Впервые принимая Каупервудов на ужин, миссис Симмс попыталась копнуть в филадельфийском прошлом Эйлин и осведомилась, знакома ли она с Артуром Лейфом, Тревором Дрейком, Робертой Уиллинг или Мартином Уолкерсом. Миссис Симмс не знала всех этих господ лично, но слышала о них от миссис Меррилл, этого было достаточно, чтобы упомянуть их имена. Эйлин, насторожилась, готовая мужественно вынести удар, и заверила хозяйку дома в знакомстве с ними, хотя и шапочном, что было совершенной правдой и случилось еще до ее связи с Каупервудом. Это весьма порадовало миссис Симмс.
– Я должна рассказать Нелли, – сказала она фамильярно, намекая на близость с миссис Меррилл.
Эйлин опасалась, что если подобные расспросы будут продолжаться, то скоро во всем городе станет известно, что она была любовницей, прежде чем стать женой, что она послужила причиной развода и что Каупервуд отбыл срок в тюрьме. Спасением могли послужить лишь его богатство и ее красота, но хватит ли этого?
Однажды вечером они отправились на званый ужин к Дуэйну Кингсленду, и миссис Брэдфорд с многозначительным видом спросила Эйлин, встречалась ли она когда-либо с ее подругой, миссис Шайлер Эванс из Филадельфии. Это напугало Эйлин.
– Как ты думаешь, некоторые из них могут знать о нас? – спросила она Каупервуда по дороге домой.
– Полагаю, что да, – задумчиво ответил он. – Точно не знаю, но на твоем месте я не стал бы слишком беспокоиться об этом. Если тебя это тревожит, можешь им кое-что сказать. Я не делал секрета из моего тюремного срока в Филадельфии и не намерен хранить это в тайне. Это было несправедливо, и они не имели права так поступать со мной.
– Знаю, мой милый, – сказала Эйлин. – И не вижу большой разницы, даже если бы они узнали об этом. Я уверена, что мы не единственные, кто испытывал трудности с заключением брака.
– Здесь есть одно из двух: либо они принимают нас, либо нет. Если нет, прекрасно, мы ничего не можем поделать. Мы будем двигаться дальше и построим наш дом, а потом дадим им шанс показать себя достойными людьми. Если они окажутся недостойными, здесь есть другие города. Не сомневайся, деньги могут решить проблемы даже в Нью-Йорке. Мы сможем построить там настоящий дворец и быть на равных с остальными, если у нас будет достаточно денег. А их будет достаточно, – добавил он после секундного раздумья. – Ничего не бойся. Я заработаю здесь миллионы, хотят они того, или нет, а потом посмотрим, что будет потом. Не волнуйся. Мало неприятностей в этом мире, которые нельзя уладить с помощью денег.
Он плотно сжал зубы и слегка выпятил челюсть, что всегда выдавало его решимость действовать. Он взял Эйлин за руку и нежно сжал ее.
– Не волнуйся, – повторил он. – Чикаго не единственный город на свете, и через десять лет мы не будем бедняками в Америке. Просто будь храброй, и все обязательно устроится.
Эйлин смотрела на освещенную уличными фонарями Мичиган-авеню, пока они проезжали мимо ряда неосвещенных особняков. Колпаки фонарей сияли белизной, и свет их в темноте сужался тонкой линейкой. Наступила темнота, но воздух был свежим и приятным. О, если бы только деньги Фрэнка могли купить им положение в обществе и дружбу в этом чарующем мире; если бы только это могло случиться! Она не вполне сознавала, до какой степени эта борьба зависит от ее собственной силы или слабости.
Глава 10Испытание
Новоселье в дом на Мичиган-авеню состоялось в конце ноября 1878 года. К тому времени Эйлин и Каупервуд провели в Чикаго около двух лет. Они знакомились с людьми на скачках, на званых ужинах и чайных церемониях, на приемах в клубах «Юнион» и «Калюмет», где Каупервуд получил клубную карту при поддержке Эддисона, и теперь могли разослать приглашения примерно для трехсот гостей, двести пятьдесят из которых обещали прийти. О теперешних делах Каупервуда мало было что известно, не было никаких слухов о его прошлом, как и особого интереса к нему. У него были деньги, он был обаятельным человеком с приятными манерами. Предприниматели Чикаго, с которыми он встречался в светской обстановке, были склонны считать его интересным и весьма умным человеком. Эйлин слыла красавицей, благосклонно откликалась на внимание к себе, но высший свет по-прежнему не принимал их.
Поразительно, какое впечатление может произвести далеко не самый известный человек, проявляя деликатность и разборчивость. В Чикаго существовала неплохая еженедельная газета светской хроники, которую Каупервуд с помощью Маккиббена поставил себе на службу. Мало что можно сделать в любых обстоятельствах, не имея интереса к себе, но при наличии внешней респектабельности, значительного состояния и непреклонной воли все становится возможным. Кент Маккиббен имел знакомство с редактором Нортоном Биггерсом, довольно унылым и разочарованным в жизни человеком сорока пяти лет, седым и опустившимся. В те дни редактор газеты светской хроники считался членом приличного общества, и его воспринимали скорее, как гостя, нежели как репортера, хотя уже тогда существовало некоторое недовольство газетчиками.
– Вы знаете Каупервудов, не так ли, Биггерс? – спросил Маккиббен однажды вечером.
– Нет, – ответил Биггерс, который, памятуя о своей выгоде, уделял особое внимание только членам высшего общества. – Кто они такие?
– Он банкир, его контора находится рядом, на Ласаль-стрит. Они из Филадельфии. Миссис Каупервуд очаровательная женщина, молодая и все такое. Они строят дом на Мичиган-авеню. Вам не мешало бы познакомиться с ними. Они уже обзавелись влиятельными знакомыми, Эддисоны принимают их у себя. Думаю, если вы хорошо отзоветесь о них, они это заметят и оценят. Он довольно щедрый человек и вообще хороший парень.
Биггерс навострил уши. Светская журналистика в лучшем случае позволяла зарабатывать на хлеб с маслом, и у него было очень мало способов честно выручить несколько лишних долларов. Многообещающие предприниматели и те, кто находился на пороге светского общества, должны были выложить щедрую сумму за подписку на его газету, если ожидали услышать что-то хорошее и приятное о себе. Вскоре после этой беседы Каупервуд получил подписной бланк из делового отдела «Сатедей Ревью» и немедленно отослал чек на сто долларов лично мистеру Хортону Биггерсу. Впоследствии некоторые кое-какие персоны отметили, что, когда Каупервудов приглашают на званый ужин, это мероприятие сопровождается комментарием в «Сатедей Ревью»; в других случаях ничего подобного не происходило. Судя по всему, Каупервуды были удостоены особого отношения, но почему и кто они такие?
Опасность публичности и даже умеренного успеха в обществе заключается в том, что роскошный образ жизни притягивает скандалы. Когда вы начинаете выделяться, когда ваша жизнь становится особенной, толпы любопытных желают знать, кто вы такой и почему отличаетесь от остальных. Воодушевленность Эйлин в сочетании с финансовым гением Каупервуда превратил новоселье в их новом доме в незаурядное событие, но, учитывая их особые обстоятельства, это было опасным делом. Общественная жизнь Чикаго до сих пор протекала спокойно. Здешние мероприятия, как уже упоминалось, были приличными и старомодными. Устроить нечто поистине феерическое было рискованно. Даже если вы не были приглашены, вы волей-неволей были наслышаны о происходящем, и пересуды были неизбежны. Торжества начались приемом в четыре часа пополудни, который продолжался до половины седьмого, а в девять часов состоялись танцы под музыку знаменитого струнного оркестра Чикаго, сопровождаемые музыкальной программой с выступлением известных артистов. С одиннадцати вечера начался роскошный обед среди китайских фонариков за небольшими столиками, расставленными в трех залах на первом этаже; он продолжался до часа ночи. Дополнительный эффект празднеству придавали развешенные Каупервудом картины, приобретенные за границей, особенно одна из них работы Жерома, который тогда находился в зените своей славы, на которой были изображены обнаженные одалиски, отдыхающие у выложенного пестрой мозаикой бассейна в восточном гареме. Это было довольно-таки фривольное для чикагцев художественное полотно, шокирующее непосвященных, хотя и безобидное для знатоков. Картина была ярким штрихом всей экспозиции. Здесь был также недавно доставленный портрет Эйлин кисти Яна Ван Бирса, голландского художника, с которым они познакомились предыдущим летом в Брюсселе. Он написал этот портрет за девять сеансов позирования. Это был великолепный холст, выдержанный в светлых тонах, с летним пейзажем на заднем плане: пруд с низким каменным бортиком, красный угол голландского кирпичного шале, клумба с тюльпанами и голубое небо с кудрявыми облачками. Эйлин сидела на изогнутом поручне каменной скамьи, ноги ее касались зеленой травы, в руках модель небрежно держала бело-розовый солнечный зонтик с кружевной каймой. Ее сильная цветущая фигура была облечена по последней парижской моде: шелковый костюм для прогулок в бело-голубую полоску, соломенная шляпка с бело-голубой лентой и широкими полями, затенявшими живой, страстный блеск ее глаз. Художник довольно точно уловил ее дух: напористость, самонадеянность и вызов, основанный на неопытности, отсутствие подлинной утонченности. Портрет выглядел, пожалуй, чересчур эффектно, как и все остальное, что было связано с ней, и исподволь возбуждал зависть тех, кто не был так щедро одарен от природы. Тем не менее это было замечательное жанровое полотно. На картине в теплом свете газовых рожков Эйлин выглядела особенно хорошо – праздная, высокомерная, балованная, холимая и лелеемая Красавица. Многие останавливались, смотрели на картину и, шепотом и вслух, обменивались впечатлениями.
День начался с суетливой неуверенности и беспокойных предчувствий Эйлин. По предложению Каупервуда она наняла помощницу по вопросам этикета, худосочную девушку, которая рассылала пригласительные письма, подшивала ответы, выполняла поручения и следила за массой мелочей. Французская горничная Фадетта мучилась с подготовкой двух туалетов, которые должны были появиться уже сегодня: один к двум часам дня, а другой между шестью и восемью часами вечера. Ее восклицания «mon Dieu!» и «par bleu!» раздавались постоянно, пока она искала какой-нибудь деталь туалета, полировала украшение, пряжку или заколку. Борьба Эйлин за совершенство, как всегда, была непреклонной. Ее раздумья о подходящей нижней юбке были не менее изматывающими, чем труд землекопа. Ее портрет, висевший на восточной стене, служил образцом для подражания; она чувствовала себя так, как будто весь свет будет судачить только о ней. Лучшая местная портниха Тереза Донован дала некоторые советы, но Эйлин остановилась на замечательном темно-коричневом платье из Парижа, ибо оно превосходно демонстрировало красоту ее рук и шеи и очаровательно гармонировало с ее кожей и волосами. Она примерила аметистовые сережки, но поменяла их на топазовые. Ее ноги были обтянуты коричневыми чулками и обуты в коричневые туфли-лодочки с красными эмалевыми пряжками.