И этим обещанье нарушает,
Что возвращенью скорому мешает.
День третий, и четвертый, и шестой
Прошел с момента окончанья срока,
А всё еще надеялся герой,
Всё ждал ее, тоскуя одиноко;
Надежда вновь дала ему покой,
Он долго пребывал в ней, но без прока —
Не возвращалась госпожа к нему,
И чах он в это время потому.
Те слезы, стоны, что Пандар насилу
Мог утешеньем у него унять,
Незваными явились вновь к Троилу,
В нем пламенную страсть зажгли опять.
Им, изливавшимся, двойную силу
Сумела боль жестокая придать,
И стали горячей они, чем прежде,
Раз места нет целительной надежде.
И обновился давний пыл теперь,
К тому ж, себя обманутым считая,
Познал он ревность, дикую, как зверь;
Сей дух враждебный, сердце угнетая
(Кто не познал, мне на слово поверь),
Несносней, нежели напасть любая.
И днем и ночью лил он слез поток,
На сколько глаз хватало, сколько мог.
Не ел, не пил он ничего как будто,
Так скорбь терзала, грудь ему тесня;
Не мог и спать, томим душевной смутой,
Вздыхая поминутно и стеня;
Он жизнь саму возненавидел люто,
От удовольствий, словно от огня,
От всех пиров бежал и от компаний,
Избравши одиночество страданий.
Так у него переменился лик,
Как если б зверем стал из человека;
Никто бы не узнал его сей миг,
Лица бледнее не было от века.
Ушли из тела силы, он поник,
Безжизненный и слабый, как калека.
Сколь ни старались утешать его,
Не добивались этим ничего.
Приам и его дети удивляются, видя Троила столь изменившимся, но объяснения от него добиться не могут.
Заметив эти перемены вскоре,
Призвал его и вопросил Приам:
«Случилось что-то, сын? Какое горе
Тебя подвергло этаким скорбям?
Ты бледен очень, сам не свой от хвори,
А в чем причина? Так не будь упрям,
Откройся, сын, тебя не держат ноги,
Как вижу, слаб, я о тебе в тревоге».
И Гектор вопрошал его о том,
Парис и сестры с братьями другими,
Откуда эта боль такая в нем,
Иль новостями огорчен дурными?
Всем отвечал одно Троил: гнето́м
Сердечной маетой – и больше с ними
Не разговаривал, не мог никто
Услышать от него хотя бы что.
Троилу снится, что Крисеиду отняли у него, он жалуется на нее Пандару и хочет убить себя, а тот с большим трудом его удерживает.
Однажды, после горьких размышлений
О вероломстве дамы, он уснул
И видел сон: виновницу томлений
Опасный лес в своем плену замкнул,
Троил, вступая в сумрачные сени,
Услышал треск и неприятный гул,
Он голову поднял, и в чаще темной
Ему кабан привиделся огромный.
И оказалось, что под кабаном
Лежала Крисеида, тот клыками
Рвал сердце из груди ее, притом
Что пытка та не досаждала даме,
Напротив, будто наслаждалась злом,
Что зверь чинил ей, придавив ногами.
Так сильно был несчастный потрясен,
Что вмиг прервался беспокойный сон.
Проснувшись, размышлял он над кошмаром,
Который видел в этом странном сне,
И понял сразу: было всё недаром,
И суть казалась ясною вполне.
Немедленно отправил за Пандаром,
Затем, оставшись с ним наедине,
«Увы, Пандар, – стал говорить он в плаче, —
Богами я покинут, не иначе.
Да, Крисеидой предан я твоей,
А доверял ей больше, чем кому-то.
Теперь другой, как видно, ей милей,
И смерть я предпочту сей муке лютой;
Открыли боги мне во сне о ней».
Весь сон ему поведав той минутой,
Стал объяснять значение его
И так уверил друга своего:
«Кабан тот – Диомед, чей дед удало
Повергнул в Калидоне кабана.
Коль нашим предкам доверять пристало,
Потомство их, как понял я из сна,
Свинью себе эмблемою избрало.
Правдивый, горький сон! Сдалась она,
Он сердце взял, с ней поведя беседу,
Ее любовь досталась Диомеду.
Лишь он один ее и держит там,
Как можешь видеть, о юдоль печали,
Он не дает ей возвратиться к нам!
А будь не это, разве б не пришла ли?
И ни заботы, ни родитель сам
Ее возврату бы не помешали.
Обманут был, пока ей доверял,
Она смеялась, я напрасно ждал.
Ах, госпожа, какие наслажденья,
Краса какая, умысел какой,
Гнев на меня, досада ль, раздраженье,
Проступок мой иль случай роковой
Души твоей возвышенной стремленья
К другому обратили? Где же твой
Долг верности, где честность, обещанье?
Кто из тебя отправил их в изгнанье?
Зачем я отпустил тебя туда;
Зачем внимал советам и укору;
Зачем я не увез тебя тогда,
А ведь хотел, подумывал в ту пору;
Зачем, едва почуялась беда,
Не удержал я в пику договору
Тебя здесь при себе? Не знал бы мук,
А ты б не стала вероломной вдруг.
Тебе я верил, уповал, что свято
Ты мне верна, слова твои – оплот
Из верных верный, солнце с небоската
Лучи не столь прозрачные нам шлет.
Вот за мою доверчивость расплата,
Твое двуличье въявь мне предстает:
Не только не вернулась по условью,
Но одарила недруга любовью.
Что делать, друг? Я чувствую пожар,
Он с новой силой мой сжигает разум,
Я места не найду себе, Пандар,
Сейчас бы мне с собой покончить разом,
Ведь жизнь такая – нежеланный дар,
К сему Судьбы безжалостным указом
Я приведен: мила мне смерть сама,
Тогда как жизнь – лишь тягота и тьма».
Промолвив это, на стене висящий
Схватил тотчас отточенный кинжал,
Себя пронзил бы сталью он разящей,
Когда бы друг его не удержал,
За руку взяв, когда юнец дрожащий
В словах привычных горе выражал,
В отчаянье дойдя уже до края,
Вздыхая горько, слезы проливая.
Троил кричал: «Ах, друг мой, отпусти,
Ах, бога ради, не держи так боле!
Всё решено, иного нет пути,
Ты не перечь моей жестокой воле,
Иначе сам познаешь, уж прости,
Какую смерть избрал я в тяжкой доле.
Пусти, Пандар, иль кровь пролью твою,
А после уж тогда себя убью.
Дай мне из мира вырвать это тело
Несчастней всех живущих; смерть мне дай,
Как наша вероломная хотела,
Что вслед за мной уйдет однажды в край
Теней немых, где скорби нет предела;
Позволь убить себя мне, ибо, знай,
Так будет лучше». С криком порывался
Отнять кинжал, но друг не поддавался.
Пандар боролся и не без труда
Держал, но крепко; и не будь несчастный
От горя слаб, случилась бы беда,
Так сильно, дикой ярости подвластный,
Мечась, Троил безумствовал тогда.
В конце концов Пандар сей нож опасный
Из длани вырвал, воли супротив
Его смирил, на ложе усадив.
Когда же слезы тот излил в печали,
С прискорбием сказал Пандар: «Троил,
Ты предан мне, сомненья есть едва ли,
И если бы я дерзко попросил,
Чтоб ты себя убил из-за меня ли,
Из-за другого ль, ты б себя убил
Бесстрашно, быстро, как и я, Троилу
Столь преданный, что за него – в могилу.
А ты, хоть я молил, не пожелал
Бежать от смерти гнусной, незавидной;
Не будь сейчас сильнее я, лежал
Ты прямо здесь бы мертвым, очевидно.
Не верится: ты слово мне давал
И обманул меня, причем постыдно,
Но ты вину загладишь, не скорбя,
Коль выслушаешь с пользой для себя.
Как понял, Крисеида Диомеду,
Ты думаешь, принадлежит теперь,
И больше ничего его победу
Не подтверждает, только этот зверь,
Что видел ты во сне, подобном бреду,
Когда ее терзал он, верь не верь,
И чтоб о том не думать больше, сталью
Покончить хочешь с жизнью и печалью.
Я говорил уже: глупцы одни
Снам доверяют слепо и чрезмерно.
Ни в старину, ни в нынешние дни