Фёдоров искренне верил в это научное чудо, осуществимое совместными усилиями «ума, воли, всего существа сынов». Если Бог-отец родил сына, то почему бы и сыну, которого наука сделает богом, не возродить отца? Искупить в этом общем деле свои грехи философ призывал всех — верующих и неверующих. Верующим он говорил о воскрешении, неверующим — о регуляции природы. Бог создал мир, но сделать его прекрасным для человека может только человек.
Не пассажиры, а экипаж
Покорность судьбе Фёдоров считал «вершиной безнравственности» и противопоставлял ей величайшую ненависть к року. Он твёрдо верил, что причина бедности — не в правилах распределения товаров, а в рабской зависимости от природы, которую надо «регулировать», то есть подчинить воле человека. У философа были основания так говорить: он пережил и засуху начала 90-х годов, помнил и опустошительные ливни с градом, и голод. Землю надо защитить от слепой стихии — от наводнений и засух, землетрясений и извержений вулканов. Надо разумно использовать ресурсы её недр, а энергию природы обратить на пользу человеку.
У него были нешуточные планы — строительство трансконтинентальной железной дороги, электрическое кольцо вокруг земного шара… Мечтал, что человек сможет воздействовать на тучи так, чтобы дождь падал не в море, а туда, куда надо. Американские опыты по вызыванию дождя с помощью взрывчатых веществ воодушевили, и Фёдоров откликнулся: «Это благая весть, что все средства, изобретённые для взаимного истребления, становятся средством спасения от голода».
Мало сказать, что его замыслы были грандиозны, — они были космическими. Философ замыслил сняться с надоевшей околоземной орбиты и отправиться в просторы вселенной. Цепь аэростатов, которая охватит Землю, превратит планету в электромагнит и позволит управлять её ходом. Единое человечество, команда этого «земнохода», станет заботиться о сохранении на нём жизни…
Поэтам идея понравилась. Это она звучит в стихотворении Брюсова «Хвала человеку»:
Верю, дерзкий! ты поставишь
Над землёй ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил.
Как видим, философ не заботился о солидности и научной проработке своих идей. Брать ли с собой в путешествие наше светило, а если нет, то как быть с теплом и светом? Но обо всех этих деталях можно забыть, если взять главную фёдоровскую мысль: человечество должно быть не пассажиром, а экипажем нашего космического корабля, независимо от маршрута.
Но зачем Фёдорову космос? Неужто все земные дела переделаны и пришла пора заняться вселенной? Нет, космос для него не самоцель. Если нам дано познавать вселенную, считал он, то дано и владеть ею, заселять миры. Человечество не должно ограничиваться одной планетой, сфера наших интересов — всё мироздание. Поскольку Земля зависит от космоса, то выход в него неизбежен. Воскресшие поколения разместятся в просторах вселенной, а преображённая, регулируемая природа обеспечит их пищей.
Развивая технику, человек изнеживается и слабеет. Пора подумать и о собственной разумной регуляции: чтобы человек мог сам летать без технических ухищрений, мог далеко и глубоко видеть, мог жить во всех средах; чтобы научился «естественному тканетворению», воссоздавая свой организм из мёртвого вещества, как это делают растения и некоторые бактерии. Для этого Фёдоров требовал внести в науку и технику ясный нравственный критерий как высшую цель. Кому нужен свободный научный поиск во имя некоего «прогресса», который завтра обернётся концом света? Пока прогресс преуспел в уничтожении жизни. Восстановление её — по-прежнему недосягаемая высота для гордой научной мысли. Цивилизация эксплуатирующая, а не восстанавливающая, не может иметь иного результата, кроме конца, считал учёный. Сегодня, более века спустя, мы вполне убедились, что наши возможности в войне с природой несообразны с разумом. С землетрясениями и неурожаем совладать так и не удалось, зато впереди замаячил экологический кризис. Удивляться тут нечему, потому что ещё в позапрошлом веке нетрудно было предвидеть последствия хищнического обращения с природой её невежественных «покорителей»: истощение земли, исчезновение лесов, обмеление рек, ухудшение климата… «Человек сделал, по-видимому, всё зло, какое только мог, относительно природы», — писал Фёдоров. Он, конечно, ошибся: сделано было далеко не всё. Просто в те времена философ и представить себе не мог разрушительные возможности «царя природы». Зато не ошибся в главном, предвидя грядущий «всеземной кризис» — или, по-нынешнему, экологическую катастрофу. Предотвратить её может «общее дело» всего человечества. Объединившись вокруг него, люди научатся регулировать слепые силы не только в окружающей природе, но и внутри себя.
Последний вопрос
Когда-то Конфуций учил отца быть отцом, а сына — сыном, и говорил о сыновней почтительности как одной из опор государства. Тысячелетия спустя о том же размышлял и русский философ, утверждая, что нет других религий, кроме культа предков. Конфуций видел изъяны правления и даже был готов за три года преобразить страну, если только правитель будет следовать его советам. Фёдоров не был так наивен, на правителей не рассчитывал и сроков не называл. Государство для него — воплощение небратских отношений, которому ещё предстоит стать отечеством.
Философ чувствовал нашу всеобщую зависимость друг от друга и звал к сплочению. Ему виделась идеальная община будущего, всечеловеческая семья. Там будет царить психократия — власть души. Всех живущих и умерших объединят родство и братство. Люди забудут про скрытность и обман, потому что исчезнет взаимная борьба и никто не будет считать себя товаром, который нужно подороже продать. Каждый предпочтёт быть самим собой, открытым для всех. Совершенные знания помогут объединиться людям, близким по душевным качествам. Целью брачного союза станет не рождение, а воскрешение.
Фасады домов, украшенные священными изображениями, составят стену храма. На центральной площади — кладбище, выражающее отношение к ушедшим. Вся жизнь общины подчинена «общему делу», и каждый исполняет свой долг воскрешения. Сила армии, умноженная всеобщим образованием, используется в мирных целях: она противостоит природной стихии, занимается научными экспериментами…
Дух утопизма веет над русской мыслью, заметил один из исследователей отечественной философии. Но не во всём Федоров оказался утопистом. Он верил в будущее России и предсказывал ей роль первопроходца в космосе. Это сбылось. Символично, что мечту осуществил Гагарин — по сути, однофамилец Николая Фёдоровича, княжеского сына.
На склоне лет философ сжёг часть рукописей, и один из его учеников тайно увёз оставшееся и сохранил. Лишь незадолго до кончины Фёдоров согласился на издание и начал приводить бумаги в порядок. Книги вышли в свет уже после его смерти, — согласно воле покойного, с пометкой «не для продажи», их раздавали бесплатно.
Он скончался холодным декабрьским днём от воспаления лёгких в больнице для бедных. Похоронили его на кладбище Скорбященского монастыря. В последние часы философ говорил не о себе, не о болезни, а об «общем деле». Но его слова о любви сыновей к отцам никто не услышал. Кладбище снесли, и по нему прошла Новослободская улица. А на могиле устроили игровую площадку. Сбылось пророчество покойного о нравственном одичании блудных сынов, превративших «кладбища в гульбища».
«Будет и на нашей улице праздник», — говорили в фёдоровские времена жаждавшие справедливости. В нынешнем столетии её не стало больше, и сегодняшние «сыны» мрачно шутят: будут и на нашем кладбище танцы… Если не «отрегулируем» разум — непременно будут. Ведь разуму нужно твёрдо знать, зачем он сюда пришёл и какой в этом смысл.
Фёдоровский «проект воскрешения умерших» оказался для практичных материалистов одновременно и заманчивым, и недоступным. Не зря философ не слишком рассчитывал на понимание со стороны учёного мира, предчувствуя его способность превратить религиозную идею в «невыносимую подлость». Так и случилось. Нарком внешней торговли и дипломат Леонид Красин, большой почитатель фёдоровской философии, на похоронах товарища по партии в 1921 году кратко изложил свои практические выводы. «Я убежден, что придёт время, когда наука станет всемогущей, что она сможет воспроизвести умерший организм, — говорил он. — И я убеждён, что придёт время, когда освобождённое человечество <…> будет способно воскрешать великие исторические фигуры».
Когда умер Ленин, то Красина назначили в комиссию по похоронам, членом исполнительной тройки. Он и стал инициатором бальзамирования вождя. Результаты этой затеи можно считать наглядным уроком непонятого философа.
Вера только тогда примирится со знанием, когда последнее будет решением вопроса о причинах небратства между людьми и неродственного отношения природы (слепой) к людям, — а не знанием для знания, — когда знание (наука) станет вопросом об отношении разумных существ к слепой силе и о подчинении слепой силы разумной, когда последняя станет орудием воли Бога.
Воззвание к повсеместному построению школ-храмов означает примирение Веры со знанием, т. е. если вера есть осуществление чаемого, то знание есть средство, орудие этого осуществления, и таким образом примирение совершается в деле. Школа в этом случае берётся в обширном смысле как школа, соединённая с Музеем всенаучным, <…> вмещающем в себя знания о человеке (история) и природе (астрономия). Взятые в отдельности, школа, особенно высшая, будет отживающею, а Музей — недозревшим. В соединении же с Музеем (просвещение — познавание) школа становится способною быть орудием осуществления чаемого. Музей, возвращающий сердца сынов к отцам, указывает им (сынам) на всю природу, на небесные земли как на средство выражения любви к Богу-отцов. Повсеместное построение школ-храмов есть истинный путь к зрелости, к совершеннолетию.
Выставка так же, как и храм, соединяет в себе все искусства, искусства сынов, забывших отцов, не признающих другого блага, кроме производимого промышленностью и искусством, ей (т.е. промышленности) подчинённым. Выставка имеет в своём распоряжении школу, или вернее сказать, что школы светские сами по себе — усердные служанки индустриализма. В виде временной уступки в школах светских преподаётся Закон Божий, требовать исполнения коего было бы преступлением против великой добродетели века — терпимости. Выставка как храм промышленности не сказала ещё своего последнего слова. Вытеснив кладбища, она вытеснит самые храмы, академии и университеты тех наук и искусств, кои не имеют непосредственного приложения. Но этим не ограничится деградация. Сам человек, храм любви к Богу-отцов в себе носящий, будет разрушаться. Оттолкнув труп умершего, отвратив взор от неба, человек обратится в животное. Таков конец искусства или дела человеческого — дела, которое началось восстанием живущего (вертикальное положение) и восстановлением падшего или умершего, обращением к небу первого и мнимым воскрешением в виде памятника второго, т.