ская честь не позволяет трепать имя возлюбленной даже в самой лучшей компании... жаль, конечно. - Это еще что, - заявил по окончании рассказа толстый Брэд, тот, что довольно точно угадал причину побега Франсиса. - Вот я в прошлом году... Обращение к столь обветшалой древности офицеры встретили дружным смехом, однако в целом моряки были не прочь выслушать еще одну пикантную историю. Брэд говорил громогласно, местами неразборчиво из-за набитого рта, но Франсис и не стремился вникать в детали. Если честно, сейчас его гораздо больше интересовало, как побыстрее уничтожить огромный треугольный сектор пиццы, довольно пышной и густо усеянной всякой всячиной. Голод требовал свое. - ... Ничего так бабенка, и тут мне говорят, что она супруга иностранного посла! Не помню уже, какой страны, но сиськи у нее, я вам скажу... Франсис залпом выпил бокал белого вина. Конечно, Брэд замечательный парень и тоже имеет право побыть в центре всеобщего внимания, тем более что его эпопея годовалой давности не шла ни в какое сравнение с искрометной героической повестью лейтенанта Брассена. Он не сердился ни на приятелей, позабывших на время о его существовании, ни на Брэда, вдохновенно нагромождавшего одну непристойность на другую... - ... И не снимается! Ни туда, ни сюда: заклинило, к такой-то матери!... Просто все это было уже не то. Исчезло очарование победного триумфа в кругу товарищей, и на глазах постепенно нивелировалось и сходило на нет ощущение самой победы. Грустно. Он проглотил последний кусок пиццы. Нет, не хотелось бы так быстро расставаться с этим волшебным чувством, завоеванным с таким трудом... - Куда ты? - спросил Поль. Остальные, увлеченные рассказом Брэда, даже не заметили, как поднялся из-за столика лейтенант Брассен. - Пойду пройдусь. Встретимся у шлюпок. Поль тоже встал. - Я с тобой. Не понимает. - Я же сказал: встретимся у шлюпок. Береги фуражку, она мне понадобится. Толпа на набережной по-прежнему гудела и веселилась. Франсис пересек ее наискось, вышел в темную пальмовую аллею и зашагал в сторону парка. Самое отличное место, чтобы еще раз все вспомнить, прочувствовать, проникнуться ощущением торжества. Оглушительно стрекотали сверчки и цикады, одуряюще пахли ночные растения, громко шептались и звонко целовались взасос парочки между деревьями. Он тоже мог поцеловать Лару тогда, в парке. И, возможно, на этом бы все и кончилось... нет, лейтенант Брассен не новичок в таких делах. Она пришла сама, она не могла не прийти, она сама положила руки ему на плечи, сама приблизила губы к губам на борту яхты "Мечта", в каюте с осьминогом на потолке. Сама Лара Штиль... Пусть он, Франсис, никогда и не слышал о ней раньше, - она чертовски знаменита, тут он верил на слово Полю. Да, собственно, не в том дело. Она красавица, великолепная женщина, горячая и страстная любовница! - и ведь сначала она пробовала отвергать его. Что опять-таки набавляет ей цену, цену его победы. Внезапно ему остро, до щекотной дрожи в груди захотелось увидеть ее. Просто увидеть, хотя бы издали. Насчет завтрашнего дня он, конечно, погорячился, завтра придется снова отбывать вахту. Встретиться с Ларой получится разве что в день отплытия, когда увольнительную на берег получают все, даже неисправимые штрафники вроде матроса Жука, - и это будет уже точно прощальная встреча. В том, что она состоится, Франсис не сомневался ни на секунду, однако видеть Лару он хотел прямо сейчас. А почему бы и нет? Подойти к ее коттеджу, бросить камешек в окно... она поймет. Покажется на веранде или крыльце, а может быть, даже изыщет способ выйти на несколько минут к лейтенанту Брассену... Несколько минут черной, стрекочущей, ароматной тропической ночи - совсем немало, и при желании многое можно успеть за эти несколько минут... Да, и он ведь, кажется, забыл ей сказать, что любит ее. Как же так вышло? Обычно он не забывал о таких вещах... Надо исправиться - тем более что, похоже, это правда. Он услышал за спиной чьи-то торопливые шаги и слегка удивился. Парковая аллея уже давно была совершенно пустынна, даже ищущие уединения парочки безнадежно остались позади. По-видимому, этот кто-то жил в одной из приморских вилл или коттеджей и возвращался сейчас к себе. Франсис посторонился, давая ему дорогу. Узкая темная фигура прошелестела мимо - и вдруг остановилась, широко расставленными худыми ногами перегородив тропу. - Ну вот мы и встретились, Брассен, - слегка заплетающимся языком зловеще протянула фигура. Франсис остолбенел. Ночь была безлунная и чернильная, однако его глаза уже достаточно освоились в темноте, чтобы довольно быстро опознать в нелепом парковом привидении живого классика нео-какого-то-там-изма, - черт, забыл! - в общем, старого знакомого, господина Винченцо Витти. Этого еще не хватало. - Вообще-то я спешу, - вежливо сообщил лейтенант Брассен. - Может, дадите пройти? - Никуда ты не пройдешь. Классик немного покачивался из стороны в сторону, напоминая останавливающийся метроном, голос его звучал нетвердо, словно смазанно, а ощутимый запах винного перегара оскорблял свежий воздух ночного приморского парка. Франсис вспомнил, - об этом говорила Лара, - что режиссер и в самом деле живет неподалеку, на одной из здешних вилл. Если он думает, что лейтенант Брассен поможет ему добраться до дому, то глубоко ошибается. - Ты пьян, - уже без церемоний бросил Франсис. - Уйди с дороги. - Ты тоже пьян, - отозвался Винченцо, - что уравнивает шансы. Что? Некоторое время Франсис молча переваривал услышанное: шансы?... какие еще шансы? - и лишь потом, вроде бы сообразив, зашелся в неудержимом раскатистом хохоте. Шансы! Морду он ему бить собирается, что ли, этот хлюпик? Похоже на то, что Винченцо тоже зависал в той самой пиццерии, когда лейтенант делился с товарищами по оружию впечатлениями от своего победного демарша. Нет, ну надо же: идти следом от самой набережной, забраться в пустынную глушь и там возникнуть темным призраком посреди дороги и объявить, что у них равны шансы! Комедия... Он продолжал смеяться и тогда, когда режиссер, сунув руку в карман, извлек оттуда нечто, после звонкого щелчка превратившееся в длинный, поблескивающий даже в темноте внушительного бандитского вида нож. Поножовщина еще веселее, чем просто мордобитие, тем более что в первом благородном виде спорта мало кто был равен лейтенанту Брассену. Он пожал плечами и потянулся за кортиком. Черт!!! Тощая фигура на тропе все еще выглядела довольно забавно, но смех почему-то застрял в горле. - А ничего, что я без оружия? - осведомился Франсис. - Или, по твоему, это тоже уравнивает шансы? Вместо ответа Винченцо ринулся вперед. Франсис едва успел отпрыгнуть в сторону - реакция ни к черту, он действительно-таки порядочно набрался в пиццерии, - споткнулся, рухнул набок, с треском ломая кусты, откатился от аллеи и вскочил на ноги. Деревья и заросли кустарника спускались по склону к морю, и он уже рванулся было под их прикрытие, когда внезапная, хоть и логичная мысль взяла за шиворот и хорошенько встряхнула. От кого ты улепетываешь? Ты испугался этого лыка не вяжущего недокормыша с иголкой в руке? Да схватить его за грудки, разоружить и еще наподдать пинком под зад, чтобы не лез ни в свое дело. И кто он такой Ларе, в конце концов?! Царапаясь о ветки, лейтенант Брассен выбрался обратно на тропу. Винченцо нигде не было видно. Что ж, браво. Во всяком случае, в благоразумии ему не откажешь. Вероятно, резкое движение несколько отрезвило режиссера, и он почел за лучшее ненавязчиво покинуть поле боя, не дожидаясь возвращения противника. Хоть бы не заплутал в парке, бедняга. - Счастливого пути! - крикнул Франсис на случай, если Винченцо сматывался не очень быстро и еще находился в пределах досягаемости голоса. - И не путайся больше у меня под ногами! Свои личные дела я как-нибудь улажу сам, а на крайний случай у Лары, между прочим, имеется муж! А ты... - А ты - подлец! Он прыгнул, как кошка, откуда-то сверху, и Франсис почувствовал цепкую тяжесть на плечах, а потом в лицо ударил мелкий острый гравий аллеи, и надо было перевернуться, перевернуться во что бы то ни стало! - и это удалось сделать, стряхнув на секунду худое тело, и тут же перед самыми глазами тускло блеснуло длинное лезвие. Они катались по земле, и в спину впивались то камни тропы, то колючие ветки кустарника, и Франсис изо всех сил сжимал тощее запястье, однако нож не желал выпадать из крепко стиснутой, словно железной кисти. И еще Винченцо немыслимым образом удерживался сверху, как ни старался лейтенант подмять его под себя, и тремя жуткими ночными светляками сверкали пронзительные черные глаза и металлическое острие. Мерзавец, а я ведь спас тебя тогда, вытащил из расщелины, хотя мог бы... Очень захотелось озвучить эту мысль, но, высказанная сейчас, она бы очень напоминала просьбу о пощаде. Черт, но откуда столько цепкости и силы в таком хлипком мешке с костями?! И надрался, наверное, для храбрости... на мертвой хватке и молниеносных движениях режиссера выпитое никак не отразилось. Франсис из последних сил отводил от себя руку Винченцо, и кончик ножа завис в нескольких сантиметрах от шеи. Если б это хоть был ее муж, высокий, здоровый, достойный противник, имеющий на нее права, в конце концов! Так глупо, нелепо умереть от руки жалкого ничтожества, которого Лара даже... - Она тебя даже знать не желает, - сквозь зубы прохрипел Франсис, и нож вонзился в землю у самого его подбородка. - Ты же чуть не утопил ее тогда, на съемках, ты, гений недорезанный... Винченцо понадобилось четверть секунды, чтобы опомниться от страшного обвинения и выдернуть нож из земли. Франсис резким рывком откатился в сторону, хотел подняться на ноги и не успел, - режиссер снова кошачьим прыжком оказался над ним, занес лезвие, - но в этот момент отброшенная вбок левая рука лейтенанта нащупала что-то гладкое в переплетении травы и веток. Да будут благословенны любители выпить на лоне природы и зашвырнуть после бутылку в придорожные кусты!... Франсис намертво сжал толстое стеклянное горлышко и с размаху саданул бутылкой о ствол дерева за спиной. Приглушенный звон и громкий шелест сыплющихся осколков. И тут же почувствовал удар в грудь. Боли не было - просто теперь наверху горели в темноте только два светляка - два черных ненавидящих глаза. И смутно белела тощая шея с выпуклым вздрагивающим кадыком. Совсем близко. Боли еще не было, когда он выбросил вперед чугунно-тяжелую, непослушную, чужую левую руку, сосредоточившись на этой шее, не видя и не зная ничего, кроме нее, сведя весь мир до одного огромного, ходящего ходуном кадыка... И