Не в меру ты витийствуешь, грубя,
И перед всеми вот сейчас впервые
В невежестве я уличу тебя.
Ты говоришь, что чахну от любви я,
Всё из-за Крисеиды жизнь губя,
Влечешь к позору, но слова такие
Не мог тебе внушить твой Аполлон,
Поскольку был тобой обманут он[33].
Вовеки Крисеида не прельщала
Меня такой любовью; нет людей,
Которые бы много или мало
Поддерживали ложь твоих речей.
А будь всё так, как ты сейчас вещала,
Готов поклясться верою моей,
Не отпустил бы от себя я даму,
Уж прежде бы казнить меня Приаму.
Не думаю, что разрешил бы он,
Хотя Парису разрешил Елену
Похитить, чем гордится Илион;
Сдержи язык и знай глаголам цену.
Допустим так, я сильно огорчен,
Пришла печаль всем радостям на смену,
Но не достойна разве же она
Любого – и того, чья кровь знатна?
Я промолчу о красоте той самой,
Чем Крисеида славится у нас
И возвышается над каждой дамой,
Цветок упавший почернеет враз;
Я к благородству обращаюсь прямо,
Тобою очерненному сейчас,
Со мною согласятся все, быть может,
Кто – нет, тогда причину пусть изложит.
Где добродетель, благородство там —
Познав, едва ли что-то против скажем.
Все благости в ней будут зримы нам,
Коль следствие с причиною мы свяжем;
Но всё ж раздельно нам прийти к плодам
Такого счастья, пусть же мы уважим
Ту, что судачит обо всех все дни,
Своей не постигая болтовни.
И если не обманывает внешность
И то, что нам донесено молвой,
В ней благочестье, скромность и безгрешность,
Каких не встретить больше ни в одной.
Всё это зримо, ни к чему поспешность
Суда над ней; она смолчит порой,
Стыдливая, когда уместно это —
Вот благородства чистого примета.
Во всём благоразумия полна,
В речах и в поведенье, это видно,
В суждениях и здрава, и умна.
Да, поступил отец неблаговидно,
Но, видел я, оправдана она,
Причем сполна; и за него ей стыдно,
И слезы проливает горько так —
Высокого презренья верный знак.
Ее поступки явственны всецело,
И нет нужды в искусном языке,
Чтоб защищать ее – пустое дело;
Нет рыцаря ни здесь, ни вдалеке,
Которому она бы не сумела
Поставить мат на шахматной доске,
Где вежливость с великодушьем вместе,
Лишь средства были бы для этой чести.
Я точно знаю, ибо был при ней,
Когда меня и прочих так почтила,
Что, мнится, и властительных царей
При этом бы смущенье охватило,
Они как те, кто низменных кровей,
Пренебрегли бы троном, как и силой.
Поскольку же скромна она весьма,
Ей слава вознесет хвалы сама.
Что, госпожа Кассандра, вы хотите
От женщины? Чтоб царственность в кровях?
Те не цари еще, кого вы зрите
В короне и со скипетром в руках,
Не власть царями делает, поймите,
А добродетель, что живет в сердцах.
Когда б могла, она тебя не хуже
Здесь правила б, сомнения к чему же?
Гораздо лучше бы на ней сейчас
Смотрелась – ты не поняла? – корона,
Не сеяла б, как ты, бездумных фраз,
Всех не кусала бы бесцеремонно.
Мне дал бы бог, пройди молва средь вас,
Ее почтить владычицею трона,
Тогда я высоко ценил бы трон,
Что госпожой Кассандрой осрамлен.
Ну так ступайте в час недобрый к прялке,
Витийство не для вас, сучите нить,
Исправьте вид уродливый и жалкий,
Другим позволив доблестными быть.
Вот боль, вот мука в новой перепалке!
Безумная, ты тщишься очернить
Ту, что хвалы возвышенной достойна,
Тебе не внемлют, ты и неспокойна».
Кассандра промолчала, сражена,
Охотно бы под землю провалилась,
Меж дам была заметно смущена,
Ни слова, после тихо удалилась,
В царя дворец направилась она.
Ей больше навещать не приходилось
Троила, так он презирал сестру,
Везде она была не ко двору.
Гекуба и Елена с остальными
Страдальца поддержали той порой,
Словами стали утешать благими,
То песней, то забавой, то игрой;
Затем простился он со всеми ними,
И каждая отправилась домой.
Нередко после делали визиты,
А он лежал в постели, весь разбитый.
Но в протяжении скорбей таких
Окреп Троил, поскольку терпеливо
Переносил всю боль страданий сих,
К тому же от душевного порыва:
Идя на греков, ненавидя их,
Хотел блеснуть отвагой всем на диво;
Потерю сил от слишком тяжких мук
Он быстро наверстал, избыв недуг.
А сверх того от Крисеиды вести,
Писала: любит крепче, чем всегда,
И ложно заверяла не без лести,
Мол, промедленье это не беда,
Недолго ждать, и скоро будут вместе.
Но «скоро» означало «никогда».
Он верил, ждал ее в свои объятья,
Когда же, не имел о том понятья.
Затем он доказал средь бранных гроз
Врагам, на что способен в ратном поле,
Взыскав за стоны и потоки слез,
Что проливал по их вине дотоле,
Гораздо более, чем был прогноз,
И меньше, чем желалось ярой воле.
Но смерть, опустошающая мир,
Любви, вражде той ниспослала мир.
Часть восьмая
Начинается восьмая часть «Филострато», в которой перво-наперво Троил письмами и посланиями на словах продолжает испытывать Крисеиду. Вскоре на одежде, захваченной Деифобом у Диомеда, Троил узнает ту самую застежку, которую он подарил Крисеиде, а та Диомеду. Троил печалится вместе с Пандаром и в отчаянии полностью разочаровывается в своей даме. Наконец, выйдя сражаться, он погибает от руки Ахилла, и тем завершаются его страдания. А перво-наперво Троил письмами и посланиями продолжает испытывать Крисеиду в верности и в любви.
К страданиям привык он, но помимо
Описанных изведал наконец
Иное горе, что невыразимо;
Страдали с ним и братья, и отец,
Поскольку Гектор пал непобедимый,
Оплот их, высшей доблести боец,
Врата и стены защищавший с честью.
Как все, царевич был сражен той вестью.
Но не по сей причине он любовь
Оставил, хоть надежд почти не стало;
Он прилагал все средства вновь и вновь,
Как истому влюбленному пристало,
Чтоб счастье, будоражившее кровь,
Вернуть себе во что бы то ни стало.
Он извинял ее, считая так:
Вернуться хочет, но мешает враг.
Он посылал ей письма, откровенно
Писал, что ночью чувствует и днем,
Напоминал о клятве неизменно,
О времени, что провели вдвоем;
Упреки слал с учтивостью отменной
За пребыванье долгое с врагом;
Пандара слал к ней, если было впору,
В дни перемирья иль по договору.
И порывался сам туда не раз,
Измыслив, что в одежде пилигрима
Он скроется от посторонних глаз.
Но вот не знал, как для других незримо
Пройти ему, что предпринять сейчас,
Чтоб не открылось никому, вестимо,
И был не в силах выдумать предлог,
Как, уличенный, оправдаться б мог.
А от нее в ответ слова витые,
Посулы, бесполезные ему.
Стал понимать: всё россказни пустые
И обольщаться ими ни к чему,
Тогда он правду осознал впервые,
Как тот, кто будет чуток ко всему,
Что служит доказательством измены,
Ведь подозренья были несомненны.
Ту ложь, которой не было конца,
Он объяснил любовью новой жгучей,
Поняв, что ни любовь, ни лесть отца
Воздействовать не могут столь могуче
На ветреные женские сердца.
Однако же не представлялся случай
Увидеть подтверждение тому,
Что показал злосчастный сон ему.
Всё меньше уповал на верность дамы.
Так часто тот, кто как любовник плох,
Охотно верит в довод слабый самый,
Что лишь усугубляет плач и вздох.
Но то, что Диомед соперник, прямо
Подозревал и убедиться смог
Невдолге, ибо то предстало глазу,
Что оправданья опровергло сразу.