод, что торговка мысли абстрактно: увидеть другие, реальные черты покупательницы ей мешает обида за свой товар.
Итак, от абстрактного — к конкретному, от одностороннего — к единству многогранных определений. Гегель полагал, что при достаточном знании предмета с помощью логики можно вывести все его свойства. Так он установил, что между Марсом и Юпитером нет места никакой планете, хотя Церера была уже открыта; считал, что намагничивание железа приводит к увеличению его веса… короче говоря, диалектика его подвела. Зато Марксу она помогла в работе над «Капиталом», а марксисты усматривали в законах диалектики путь к всеобщему счастью: капитализм (тезис) влечет за собой диктатуру пролетариата (антитезис), что в конечном счёте обернётся бесклассовым обществом и равным счастьем для всех (синтез). Выходит, философия — наука вовсе не абстрактная, если диалектические умозаключения вполне конкретно влияют на жизнь нескольких поколений.
Однако надежды получить готовый ответ на любой вопрос не оправдались. Никакая логика, не подкреплённая опытом, не обещает истины там, где речь идет о живой жизни. Не укладывается она в гегелевскую триаду. В итоге вместо научного поиска может получиться сочинение очередного мифа. Гибкие понятия — благодатный материал для обоснования и классовой борьбы, и расового превосходства.
О возможностях диалектического метода некоторое представление даёт и такой «философский» анекдот. Итак, в не столь далёкие времена в районном Доме культуры выступает лектор — что-то там о противостоянии двух систем, передовой и загнивающей. После лекции некий дотошный старичок просит объяснить ему, что это за логика такая — диалектическая, которая была помянута с трибуны. В ответ лектор предлагает любознательному товарищу подумать над таким вопросом:
— Вот, к примеру, приехали к нам в город двое: чистый и грязный. Кто из них в баню пойдёт?
— Грязный, конечно.
— А если подумать? Рассмотрим вопрос исторически: грязный потому и грязный, что в баню не ходит…
— А-а… Тогда, выходит, чистый?
— Однобокий подход. Зачем чистому идти: он же и так чистый!
— Что ж тогда — никто не пойдёт?
— Не надо спешить. Давайте рассуждать: грязному ведь тоже надо изредка помыться. Да и чистому не дожидаться же, пока он грязным станет. Значит…
— Получается, оба пойдут?
— Может, пошли бы. Но если отвлечься от абстракций и посмотреть на ситуацию конкретно, то куда же им идти, когда баня-то здешняя давным-давно на ремонте. Ясно теперь, какая это полезная штука — не формальная логика, а диалектическая?
«Мир устроен хорошо»
С детства его звали маленьким старичком. Даже на довольно заурядные события он реагировал не по-детски. Так, однажды какой-то штуттгартский мальчишка, пробегая мимо, ударил маленького Вилли. Тот схватил обидчика за руку и спросил:
— Почему вы меня ударили?
— Так.
— Я хочу, чтобы вы мне объяснили.
— Мне было скучно.
— А разве, ударивши, весело? — удивился Вилли и надолго задумался над этой свежей мыслью.
Но несмотря на подобные мелкие неприятности, жизнь Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, сына уважаемого бюргера, секретаря казначейства, шла размеренно и благополучно. В гимназии он на хорошем счету, много читает, а карманные деньги тратит исключительно на книги. Его даже вызывают на педсовет в числе образцовых учеников и просят повлиять на товарищей, склонных к дурным играм.