– Пожалуй. Особенно если сидеть с Эмилем.
– С каким Эмилем?
– Ну с тем парнем... Он сидел в тюрьме Ле Бомметт, я-то попал туда уже под конец срока. Его звали не иначе как королем рецидивистов. Не так-то просто объяснить, что значит быть королем в тюрьме. Даже если ты способен объяснять такие веши, вопрос, охота ли тебе это делать...
У него явно не поворачивался язык рассказать мне все. Я напомнил ему про красотку за стойкой и спросил, почему он не взял у нее телефон.
– А, Юпп? Она очень даже ничего. Очень миленькая.
– Миленькая. И прикидик у нее – миленький. А я, знаешь ли, хотел бы девицу без закидонов с прикидами...
На этот раз полиция решила поторопиться. Мы ехали по узкой дороге, вьющейся вдоль берега моря, когда увидели спешащую навстречу нам полицейскую машину. Я понял, что она ехала по нашу душу, когда копы включили свою мигалку. Надо заметить: они были не очень настойчивы – им явно хотелось жить. Когда я, прибавив скорость, рванул им навстречу, они недвусмысленно продемонстрировали свое желание, поторопившись уступить нам дорогу. Я не помышлял о лобовом таране, но задним числом до меня дошло: если бы полицейские и не бросились от нас, как наседка от коршуна, это меня не остановило – я бы и в последний момент не крутанул руль в сторону. Больше полицейских машин в зеркальце заднего обзора я не видел. Мы поспешили добраться до городской окраины, где, бросив машину, пересели на автобус и без приключений доехали до дома.
* * *
Телефон долго звонил, прежде чем Жослин сняла трубку.
– Ты становишься знаменит, – усмехнулась она, выслушав второе за день предложение руки и сердца. – Горячий парень из полиции, – пояснила она.
Из отдела по борьбе с бандитизмом. Корсиканец. Откомандирован с поручением взять дело в свои руки и проследить за тем, чтобы Банда Философов предстала перед судом закона. Занимался осмотром мест преступления и массу времени потратил на «допрос» Жослин. Весьма пристрастный. Будем объективны: последнее – не его вина.
– Что мне в тебе нравится, – вздохнула Жослин, – ты не кричишь о том, что, мол, любишь меня...
С Жослин я стараюсь помалкивать. Это (a) уменьшает вероятность ляпнуть что-нибудь, что вызовет ее раздражение и, подобно землетрясению, разрушит наш союз; (b) моя немногословность заставляет Жослин думать, будто мои мысли текут в правильном направлении. Налетчик на банки – неплохая оправа для мыслящей женщины, однако для этой роли нужна не только твердость духа, но и твердость иного рода. Я искренне стараюсь не разочаровывать Жослин.
Жослин – дополнительные данные:
1. Зарабатывала на жизнь в качестве модели, демонстрируя не столько одежду, сколько тело. Из модельного бизнеса ушла в банковские сферы, «полагая, что это и впрямь интересное занятие».
2. Начальники игнорируют ее истинные таланты – и все из-за прежней карьеры. «Они хотят выжить меня, завалив всякой скучной рутиной».
3. Первый муж. «Зануда занудой. Я-то думала, что он добрый. А он был рохлей, и только. И все время доставал меня вопросами – можно или нельзя... Хоть бы раз попробовал сделать это не спрашивая...»
4. Второй муж. «Этот не спрашивал никогда. Никогда не говорил „пожалуйста“. Так же как и „спасибо“. Никогда не приходил домой. Я хотела мужчину, который бы был полной противоположностью моему бывшему мужу, – что ж, я его получила. Поначалу он казался мне загадкой – но знаешь, даже законченная сволочь в конце концов начинает вызывать скуку».
5. Брак рухнул, когда Жослин – подначиваемая мужем – улеглась в постель с его лучшим другом. «Ему это казалось забавным. Однако он не смог смириться с тем, что я тоже позабавилась от души».
У закона длинные руки? Не только...
Задребезжал дверной звонок.
Жослин, проявив свойственное ей равнодушие к одежде, отправилась открывать, накинув на голое тело длинную жилетку – нисколько не заботясь о том, что этот наряд ассоциируется с несколько иной обстановкой.
Что было бы, если бы мы встретились раньше – когда внутри у нас еще не все перегорело и мы еще не были похожи на два ходячих крематория? В любом случае она была бы слишком привлекательна, слишком неотразима, слишком женственна, чтобы тратить время на меня. Пусть материнское начало и свойственно большинству женщин, но кто по своей воле усыновит столь проблемное чадо, как я?
Жослин говорила тихо – разговор касался какого-то дела. Или, во всяком случае, то был разговор по существу. Ибо таким тоном не говорят со свидетелем Иеговы или торговцем, пытающимся всучить вам свой товар. С ними говорят куда резче. Хотя с другом или знакомым тоже не будешь так говорить.
Голос Жослин звучал суховато-официально.
Я подошел к окну и глянул на улицу.
Там стоял какой-то хлыщ, тщетно пытающийся не смотреть на Жослин выше талии. Каким-то нутряным чувством я знал – это и есть Корсиканец. Мне даже сверху было слышно, как ему неймется. Казалось, он весь пузырится от страсти – как бекон, брошенный на сковородку, – и это при том, что от Жослин веяло могильным холодом.
– Жослин, ну войди же в мое положение, – разорялся он. – Я должен выслеживать преступников – опасных, крайне опасных! А я? Я ни о чем не могу думать, кроме как о тебе! У меня вся работа встала! Ты просто должна мне помочь – хотя бы как сознательная гражданка!
Жослин оставалась неколебима как гранит:
– Я уже все сказала. Меня уже допрашивали на эту тему.
– Не лучшим образом, – парировал он. (Я вынужден был отдать должное его напору и самоуверенности.) – Имей же жалость, в конце концов! Покуда я не натворил дел...
Насколько я понимал, дело шло к тому, что еще немного – и дверь захлопнется перед носом у посетителя. Он был отнюдь не дурен собой, и тем забавнее было думать, что дорогу этому красавчику перебежал стареющий философ, лысый, как кашалот. Философ, чей рейтинг в мировой табели о рангах лучше всего выразить понятием, знакомым разве что служащим подземных автостоянок: 20-й уровень.
– Жослин, ты хочешь, чтобы я пошел домой и в одиночестве предался неразделенной любви, лелея твой образ?!
– Мой друг ждет меня наверху, – пожала плечами Жослин, вложив в голос всю возможную язвительность, то был не голос, а ланцет коронера.
– Что ж, в следующий раз, – объявил он, вовсе не обескураженный отлупом.
– Полагаю, следующего раза не будет, – заметила Жослин, заменив слова прощания резким хлопком дверью.
– Знаешь, я все больше начинаю думать, что знакомство со мной не пойдет тебе на пользу, – промямлил я, глядя, как Жослин поднимается по лестнице. Я чувствовал себя старой калошей, источником несчастий для ближних...
– Так, теперь поспорим еще и здесь, – с улыбкой сказала Жослин.
* * *
Превосходный философский опус – замаскированный под одну фразу.
* * *
Вернувшись домой, я обнаружил Юбера, скорчившегося на полу за деревянным ящиком, накрытым одеялом: ни дать ни взять охотник на крупного зверя, притаившийся в засаде. Крысиный полевой командир этой ночью вновь вышел на тропу войны: отдав должное моему паштету из трюфелей, он проигнорировал яд, щедро сервированный ему Юппом на полу нашего жилища, а в память о своем посещении оставил нам некоторые характерные отходы своей жизнедеятельности.
Юпп по своим каналам (я не мог не вспомнить ту забегаловку, где недавно мы вкушали плоды Бахуса) уже был оповещен о том, что Корсиканец взял наш след. Прознав, что тот все время крутится вокруг Жослин, Юпп (a) решил, что это непрофессионально, (b) облачившись в костюм, предоставленный ему по дружбе одним кутюрье, известным в соответствующих кругах, отправился взглянуть на Корсиканца – иными словами, наведался в главное полицейское управление.
– Зачем?
– Хотелось познакомиться с ним поближе. В этом что-то есть. Надо же оценить противника.
– А риск? – Я не очень-то переживал по этому поводу: мы уже миновали стадию, когда беспокоиться о чем бы то ни было имеет хоть какой-то смысл. Любой наш поступок значил уже не больше, чем чашка воды, вылитая в океан. Мне было просто интересно исследовать мотивы, определяющие поведение напарника.
– Риск? Мы – неприкасаемые. Мы – непобедимы!
– Ага! До тех самых пор, пока нас не зажопили. Я бы исходил из предпосылок, что скорее полиция отпердолит нас, чем мы – полицию.
– Кстати, пора прикупиться книгами, – оживился Юпп, выпутываясь из-под одеяла. – Я чувствую, что еще недостаточно окультурился. Моя глупость растет с каждым днем.
Я вовсе не жаждал вновь тащиться на улицу, но тут у меня мелькнула мысль, что пара толстых томов способна надолго запереть Юбера в четырех стенах, заставив его позабыть и о сведении счетов с коллегами, и об ограблении банков. Читал Юбер едва ли не по слогам (но зато – от корки до корки, прямо на глазах превращаясь в одного из тех студентов, которые еще немного, и займут место наставников).
– Подберешь для меня что-нибудь, ладно? – попросил он у входа в магазин. Я высказался в пользу Диогена Лаэртского – какая разница, главное, чтобы Юпп перестал меня доставать. Однако нас угораздило забрести в магазинчик из тех, где видишь множество книг по диетологии, мемуары политиков и актеров да несколько романов с полуобнаженными красотками на обложке.
Юпп обвел все это книжное богатство внимательным взглядом и направился прямиком к продавцу, всем своим обликом напоминающему лектора по социологии, привыкшего выступать перед школьниками.
– Я не вижу у вас отдела философии, – произнес Юпп тем неестественно громким голосом, который – я уже это знал – был рассчитан на публику.
– Ну? Нету такого, – буркнул продавец, судя по всему, на редкость мало обеспокоенный продажами и на редкость краткий в своих ответах: больше всего на свете его интересовал глянцевый журнал, раскрытый, видимо, на самом захватывающем месте.
– И где мне найти Диогена Лаэртского? – поинтересовался Юбер с интонацией, в которой, сказал бы я, звучала слабая надежда, что Диогена-то здесь и не найдется. Однако продавец за прилавком, не будучи близко знаком с Юбером, на это не среагировал.