Разные философы привлекают разных людей в разное время. Бунтарский дух Торо близок подросткам. Пламенные афоризмы Ницше — молодежи. Упор на свободу, присущий экзистенциалистам, симпатичен людям среднего возраста. Стоицизм — философия зрелых людей. Тех, кто выдержал пару-тройку битв, пережил те или иные неудачи, познал потери. Это философия на случай жизненных трудностей, будь они большие или малые: болезней, страданий, отказов, мерзких начальников, сухости кожи, автомобильных пробок, долгов по кредитке, публичных унижений, опозданий поездов, смертей, наконец. Когда Диогена — «отца» стоиков — спросили, чему его научила философия, он ответил: «Быть готовым ко всякому повороту судьбы».
Стоицизм, нежданное дитя кораблекрушения, достиг совершеннолетия во времена, когда Древняя Греция переживала великие потрясения, и достиг расцвета в суровом мире Римской империи. Самых знаменитых его приверженцев то и дело высылали, казнили, увечили, подвергали осмеянию. Но, как доказывает нам пример Марка Аврелия — тоже стоика, эта философия была действительно популярна.
Из более поздних ее последователей можно назвать американских героев и президентов. Стоиков встречаешь на протяжении всей истории Америки: от отцов-основателей, в том числе Джорджа Вашингтона и Джона Адамса[160], до Франклина Рузвельта, который своей фразой «Единственное, чего стоит бояться, — это сам страх» выразил исключительно близкую стоикам мысль, и Билла Клинтона, который называет «Размышления» Марка великолепным образцом мудрости и своей любимой книгой.
«Мудрость» — одно из тех слов, которые известны всем, но никем не определены. Психологи десятилетиями бились над тем, чтобы сформулировать достойное определение. В 1980-х годах группа исследователей берлинского Института человеческого развития Общества Макса Планка решила наконец сделать это раз и навсегда. В рамках берлинского проекта «Мудрость» были выявлены пять критериев, определяющих это понятие: знание фактов, знание процессов, соблюдение жизненного контекста, релятивизм ценностей, работа с неопределенностью.
Последний критерий, мне кажется, особенно важен. Мы живем в эпоху алгоритмов и искусственного интеллекта, по умолчанию обещающих нам разобраться с неопределенностью, с неразберихой жизни. Но это им пока не удается. Жизнь теперь кажется еще менее предсказуемой и более суматошной, чем когда-либо ранее.
Здесь-то и «выстреливает» стоицизм. Основной посыл философии таков: меняй, что можешь изменить; прими, что не можешь. В наши бурные времена он весьма привлекателен. Стоицизм предлагает своего рода поручень, опираясь на который легче двигаться вперед. Я понял это, когда прочел Марка. Но я не сразу понял, насколько эта философия требовательна. И насколько она крута.
Стоицизм — философия трудных времен — возник в результате катастрофы. Примерно в 300 году до нашей эры финикийский купец по имени Зенон направлялся в порт Пирей близ Афин, когда его корабль перевернулся, а бесценный груз — пурпурный краситель — пошел ко дну. Сам Зенон это крушение пережил и в конце концов добрался до Афин, полностью потеряв все, что имел. Однажды ему попала в руки биография Сократа — к тому времени давно уже покойного.
— Где мне найти такого человека? — спросил Зенон у торговца книгами.
— Следуй вон за ним, — ответил тот, указывая на бедно одетого афинянина, как раз проходившего мимо.
То был киник по имени Кратет. Киники были хиппи древнего мира. Они обходились малым, ничем не владели, оспаривали авторитеты. Такое своеволие киников понравилось Зенону — до определенной степени. Им, размышлял он, недостает глубокой философии. И он основал собственную школу.
Зенон открыл лавку под Стоа Пойкиле — «Расписной стоей» (или «Расписным портиком»), длинной колоннадой, куда приходили покупать, продавать и просто разговаривать. Там, среди настенных росписей, изображавших реальные и выдуманные битвы, Зенон, яростно расхаживая взад-вперед, говорил и говорил. Поскольку проходили эти собрания под стоей, философы получили прозвище стоиков.
В отличие от эпикурейцев, укрывшихся за стеной своего сада, стоики выступали публично, перед купцами, жрецами, проститутками и всеми проходившими мимо. Для них философия была публичным действом. Они никогда не избегали политики.
К концу жизни Зенон шутил: «Вот каким счастливым плаванием обернулось для меня кораблекрушение»[161]. Именно это стало главной идеей стоицизма: в неудачах кроется возможность силы и роста. Как сказал римский сенатор и философ-стоик Сенека: «Дерево вырастает сильным и крепким лишь там, где его постоянно сотрясают порывы ветра; терзаемое бурей, оно становится тверже и прочнее вонзает корни в землю»[162].
В первый день в «Лагере стоиков» выясняется, что все, что я раньше знал о стоицизме, — неправда. Стереотип о стоиках как о людях с каменным сердцем столь же ошибочен, как и о гурманах-эпикурейцах. Стоик — не бесчувственный сухарь. Он не подавляет сильных эмоций, не надевает личину храбрости, дрожа внутри от страха. Стоики не отвергают всех эмоций — лишь отрицательные: беспокойство, страх, ревность, злобу и прочие «страсти» (или патэ — греческое слово, которое ближе других по смыслу к «чувству»).
Стоики — вовсе не безрадостные автоматы. Они не похожи на Спока из «Звездного пути». Они не склонны терпеть удары судьбы, закусив губу или какую-либо еще часть тела. «Жизнь не так плоха, здесь нечего героически терпеть», — говорит Роб.
Стоики — не пессимисты. По их мнению, всему есть причина, предельно рациональное обоснование. В отличие от мрачного Шопенгауэра, им кажется, что мы живем в лучшем из возможных миров, притом в единственно возможном. Для стоика стакан не просто наполовину полон: это чудо, что у него вообще есть стакан! Разве он не прекрасен? Даже утрату стакана, разлетающегося на тысячу осколков, стоик будет спокойно созерцать, а потом начнет ценить стакан еще выше. Он представит себе: а что, если бы у него никогда и не было стакана? Он представит себе, как стакан разбивается у друга и как бы он его тогда утешал. Он предлагает свой прекрасный стакан другим, ведь они тоже часть логоса — рационального порядка.
«Радостный стоик» — вовсе не оксюморон, замечает Уильям Ирвин, профессор философии Государственного университета Райт и практикующий стоик. Он поясняет: «Практика стоицизма научила нас замечать маленькие проявления радости. Мы можем внезапно ощутить восторг от того, что мы те, кто мы есть, живем нашу жизнь, находимся в нашей Вселенной». Признаюсь: звучит заманчиво.
Стоики не эгоистичны. Они помогают другим — не из сентиментальности, не из жалости, но потому, что это рационально, подобно тому как пальцы помогают руке; и они счастливы терпеть дискомфорт и даже боль, помогая другим.
Альтруизм стоиков порой выглядит каким-то нездоровым, но он исключительно эффективен. Есть у меня подруга по имени Карен, и она стоик, хотя не знает об этом. Мы познакомились в Иерусалиме — оба работали там журналистами. В Иерусалиме полно бродячих кошек, едва ли не больше, чем где бы то ни было. Мне безумно тяжело было смотреть на ободранных животных с тусклой шерсткой и открытыми ранами. Я им сочувствовал. Тем моя «помощь» и ограничивалась. В ответ на их страдания я страдал сам, как будто это могло как-то улучшить их жизнь.
Другое дело Карен. Она немедленно взялась за дело: тут подберет уличного полосатика, там — покалеченную короткошерстную ориенталку. Она их кормила, носила к ветеринару. Пристраивала. Она не ограничивалась одними лишь эмоциями.
Каждому из нас Роб выдает рабочую тетрадь «Лагеря стоиков» и небольшой древний текст. Скорее, даже памфлет. Всего восемнадцать страниц. Это «Энхиридион» — «Краткое руководство». Учение бывшего римского раба, а впоследствии философа Эпиктета. Самая суть стоицизма.
Первую строчку на первой странице Роб читает вслух: «Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет». Я потрясен тем, как это верно, и тем, как это очевидно. Разумеется, что-то в жизни в нашей власти, а что-то нет. И ради этого я проехал 3000 километров?
Но именно в этой простой фразе и заключена суть стоицизма. Мы живем в эпоху, когда все якобы зависит от нас. Недостаточно умны, богаты, худы? Просто плохо стараетесь! Заболели? Вы что-то не то съели, или не съели, или не прошли медицинское обследование, или прошли, или мало упражнялись, или упражнялись слишком много, приняли или не приняли какой-нибудь витамин. Суть ясна: вы сами управляете своей судьбой. Но так ли это? В чем конкретно вы господин своей судьбы?
Вовсе не в том, в чем кажется, отвечают стоики. Большинство явлений, которые мы считаем подвластными нам, вовсе таковыми не являются. Ни богатство, ни слава, ни здоровье. Ни ваш успех, ни успех ваших детей. Да, вы можете регулярно заниматься спортом, но запросто попадете под автобус по пути в спортзал. Можете питаться исключительно здоровой пищей, но это не даст гарантии долголетия. Можете вкалывать в офисе по четырнадцать часов в день, но, если вы не нравитесь начальнику, — карьеры вам не видать.
Все подобные обстоятельства и достижения, находящиеся вне нашего контроля, стоики относят к категории «безразличного». Их присутствие никак не сказывается на нашем характере или нашем счастье. Они не хороши и не плохи. Стоики к ним, соответственно, «безразличны». Как пишет Эпиктет: «Покажите мне кого-нибудь, кто болеет, и все же счастлив, кто в опасности, и все же счастлив, кто умирает, и все же счастлив, кто в изгнании, и все же счастлив, кто в бесславии, и все же счастлив. Покажите. Клянусь богами, это будет стоик».
Враг может нанести урон вашему телу, но не вам самим. Как говорил Ганди, знакомый с трудами стоиков, «без моего согласия никто не может мне навредить». Даже угроза пыток в лапах тирана не должна лишать человека спокойствия и благородства, утверждает Эпи