Гальота затаились в тростнике
На низком берегу ручья того же.
Держала арфу каждая в руке,
И звук напевный эти арфы лили,
Лаская слух вблизи и вдалеке.
И, музыкой влекомые, подплыли
Два белоснежных лебедя туда,
Откуда ноты негу им сулили.
Звучит мелодия, журчит вода,
Большие птицы шею гнут блаженно,
Покачивась в такт туда-сюда.
Но лишь они приблизились – мгновенно
Попали в сети, и усладу враз
Сменила боль нечаемого плена.
Охотницы схватили их тотчас
Без всякой жалости; другие птицы
Взвились с воды, курлыча и мечась.
Но ястребок сорвался с рукавицы
У Митолы Караччиолы вдруг
И взмыл под небеса быстрей зарницы;
С ней Циццола д’Аланья шла сам-друг
И на цимбалах ладно и красиво
Играла, услаждая слух подруг.
Как раз тогда взлетели торопливо
Испуганные утки, оборвав
Звучание прекрасного мотива,
И Митола для новых злых забав
Пустила ястребка, который сходу
Одну сбил наземь, насмерть заклевав;
Другая замертво упала в воду,
Когда удар нанёс он влёт, дугу
Крутую прочертив по небосводу.
А Циццола ждала на берегу,
Пока трофеи Митола добыла
И ястреба поймала на бегу.
Ковелла д’Анна устремилась, было,
За страусом, что задал стрекача,
Едва охота к долу подступила.
Погоня быстро стала горяча,
Бежал он всё быстрей, кружил и часто
Оглядывался, крыльями стуча.
Чащоба, непролазна и сучкаста,
Одежду на Ковелле в клочья рвёт,
Но не на шутку гоном увлеклась та:
От бега сердце выскочит вот-вот,
Лицо пылает, и одно стремленье —
Убить добычу – в ней сейчас живёт.
Ещё рывок в кипучем исступленье,
Ещё усилье; кто-то лук ей дал,
Узрев такую страсть и озлобленье;
И наконец меж двух высоких скал
Пал страус от стрелы, пронзившей спину,
И вздох последний в муках испускал.
Ковелла подбежала и дичину
Ударила нещадно раз, другой,
И шею ей свернула, и в долину
Поволокла недрогнувшей рукой.
Когда к полудню близилось светило
И жаркий воздух стал невыносим
Для нежных тел, Диана обратила
Такое слово к спутницам своим:
«Пора на свежий луг, где псам усталым
И птицам ловчим отдыха дадим.
Довольно же бродить по перевалам,
Не время для охоты нынче нам,
Зовите тех, разбредшихся по скалам».
На гору, что вздымалась к небесам,
Одной из них взойти она велела
И звать всех поимённо дев и дам.
На крутизну взошла та дама смело,
Оттуда всех по именам подруг
Покликала она и преуспела:
Призыв её услышали вокруг,
Хоть доходил до них он издалече,
И каждая из призванных на луг
Готовилась сойти для общей встречи;
Собрали сети, луки, резвых псов,
Взвалили снаряжение на плечи
С добычею большой без лишних слов:
Те к шее прицепили, эти рьяно
По травам волочили свой улов.
И вот спустились. Циццола де Анна
Пришла последней, ибо там одна
Охотилась, не будучи призванна.
Добычей многою отягчена,
Поскольку метко поражала цели,
Отстала сильно от подруг она.
Там на лугу красавицы сидели,
Трофеи наподобие горы
Сложив, Диане угодить сумели.
Диана поднялась, глаза остры,
И молвила: «О донны, все вы, к счастью,
Проворны, ловки, смелы и быстры.
Благодаря лишь моему участью,
Моим искусством брали вы зверей,
Хочу, чтоб их пожертвовали частью
Юпитеру, что выше всех царей,
А частью мне, поскольку все должны вы
Меня богиней почитать своей.
Я вас прошу и шлю я к вам призывы,
Не медлите, раз вы пришли сюда,
Со мною круг образовав счастливый».
На это Донна, что мила, горда,
Взволнованно расправив плечи, встала
И отвечала: «Нет. О, никогда!
Шли за тобой, как ты повелевала,
И по призыву все собрались здесь,
Той воли не ослушавшись нимало.
Теперь же не хотим, путь пройден весь,
Не чтим твою божественность, иное
Палит нам пламя грудь и душу днесь».
Тогда Диана, выслушав такое,
Смутилась, поднялась, как бы со зла,
И удалилась на небо святое,
Откуда этим утром к ним сошла.
Остались на лугу, а в дальней дали
Дианы не видать, простыл и след.
Потупив очи, молчаливо ждали,
Пока мадонна, коей краше нет,
Поднявшись, не сказала им: «Внемлите,
Как поступить, я верный дам совет:
Сейчас о покровительстве молите
Венеру, бога Купидона мать,
И листья лавра в волосы вплетите.
Ей щедро жертвы поспешим воздать
Из той добычи, коя нами взята,
Быть может, ниспошлёт нам благодать».
Все согласились; вот уже, как плата,
Помещена добыча на костёр,
Тогда молитву прочитали свято:
«Богиня горняя, склони к нам взор,
Не презри наше жертвоприношенье,
К тебе взывает наш смиренный хор;
И милостиво восприми служенье,
Что мы несём, о милости прося,
Пролей на нас своё благоволенье.
Гони из нас лихое всё и вся;
И наши души сделай чище, наши
Сердца к твоим высотам вознеся.
Дай нам почувствовать, как полной чашей
Усладу счастья пьют, о, сделай нас
Достойными любви, милей и краше».
Покуда так молил всеобщий глас,
Явилось облачко в потоках света,
Застыв над головой у них тотчас.
А в облаке юница, не одета,
Им говорит как будто бы: «Я та,
К кому сейчас мольба звучала эта
О милости. Не лгут мои уста,
Клянусь богами, каждой здесь просящей
Воздам, как заслужила красота».
На пламень посмотрела восходящий, —
Не знаю, как сказать, но из него,
Из каждой туши, в пламени горящей,
Вдруг человеческое существо
Явилось в виде юноши нагого.
Пройдя по травам, все до одного
Омылись в чистой влаге бирюзовой
И облеклись по воле госпожи
Плащом пурпурным в качестве покрова.
Как лилии цветок, они свежи;
Венера им промолвила: «Отныне,
Так я велю вам, всяк из вас служи
Красавице своей, как мне, богине,
Покуда не заслужите в ответ
У них любовным тщаньем благостыни».
Так изрекла, проливши славы свет,
И на небо вернулась быстрым взлётом,
В душе у каждого оставив след.
Они ж, бродя по луговым красотам,
Вздыхали, чая сладостной игры,
Цветочки рвали под любовным гнётом
И ждали им сулённые дары.
Я, наблюдавший долго за чудесной
Охотой дам, пришел на этот луг,
Откуда скрылась в вышине небесной
Смущённая бессмертная, где вдруг
Другая появилась и явила
То чудо, что наш ум постигнуть туг;
Там сердце в изумлении застыло
При виде тех, кто был плащом покрыт,
Сих порождений огненного пыла;
И видел я того, кто Даму чтит,
Кто воплощён из мёртвого оленя,
Приняв разумный человечий вид;
И это справедливо, без сомненья,
Природе никогда уж не создать
Подобного столь чистого творенья.
Лик этой Дамы горнему под стать,
Небесное созданье, ангел кроткий,
Сошедший людям ясность взора дать;
Скромна, мудра, её сужденья чётки,
Величье в ней, хоть ставь на пьедестал,
Непринужденность, грация в походке;
И свет такой моим глазам сиял,
Что, ей себя отдавши, ощутил я,
Как сам из зверя человеком стал.
И здесь напрасны разума усилья,
Коль верится, что сам её Творец
Сказал себе: «И это сотворил я!»
Гонительницу скорби из сердец
Коль созерцать, душой смягчиться надо
Иль прежде срока обрести конец.
И добродетель в ней такого склада,
Где ни пройдёт, всё озарит собой,
И потому во мне царит услада.
Гордыня, жадность, лень и гнев слепой
При виде Дамы улетают разом
Из сердца, ей проигрывая бой.
И вас, послушных благостным приказам
Амора, повелителя того,
Что просвещает даже низкий разум,
Молю: просите за меня его,
Чтоб верен я остался этой Даме,
Служа ей волей сердца своего;
Пусть за меня ходатайствуют сами
Те, кто в любви удачлив, также те,
Кто к ней стремится, пылкими мольбами;
Ещё за тех, кто с дамой во вражде,
Чтоб, миром разрешив былую ссору,
Не мучились в сердечной маяте.
Но продолжать мне речь свою не впору,
Я промолчу, покуда не смогу
Достойнейшей хвалой почтить синьору,
Ту красоту, что в сердце берегу,
Служа и непрестанно почитая,
Да не отринет верного слугу.
На луг я возвратился, созерцая
Ту добродетель высшую, какой
Цветёт моя красавица честнáя,
Что даст мне, верю, счастье и покой.