Где этот свет божественный, что в горе
Глаза мои не зрят. Измучен весь
В несчастной жизни, почему же с вами
Не притеку я к несравненной даме?”
Когда смотрю на солнца я заход,
Завидую светилу, ибо мнится,
Оно быстрей обычного взойдет,
Тебя увидеть жаждет, чаровница.
Вздыхаю, к солнцу ненависть растет,
И паче оттого душа томится,
Боюсь, тебя отнимет у меня,
И ночь зову я, долгий день кляня.
Я часто слышу, называет кто-то
То место, где ты есть, иль кто-то к нам
Придет оттуда, на сердце забота
С мучительным желаньем пополам;
Охватывает душу, как тенета,
Отрада потаенная, и сам
Себе твержу я: «Вот и мне туда бы,
Откуда он, о луч надежды слабый!»
Но посреди воинственных мужчин,
Меж грубых рыцарей неблагосклонных,
Там, где для страха множество причин,
В шатрах под шум прибойных волн соленых,
Под лязг оружья вражеских дружин
Как ты живешь в краях суровых оных?
Не правда ль, донна, тяжкая юдоль —
Вольготно в Трое жить, как ты дотоль?
Тебе, и правда, сострадаю боле,
Чем самому себе, хоть заслужил.
Так возвратись, как ты клялась дотоле,
Не то придет и к худшему Троил,
Тебе прощаю я по доброй воле
Все оскорбленья, я бы не просил
Каких-то послаблений, одного лишь:
Узреть твой лик, где рай мой, да позволишь.
Ах, я молю приятством тем, каким
Прониклись обоюдно мы недавно;
Той сладостью молю, что нам двоим
Зажгла сердца, при этом в мере равной;
И красотой, чей дивный свет лучим
Тобой, любезной донной благонравной;
И вздохами, и слезным тем ручьем,
Что мы с тобою пролили вдвоем;
Лобзаньями, объятьями, в которых
Переплетались так, что не разнять,
И радостью в веселых разговорах,
Что нам дарили счастья благодать;
Той верою, что с влагою во взорах
Словам охотно ты спешила дать
В последний раз, когда мы расставались
И больше уж ни разу не видались, —
Не забывай меня, вернись скорей.
Или возникла некая преграда?
Из-за кого ты срок свой, десять дней,
Не соблюла, пиши, узнать мне надо.
Хотя бы тем печаль мою развей,
Своим посланьем сладостного склада.
Скажи, могу ль надежды я иметь
Тобою обладать, мой светоч, впредь?
Коль дашь надежду, ждать тебя я стану,
Как бы притом я в сердце не скорбел;
Лишишь надежд – не вынесу обмана,
Несчастной жизни положу предел.
Но хоть себе и нанесу я рану,
Тебе позор достанется в удел,
Поскольку приведешь ты к смерти скверной
Того, кто без вины и раб твой верный.
Прости же, если сбивчива строка,
Неладен слог, ты пятна и разводы
В моем письме найдешь наверняка.
Всему виною тяжкие невзгоды,
И боль моя настолько велика,
Что я живу в слезах, лишен свободы,
Ничто не сдержит их, вот знак беды,
Все пятна эти – горьких слез следы.
Я умолкаю, но могу немало
Еще сказать помимо “возвратись”,
Ах, сделай так во что бы то ни стало,
Душа моя, ты можешь, так потщись.
Давно уж не таков я, как бывало,
Так жизненные горести дались!
Скажу лишь: бог с тобою да пребудет,
Не за горами наша встреча будет».
Письмо закончив, запечатал он,
Пандар доставил; долго, тщетно ждали,
Ответ им так и не был принесен.
Троил в нечеловеческой печали
Поверил снова в свой зловещий сон,
Держась того же мненья, что вначале,
Но не настолько, чтобы перестать
На чувства Крисеиды уповать.
Деифоб узнает причину скорби Троила, воодушевляет его на будущие брани и открывает братьям то, что услышал.
Боль становилась с каждым днем тяжеле,
Надежда угасала, и Троил
В бессилье не вставал уже с постели.
Раз Деифоб, что так ему был мил,
Застал его в сем горестном уделе.
Не замечая брата, говорил
Тот еле слышно: «Крисеида, в горе
Неужто дашь ты мне погибнуть вскоре?»
Всё понял Деифоб из этих слов,
Но сделал вид, что не дошло до слуха,
Он так сказал: «Ты, брат мой, не готов
Утешиться, воспрянуть силой духа?
Уже зазеленел простор лугов,
Веселая пора, в цвету округа,
Тот день уже настал, когда истек
Назначенного перемирья срок.
И нам пора бы доблестью привычной
Пред греками с оружием блеснуть.
Иль ты не хочешь первый, как обычно,
Идти врагов разить и в тыл, и в грудь?
Ведь ты удары наносил отлично
И гнал их в бегство, повергая в жуть.
Приказ теперь от Гектора к тому же:
Назавтра быть с ним возле рва, снаружи».
Как лев голодный после всех охот
Лежит, устав от поисков добычи,
Но вскочит, грозно гривою тряхнет,
Почуяв дух олений или бычий,
Иль что-то, что одно его влечет, —
Так и Троил при том военном кличе
Вдруг воспаленным сердцем ощутил
Негаданный на брань зовущий пыл.
«О брат мой, – голову подняв с кровати,
Сказал Троил, – я слаб немного, но
Так жажду повести на битву рати,
Что поднимусь с постели всё равно,
Не стану медлить, поклянусь я, кстати:
Коль было сердце так закалено,
Когда я бился, греков повергая,
То с пущим гневом выйду на врага я».
Постигнул Деифоб его слова
И, утешая, ободрил премного,
Сказав, что завтра ждут его у рва
И чтобы он к сему отнесся строго,
Ему же лучше. После эти два
Простились: тот пошел своей дорогой,
Чтоб всё поведать братьям остальным;
Другой остался, горестью томим.
Поверили охотно, ибо сами
Видали подтверждение того,
И чтоб не огорчать его речами,
При нем не говорили ничего;
К своей тут каждый обратился даме,
Прося утешить, навестить его,
Развлечь певцами и игрой на лире,
Чтоб позабыл он все невзгоды в мире.
Троянские женщины из царского рода навещают Троила, Кассандра его упрекает, а он ее, оправдывая Крисеиду, жестоко угрызается.
И много дам пришло к нему в чертог,
Звенели струны, пение звучало;
Была там Поликсена-ангелок,
Что, мнилось, свет небесный излучала,
Прекрасную Елену видеть мог,
Кассандра впереди других стояла,
С Гекубой Андромаха там была
И родственницы, коим нет числа.
О самочувствии его справлялись
И утешали все до одного.
Не отвечал он, взоры устремлялись
К одной, к другой, в уме же оттого
Черты лишь Крисеиды рисовались,
И выдавал лишь тихий стон его,
И всё ж Троилу доставляли радость
Их красота и звонких песен сладость.
Что Деифоб о брате говорил,
То слышала Кассандра ненароком
И, видя, как подавлен был Троил,
С насмешкою как будто и с упреком
Сказала: «Брат, я слышала, злой пыл
Познал и ты, горя в огне жестоком
Любви проклятой, что погубит нас,
Как можем видеть, захоти сейчас[32].
Тебе бы в благородную троянку
Влюбиться надо, правду говоря.
А ты-то сам поддался на приманку,
На дочь жреца, презренного червя,
Что зол и подл, иль гнусную изнанку
Не видел, сын великого царя,
Живущий в плаче, дескать, вот обида,
Покинула беднягу Крисеида?»
Услышав, был царевич возмущен
Тем, что сестра жестоко оскорбила
Ту женщину, в которую влюблен,
И тем, что понял: тайну разгласила
Уже молва, но как, не ведал он;
Решил, что знаменье бессмертных было,
И та узнала. Он подумал тут:
«Коль промолчу, всё правдою сочтут».
И начал так: «Кассандра, ты от жажды
Все тайны ведать, как еще никто,
С предвиденьем нелепым не однажды
Хлебнула горя, я ведь знаю то.
Не лучше ль помолчать, обдумав дважды,
Чем всуе возвещать нам невесть что?
Ты прежде всех других глаголать хочешь
И Крисеиду между тем порочишь.