Западная философия, как иногда говорят, близорука — невосприимчива к чужой мудрости. Закрытый клуб мертвых белых (и только белых) мужчин. В этих претензиях есть доля истины, но присмотримся к полотну западной философии — все оно пронизано нитями восточной. Еще во времена Эпикура, в 350 году до нашей эры, между Востоком и Западом уже происходило общение, даже если они не всегда друг друга слушали. Столетиями позже этот разговор возобновился. Участвовали в нем не только Торо и Шопенгауэр, но и другие мыслители. Хорошо знакомы с индийской и китайской мудростью были Ницше, Хайдеггер, Уильям Джеймс. И по их философии это заметно.
Я оттаиваю к Шопенгауэру. Князь тьмы, философ пессимизма — при этом искуснейший стилист, читать которого — подлинное удовольствие[76]. Его тексты исполнены жизни и яркости, это почти поэзия. Именно его легче всего читать из немецких философов (не спорю, планка у меня невысока; но Шопенгауэр берет ее слету). Ни один другой философ, по словам исследователя Шопенгауэра Брайана Мэджи, не находится «настолько с читателем, что кажется почти осязаемым, присутствующим, когда его читаешь»[77].
Он, безусловно, страдал, быть может — больше других, но здесь различие только количественное. Каждый из нас — немного Шопенгауэр. Все мы страдаем, всех нас ранит жизнь — вопрос только в том, насколько глубоко.
Любить Шопенгауэра нелегко («тяжелый труд»[78], по словам одного из биографов), зато им легко восхищаться. Настоящий ценитель искусства и музыки, он разработал одну из самых глубоких и прекрасных эстетических теорий в философии, повлиявшую на многие поколения художников и писателей. У Толстого и Вагнера его портрет висел в рабочем кабинете. Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес специально выучил немецкий, чтобы читать Шопенгауэра в оригинале. Его любят и авторы комедий, что подтверждает мнение о том, что за любым юмором скрываются боль и уязвимость.
Пока другие философы пытались объяснить мир вокруг, Шопенгауэра больше влек внутренний мир человека. Не познав самого себя, не познаешь мир. Этот факт меня поражает своей невероятной очевидностью. Почему же так много философов — а ведь они умный народ — упускает его из виду? Отчасти, думаю, потому, что внешнее изучать проще. Мы подобны пьянице из анекдота, который ищет ключи на освещенной дорожке.
— Вы их тут потеряли? — спрашивает прохожий.
— Нет. Я их потерял вон там, — отвечает пьяница, указывая на темную парковку.
— Так что же вы ищете здесь?
— А здесь светлее.
Но не таков Шопенгауэр. Он искал там, где темнее всего. Можно не разделять его мрачного взгляда на вещи и видеть несовершенства в его метафизике, но в пристрастии к полумерам его не упрекнешь. Он отдается своему делу полностью. Он — героический философ.
На каждый фетиш найдется равный по силе жупел; на каждую страсть — соответствующая ей неприязнь. Так же было и у Шопенгауэра. Его страстная любовь к музыке породила ненависть к шуму.
Столь частое проявление шума «в стукотне, вколачивании и заколачивании ежедневно причиняло мне муку в течение всей жизни», — пишет он в своей работе «О трескотне и шуме». Особенно ему не нравилось «поистине адское хлопанье бичом» по спине лошади, «неожиданное, резкое, бьющее по мозгу, нарушающее всякую сообразительность и убивающее мысль щелканье». Интересно, ощущал ли любитель животных Шопенгауэр боль лошади в этот момент.
Ночью он подскакивал от малейшего шума и тянулся за заряженным пистолетом, который всегда держал рядом с кроватью[79]. Во Франкфурте он написал письмо директору театра, призывая его срочно что-то сделать с людским гамом: укротить толпу, обить подушками двери и откидные сиденья, словом, хоть что-нибудь. «Музы и зрители будут вам за это благодарны», — писал он.
Шум для Шопенгауэра был не просто раздражителем. Это был барометр характера. Терпимость человека к шуму, полагал он, обратно пропорциональна интеллекту: «Так что, когда я слышу, как во дворе дома часами напролет лают собаки, я сразу все понимаю об их хозяевах».
Тут я согласен с Шопенгауэром. Поезд моих мыслей неустойчив и легко сходит с рельсов. Даже тиканье часов может нарушить мою концентрацию. Фен жены, зловредный мелкий говнюк по имени Bio Ionic Powerlight, способен испортить мне настроение на целый день. Уж не говоря о воздуходувках для листьев.
Недавние исследования показали, что шумовое загрязнение плохо влияет на наше физическое и психическое состояние. Согласно одному исследованию, опубликованному в Southern Medical Journal, чрезмерная зашумленность вызывает «тревожность, стресс, нервозность, тошноту, головную боль, эмоциональную нестабильность, склочность, половое бессилие, перепады настроения, социальную конфликтность, неврозы, истерию и психоз»[80]. Еще одно исследование[81] показало, что звук взлетающих и садящихся самолетов резко повышает кровяное давление и частоту сердцебиения, а также приводит к выбросу гормонов стресса, даже если человек в это время крепко спит.
Шопенгауэр нашел бы в этих выкладках подтверждение своих подозрений, но вряд ли бы остался ими удовлетворен, поскольку они не учитывают еще один вид шума, еще более вредоносный, — ментальный. Ментальный шум не просто раздражает. Он сбивает с пути. В шумной обстановке мы теряем ориентиры — и собственный путь. Забитый почтовый ящик тревожил Шопенгауэра за полтора столетия до изобретения электронной почты.
В своем эссе «О писательстве и стиле» философ предвосхитил отупляющее действие социальных сетей, где голос истины заглушает галдеж неофитов: «Большой ошибкой было бы со стороны того, кто хочет ознакомиться с каким-нибудь предметом, обращаться непременно к самым новым книгам, в том предположении, что науки постоянно идут вперед».
Эту ошибку мы делаем всякий раз, когда бездумно кликаем по ссылкам, словно лабораторная крыса, дергающая за рычаг в надежде получить награду. Что это будет за награда — мы не знаем, но это нам неважно. Подобно жадным читателям, о которых пишет Шопенгауэр, мы путаем новое с хорошим, свежее — с ценным.
Я и сам этим грешу. Я постоянно проверяю и перепроверяю свои цифровые жизненные показатели. В процессе написания этого абзаца я успел посмотреть электронную почту (ничего), залезть к себе в фейсбук (день рождения Полин, не забыть отправить ей открытку), нашел на eBay симпатичный кожаный рюкзак, снова проверил почту (по-прежнему ничего), заказал до отвращения много кофе, повысил ставку на eBay, опять проверил почту (и опять ничего).
Во времена Шопенгауэра вместо интернета были энциклопедии — штука не менее соблазнительная. К чему ломать голову над проблемой, если в книге есть готовое решение? А к тому, отвечает Шопенгауэр, что «все же истина для нас в сто раз ценнее, если она добыта нашим собственным мышлением». Слишком часто, говорит он, люди обращаются к книге вместо того, чтобы обратиться к своим мыслям: «Читать поэтому следует только тогда, когда оскудевает источник собственных мыслей».
Замените «читать» на «лезть в интернет» — и вот вам современный расклад. Мы путаем данные с информацией, информацию со знанием, а знание с мудростью. Такая тенденция тревожила Шопенгауэра. Повсюду он видел, как люди выискивают информацию, которую воспринимают как откровение. «Им не приходит в голову, — писал он, — что знание есть не более как средство для понимания, само же по себе имеет мало ценности или не имеет никакой». Я бы сказал больше. Такой избыток данных — по сути это шум — имеет отрицательную ценность и уменьшает саму вероятность понимания. Отвлекаясь на шум, не услышишь музыку.
Я бреду обратно в отель, предоставив Штефену Рёперу и печальным архивам Шопенгауэра как-нибудь справляться самим в этом «наихудшем из возможных миров».
На зеленых бульварах Франкфурта, где воздух так мягок и приятен, мир совсем не кажется таким уж скверным. Стоит погожий вечер — именно в такие Шопенгауэр любил делать свой послеобеденный моцион. Я прислушиваюсь к звукам улицы, бессвязным отголоскам тевтонской жизни — и к собственному внутреннему голосу. С тревогой я обнаруживаю, что и он звучит как-то спутанно. Прав был Шопенгауэр. Забейте себе голову чужими идеями — и они вытеснят ваши собственные. Мысленно предписываю себе избавиться от этих непрошеных голосов.
Вернувшись к себе в номер, я решаю — от скуки или по привычке (или в силу некой порочной комбинации того и другого) — зайти в интернет. Бездумно кликаю туда-сюда, и вдруг на меня нисходит озарение: в цифровую эпоху шопенгауэровская Воля воплотилась в виде интернета. Подобно Воле, интернет вездесущ и не имеет цели. Он всегда жаждет и никогда не насыщается. Он поглощает все, в том числе наш драгоценнейший ресурс — время. Он предлагает иллюзию счастья, а дает лишь страдания. Как и Воля, интернет предлагает два способа избежать этой ловушки: путь аскета или путь эстета. Медитация или музыка.
Я выбираю музыку. Конечно же, Россини. Наливаю себе горячую ванну и стаканчик виски. Отпиваю глоточек, закрываю глаза и слушаю. Я следую за мелодией так же, как, должно быть, далай-лама следит за новостями: беспристрастно, но не безучастно. Внимаю, но не реагирую. Пусть музыка омывает меня, теплая и умиротворяющая, словно вода в ванне. Звук без слов. Эмоция без конкретного содержания. Сигнал без шума.
И я понимаю, что в музыке Шопенгауэр находил именно это. Не убежище от мира, но погружение в другой, куда более богатый мир.