«Маркс создал миф о пролетариате. Миссия пролетариата есть предмет веры», — писал русский философ Николай Бердяев. Но это был не единственный миф. Того же рода и рассуждения о якобы неизбежном развитии исторических событий, которые приведут к бесклассовому обществу. Никакой капитализм как способ производства не приводит ни к революции, ни, тем более, к социализму. Классовая борьба сама по себе не гарантирует солидарности угнетённых, и пролетарии всех стран до сих пор не соединились. Исчезновение буржуазии вовсе не означает конца эксплуатации. Свято место пусто не бывает, и вполне может образоваться новая разновидность любителей пожить за чужой счёт, о которой Маркс и не подозревал, — например, номенклатура. По эксплуатации труда большевики далеко переплюнули капиталистов, и работник стал стоить дешевле, чем при царе. Да и капиталист, как выяснилось, вовсе не дармоед, только и знающий, что грабить рабочих. Без него ну никак не возникает в работнике чувство хозяина, а без этого чувства очень трудно не то что зарабатывать деньги, но и даже тратить их с умом.
То, что Маркс открыл в капиталистическом обществе своего времени, он признал справедливым для всех времён. Но где тот призрак коммунизма, который якобы бродил по Европе? Фридрих Энгельс, на несколько лет переживший своего друга, честно признал: «История показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам были не правы». Европейская экономика не дозрела до того, чтобы можно было покончить с капитализмом. «История не только рассеяла наши тогдашние заблуждения, но совершенно изменила и те условия, при которых приходится вести борьбу пролетариату».
Однако Маркс не зря предупреждал, что он ограничивается «критическим расчленением данного, а не сочиняет рецепты для кухни будущего. Практическая программа, по сути, исчерпывалась призывом к пролетариям всех стран да верой в то, что обещанное непременно сбудется. Эта вера ещё долгое время питала марксистов. Ленин, например, сурово отметал всякие подозрения в утопизме социалистической затеи. Вот какой разговор вспоминает один из знавших его: «Никакого острова «Утопия» здесь нет, — резко ответил он тоном очень властным. — Дело идёт о создании социалистического государства. Отныне Россия будет первым государством с осуществлённым в ней социалистическим строем… А вы пожимаете плечами! Ну, так нет, удивляйтесь ещё больше! Дело не в России, на неё, господа хорошие, мне наплевать — это только этап, через который мы приходим к мировой революции…»
Диалектика в сочетании с властным тоном — дело опасное. Зато вполне в духе основоположника учения.
Смешные премудрости «практичных» людей
В своих знаменитых «Размышлениях юноши при выборе профессии» юный Карл наметил высокие цели: «…сама религия учит нас тому, что тот Идеал, к которому все стремятся, принёс Себя в жертву ради человечества, — а кто осмелится отрицать подобные поучения?» Тогда он не считал религию «опиумом народа» (впрочем, даже позднее, говоря об «опиуме», уточнял: «религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира»…) При этом тоже был готов принести «жертву во имя всех», будучи уверен, что в таком случае «над нашим прахом прольются горячие слёзы благородных людей». Когда речь идёт о счастье миллионов, а собственное счастье видится в борьбе, то церемониться не приходится. «Не по мне покой и праздность, весь я там, где штурм и шторм», — такие стихи сочинял многообещающий юноша. Высмеивал обывателей, не вглядываясь в лица: «В уютные кресла — сама осовелось — немецкая публика молча уселась»… Не щадит и отцов церкви, критикуя тем самым «юдоль плача, священным ореолом которой является религия». Гневно обрушивается, клеймит, пригвождает — и своих недавних приятелей, и самого Гегеля. Даже старика Плутарха не пощадил за… что бы вы думали? За напыщенную добропорядочность. Оказывается, тот, кому больше нравится «копаться в себе, чем <…> быть творцом мира», несёт в себе проклятие духа. Хлёстко и безапелляционно. А чего стесняться? «Я говорю о беспощадной критике всего существующего» — такова его программа для начала.
Скажем, производитель старается создать товар, который будут покупать, что, естественно, должно принести прибыль. Вот как красочно описывает Маркс этот процесс: «Для этой цели промышленный евнух приспосабливается к извращённейшим фантазиям потребителя, берёт на себя роль сводника между ним и потребностью, возбуждая в нём болезненные вожделения…» и т.д., столь же образно, закладывая основы партийной публицистики. Но вряд ли эта проблема требовала столько пыла. Марксисты потом решили её легко и в первую очередь: получил, что дают, — и отходи.
Его отец, прусский патриот и благочестивый христианин, незадолго до рождения сына порвавший с иудейской верой ради карьеры, не на шутку обеспокоен «роковым демоном» сына и спрашивает в письме: «Носит ли твой демон небесное или фаустовское происхождение?» Чем спрашивать, лучше бы почитал стихи сына: «Моя душа, некогда верная Богу, предназначена теперь для ада…» Отец советует Карлу быть мягче и снисходительнее, избегать утверждений, которые могут «возбудить бурю». Да где там… Карл уже изучает право в университете. Бесшабашная студенческая жизнь, насмешки, эпиграммы. Пирушки, дуэли. Не обошлось и без карцера «за нарушение ночного покоя»…
Но борьба борьбой, а личную жизнь никто не отменял. В восемнадцать лет Карл обручился с баронессой Женни фон Вестфален, «царицей балов». Сделано это было вопреки желанию обоих семейств. Правда, у родителей Женни согласия никто и не спрашивал — видно, шансы его получить были невелики. Через семь лет они поженились. Карл к тому времени закончил университет, в 23 года получил степень доктора философии. Однако не стал ни адвокатом, ни университетским профессором, ни редактором газеты, где тоже успел поработать. Мать считала Карла неудачником и говорила, что он поступил бы умнее, если бы приобрёл капитал вместо того, чтобы писать о нём. Но это будет позже, а пока — счастливая семейная жизнь. Хотя тут как посмотреть. Женни родила шестерых детей, однако бедствия эмигрантской жизни обернулись преждевременной смертью четверых. Лаура и Элеонора покончили с собой, но это уже после смерти отца, который при жизни куда больше думал об изменении мира, чем о прокорме семьи. «Писатель, конечно, должен зарабатывать, чтобы иметь возможность существовать и писать, но он ни в коем случае не должен существовать и писать для того, чтобы зарабатывать». Как говорили древние, речь не мальчика, но мужа.
Ну, а всё-таки: на что жить? Лавочники отказывают в кредите, всё мало-мальски ценное давно в ломбарде, семья бедствует. Мать отказывается давать в долг даже под проценты. А Маркс пишет «Капитал». И тут очень кстати оказалась помощь Энгельса, сына богатого текстильного фабриканта. Правда, отец ничего не хотел давать революционно настроенному сыну, пока тот не образумится, но дело решилось к обоюдному удовольствию. Сын поступил в отцовскую торговую контору в Манчестере, и его заработка хватило, чтобы содержать и Маркса с семьёй. Так вышло, что «Капитал» был написан на деньги капиталиста.
Были, однако, и другие источники дохода. Глава семьи, например, активно интересовался дядюшкиным наследством: «Если собака сдохнет, я спасён», — писал он соратнику. Энгельс откликнулся: «В связи с сообщением о болезни старого наследопрепятственника поздравляю тебя и желаю, чтобы катастрофа как можно скорее наступила». К счастью, смертен не только дядя. В декабре 1864 г. Маркс пишет другу: «Два часа тому назад я получил телеграмму о смерти моей матери… При нынешних обстоятельствах я могу быть более полезным, чем эта старая женщина. Я спешу в Трир за наследством».
Наконец, первый том «Капитала» закончен. Ему Маркс, по его словам, «принёс в жертву здоровье, счастье жизни и семью». А устроила ли эта жертва семью? Какая разница… «Я смеюсь над так называемыми „практичными“ людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества», — пишет лондонский Прометей. Что ж, любить человечество, наверное, проще, чем своих домашних. Не случайно Маркс держится молодцом, по-прежнему напорист и категоричен. Как вспоминает один из биографов, все его «приёмы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, удивительно шёл к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые он произносил. Маркс и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, ещё царствовала одна до боли резкая нота, покрывавшая всё, что он говорил. Нота выражала твёрдое убеждение в своём призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой».
Эту ноту хорошо усвоили его последователи. Но куда же так яростно вёл человечество доктор философии?
Сила всегда права
Маркс и Энгельс быстро нашли в Европе единомышленников, объединившихся в «Союз справедливых». Как и следовало ожидать, оказали на них глубокое влияние и повели за собой. Утопический девиз союза «Все люди — братья» был заменён на революционный: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Справедливых упразднили вовсе, переименовав организацию в «Союз коммунистов». А на первом конгрессе союза в Лондоне в 1847 году одобрили «Проект коммунистического символа веры», который впоследствии стал называться «Манифестом коммунистической партии». Написали его Маркс и Энгельс.
В этом манифесте, в частности, есть слова о том, что коммунизм отменяет вечные истины, в том числе религию и даже нравственность. Недаром же Маркс считал, что мораль — это «бессилие в действии» и коммунисты не проповедуют никакой морали. Так уж совсем никакой? Энгельс внёс ясность в «Анти-Дюринге». Дело в том, что моралей много и все они разные — традиционная «феодально-христианская», буржуазная и пролетарская. Какая же истинная? Никакая. Но при этом всё же самая долговечная из них та, которая выступает за ниспровержение настоящего и, следовательно, представляет интересы будущего. Ясно, что такая мораль — пролетарская. В её этические подробности можно не вдаваться, достаточно быть на стороне тех, кому принадлежит будущее.