Мы считаем наши чувства антеннами, анализирующими окружающее пространство и улавливающими информацию. Но они скорее подобны фильтрам, отсеивающим из шума вокруг немногие важные сигналы, если только поток чувственно воспринимаемой информации не переполняет нас. Мы сделаны так, чтобы, по словам Торо, получить «свою долю бесконечности» — и ни каплей более.
Видение — акт добровольный. Это всегда наш выбор, даже если мы не осознаём этого. Чтобы правильно видеть, говорит Торо, требуется «особое намерение глаза». Весь вопрос в угле зрения. И никто не умел настраивать его лучше Торо. Измените угол зрения — и изменится не только то, как вы видите, но и то, что вы видите: «С правильной точки зрения каждая гроза и каждая капля дождя — это радуга».
Торо наблюдал Уолденский пруд со всех возможных точек: с вершины холма, с берега, из лодки на поверхности воды, из-под воды. Одну и ту же картину он изучал в дневном свете и при луне, зимой и летом.
Торо редко смотрел на что-то напрямую. Предпочитал искоса. В этом есть физиологический резон[62]. В приглушенном свете предметы лучше всего видны, если смотреть со стороны. Торо мог это знать, а мог и не знать. Он до всего доходил опытным путем.
Не желая завязнуть в визуальной рутине, он менял угол зрения. Порой даже минимальный сдвиг перспективы, на волосок, может открыть новые миры. Холодным декабрьским днем 1855 года Торо заметил птичку щура, залетевшую «необычно далеко на юг», лишь благодаря тому, что прогуливался не по той же дороге, что всегда.
Иногда он действовал и более решительно: наклонялся и смотрел на перевернутый мир у себя за спиной. (Торо вообще любил все переворачивать, даже свое имя он изменил с «Дэвид Генри» на «Генри Дэвид».) Переверни мир с ног на голову — и увидишь его по-новому.
Я нахожу относительно уединенное местечко на берегу пруда и, убедившись, что никто меня не видит, проделываю этот трюк сам. Наклоняюсь и смотрю назад между ног. Небо и земля поменялись местами. К голове прилила кровь, она закружилась. Я встаю: небо и земля возвращаются на обычные места. Может, я что-то делаю не так?
Нет. Я упускаю смысл. Потрясающее умение Торо видеть не было результатом лишь технических ухищрений и оптических фокусов[63]. Это была черта характера. Восприятие красоты он считал «критерием нравственности». Красота не в глазах смотрящего, она в его сердце. Нельзя научиться лучше видеть, не став лучше самому. И этот процесс работает в обе стороны. То, кто мы такие, определяет то, что мы видим; и то, что мы видим, определяет нас. Как сказано в Ведах, «что ты видишь — тем становишься».
Права была Лесли Уилсон. Пруд, конечно, очень красив, по берегам его растут деревья, вода искрится в сиянии летнего солнца. Но это просто пруд. Даже, может быть, не самый умиротворяющий в мире. Идя по берегу, я слышу шум проходящего поезда — как когда-то слышал и Торо. Период его жизни совпал со временем расцвета железнодорожной отрасли. Из своей хижины он слышал свисток паровоза, похожий на «крик ястреба, парящего над птичьим двором».
Относительно новых технологий Торо испытывал смешанные чувства. Его зачаровывала необузданная сила паровозов, но страшило то, что железная дорога нарушает привычные ритмы жизни. Раньше фермеры определяли время по солнцу — теперь они сверяли часы по двухчасовому поезду из Бостона. В уолденских лесах вырубали деревья на топливо для поездов. «Не мы едем по железной дороге, — заключал Торо, — а она — по нашим телам».
Добравшись до информационного центра для посетителей Уолденского пруда, я обнаруживаю уменьшенную копию домика Торо. Там приятнее, чем я думал. Хижина выполнена в форме аккуратного треугольника, здесь есть дровяная печь, письменный стол, крышка погреба, стулья (для гостей), небольшая, но удобная постель. Большое окно смотрит на юг. Не Версаль, но уж и не помойка.
Экскурсию ведет смотритель парка по имени Ник. Явно не впервые, и его рассказ был бы затасканной нудятиной, если бы не искреннее восхищение Торо. Я заметил такое отношение у последователей Торо. Что-то есть такое в Генри (последователи всегда зовут его просто Генри), к чему не липнет непроизвольный цинизм, обычно сопровождающий излишнюю фамильярность.
Ник заканчивает с подготовленным текстом и просит задавать вопросы. Вопросы не заставляют себя ждать.
— Во сколько ему обошлось строительство хижины?
— Двадцать восемь долларов двенадцать с половиной центов. Дороже всего оказались гвозди.
— Чем он занимался весь день?
— Читал и писал.
— А зачем вот это вот все? — спрашивает какой-то подросток таким потрясенным тоном, словно Торо растратил миллионы долларов или стал адептом опасной секты, а не просто прожил пару лет в лесу.
— Так сказать, эксперимент: каково это — жить просто, — отвечает Ник-смотритель. — Кроме того, ему уже исполнилось 28. Пора было отселяться от мамы с папой.
Подросток кивает — такой ответ его явно устраивает.
Торо и в самом деле жил просто, кое-что из своей пищи выращивая сам. Он вышел из системы задолго до появления системы. Но главное здесь — простота эта была ради самой простоты. Торо, изучавший восточную философию, решил очиститься. Протереть стекло, через которое воспринимал мир.
Французский философ Мишель Фуко писал о потребности стать «восприимчивым к познанию». В «Уолдене» Торо сделал себя восприимчивым к видению. Он знал, что лучше всего мы видим, когда ничем не обременены и ничто не загораживает нам свет. Он сравнивал себя с математиком, который, столкнувшись со сложной задачей, освобождает ее от всего внешнего и достигает самой сути уравнения.
Торо был поверхностным. В самом лучшем смысле. Поверхностность обычно ругают и используют как синоним внутренней пустоты, но здесь совсем другое дело. Ограниченность — в определенном смысле отсутствие глубины. Поверхностность — это рассеянная глубина. Наша доля бесконечности, размазанная очень тонким слоем, но по огромной поверхности[64].
«Почему мы отвергаем все внешнее? — удивлялся Торо. — Восприятие поверхностей производит чудесный эффект на здравый ум». Вот поэтому Торо не вглядывался. Он скользил взглядом. Его глаза останавливались то на одном, то на другом предмете, словно шмель в поисках пыльцы. «Прогулка взгляда» — так он это называл.
Люди смотрят подобно тому, как другие животные обнюхивают: цель и первых и вторых — оценить обстановку. Скользящий взгляд способен выхватить нечто чудесное.
Скольжение взгляда — наше естественное состояние. Человеческий взгляд редко совершенно неподвижен, даже когда мы думаем, что это так. Он делает быстрые подрагивающие движения — так называемые саккады, — между ними ненадолго останавливаясь. Обычно наши глаза двигаются не менее трех раз в секунду, то есть около 100 000 раз за день.
Подвижный взгляд помогает нам, например, приготовить обед из трех блюд или пилотировать самолет[65]. Много лет назад я получил лицензию частного пилота. С тех пор я уже многое забыл, но одно врезалось в память: как следует наблюдать за приборами.
— Не таращись! — орал мне инструктор. — Смотри сразу на все!
Высотометр. Указатель воздушной скорости. Авиагоризонт. На каждом из приборов взгляд должен задерживаться не больше секунды-другой, затем двигаться дальше. Взгляд (и внимание) должен быть в постоянном движении. Стоит пилоту застрять на одном приборе, и начинаются проблемы. «Залипнешь» на высотомере — отклонишься от курса. Сосредоточишься на курсе — «поплывет» скорость. Видеть надо сразу все. Очень ценный урок. Блуждающий взгляд приносит больше информации, чем сосредоточенный.
И вот я продолжаю свою прогулку по песчаному берегу Уолденского пруда. Знаки предупреждают меня о подводных ямах и опасных местах для купания. Уолденский пруд не идеален, но, чтобы быть прекрасным, не нужно быть идеальным, и даже функциональным быть не обязательно. Торо всегда видел красоту в несовершенствах природы. Разглядывая пруд тихим сентябрьским днем, он заметил, что на идеальной глади воды все еще остаются мелкие брызги, пылинки. Кто-то увидит в этом «изъяны», но для Торо «и немногие пятнышки на ней тоже чисты и прекрасны, как бывают изъяны на стекле». Он рассказывает, как неподалеку от своего домика обнаружил гниющие останки лошади — и они показались ему не отвратительными, но на свой манер жизнеутверждающими. И даже красивыми. Мудрость природы в действии.
Я много думал о напутствии Торо найти собственный Уолден. Реальный Уолден мне понравился не слишком. Слишком много комарья и туристов. Неважно с кондиционерами, нет хорошего кофе. Итак, мой личный Уолден. Где же он?
На следующий день я задаю этот вопрос Джеффу Креймеру, куратору коллекций в проекте Walden Woods. Это подтянутый мужчина с гладко выбритой головой и аккуратно подстриженной бородкой. К Торо он пришел уже немолодым. Работал в Бостонской публичной библиотеке на непыльной работе и вдруг бросил все и перебрался в Конкорд.
Джефф заслужил свою репутацию последователя Торо. Я верю ему. И он мне симпатичен, особенно когда делится своей любимой цитатой из Торо (а он, надо понимать, был редактором сборника его афоризмов): «Если я — не я, то кто будет мной?»
Я хочу, безусловно хочу быть мной. Но лучшим, не таким меланхоличным мной. Мной — последователем Торо. Умеющим видеть, как Торо. Хочу научиться, как и где по-настоящему видеть. Я мыслю пространственно, и эти слова для меня неразделимы: «как» равно «где», «где» равно «как».
— Давай подумаем, — говорит Джефф. — Можешь перейти Северный мост, двинуться через лес, который будет слева, и…
— Лес? Типа деревья, жучки?
— Ну, типа да.
— А еще какие есть варианты?
— Можешь отправиться к Южному мосту через реку и взять напрокат байдарку.