а пришла, и это стало началом довольно короткого романа. Девушка была занятной, но не захватила его. Ей не хватило характера и темперамента, чтобы привязать его к себе после того, как его любопытство было исчерпано.
Потом он недолго встречался с другой женщиной, которую знал раньше, с миссис Жозефиной Лидуэлл, остроумной вдовой, обратившейся к нему по поводу игры на товарной бирже, но сразу же после знакомства осознавшей привлекательность флирта с Каупервудом. Она напоминала Эйлин, но была немного старше, не такой красивой и обладала цепким коммерческим складом ума. Она заинтересовала Каупервуда, потому что была аккуратной, независимой и расчетливой. Она изо всех сил старалась удержать Каупервуда, в итоге ее квартира на Северной стороне была главным местом для их встреч. Эта связь продолжалась месяца полтора. Он не испытывал сильных чувств к ней. Любую женщину, с которой сближался, он сравнивал с красотой Эйлин, каждая, того не ведая, соперничала с ней – той, какой она была в ее былом очаровании. А это было не просто.
Однако в этот период светского затишья, чем-то напоминавший период его теплых отношений с первой женой, Каупервуд наконец встретил женщину, оставившей заметный отпечаток в его жизни. Он не скоро смог забыть ее. Ее звали Рита Сольберг. Она была женой датского скрипача, довольно молодого человека, который тогда жил в Чикаго, но сама не была датчанкой, муж ее не был выдающимся скрипачом, хотя обладал несомненным музыкальным талантом.
Вероятно, вам приходились видеть амбициозных мечтателей и непризнанных гениев, претендующих на успех в какой бы то ни было области. Все это интересные люди, с упрямством предаются делу, которому хотят посвятить жизнь. Они являют все внешние признаки и отличительные черты своих профессий, однако являются «медью звенящей и кимвалами бряцающими». Стоило лишь познакомиться с Гарольдом Сольбергом, чтобы понять, что он принадлежит к такому типу людей искусства. У него был артистический вид, горящий взор, длинные темно-каштановые локоны, которые он зачесывал назад, оставляя одну прядь по-наполеоновски ниспадающей на лоб. Его щеки имели почти младенческий румянец, слишком полные, красные и чувственные губы; большой нос с горбинкой; рыжие усы и брови как будто пылали вместе с его беспокойной и ничтожной душой. Его отослали из Копенгагена, где к двадцати пяти годам он ничего не добился, но постоянно влюблялся в женщин, не желавших иметь ничего общего с ним. В Чикаго он стал давать уроки музыки и имел скромный пансион в сорок долларов, ежемесячно присылаемый матерью. У него было несколько учеников, и благодаря некой странной экономии, которая позволяла ему то хорошо одеваться и жить впроголодь или хорошо питаться и ходить в обносках, он мог как-то существовать и даже окружил себя романтическим ореолом. Ему было двадцать восемь лет, когда он познакомился с Ритой Гринаф из Уичиты в штате Канзас. Ко времени знакомства с Каупервудом Гарольду было тридцать четыре года, а его жене – двадцать семь лет.
Рита училась в Чикагском колледже изящных искусств, и на разных студенческих мероприятиях повстречалась с Гарольдом, чья игра на скрипке показалась ей божественной, а жизнь состояла из сплошного искусства и романтики. Весна и озеро, залитое солнечным светом, белые паруса, несколько мечтательных прогулок и беседы в предвечерние часы, когда город плавал в золотистой дымке, – и дело было сделано. Затем последовало внезапное бракосочетание в субботний день, однодневная свадебная поездка в Милуоки, возвращение в студию, теперь оборудованную для двоих, и поцелуи, поцелуи, пока любовный голод не был удовлетворен.
Но жизнь не может долго продолжаться на такой диете, и постепенно между ними возникли осложнения. К счастью, они не были вызваны острой материальной нуждой, ибо Риту нельзя было назвать бедной. Ее отец держал небольшой, но прибыльный элеватор в Уичите, и после ее внезапного замужества продолжил посылать ей деньги, хотя возвышенное искусство, живопись и музыка была для него чуждой, далекой и неопределенной вещью. Худой, старательный, добродушный человек, заботившийся о своем небольшом деле, довольствующийся ограниченным кругом общения в Уичите, он относился к Гарольду примерно как адской машинке – с осторожностью и некоторой опаской. Но постепенно, будучи очень добродушным простым человеком, он стал очень гордиться зятем и с гордостью рассказывая в Уичите о Рите и о ее талантливом муже-музыканте. Он пригласил их к себе на лето, чтобы произвести впечатление на соседей, осенью его жена, похожая на фермершу, приехала к ним, посещала художественные вечеринки и чаепития в художественной студии. Это было очень по-американски, забавно, наивно и по-своему нелепо.
Рита Сольберг была по натуре флегматичной. Ее пышной тело обещало располнеть еще до сорока лет, но пока что она была заманчиво привлекательной. Обладая мягкими, шелковистыми светло-каштановыми волоса, влажными голубовато-серыми глазами, со светлой кожей и ровными белыми зубами, она недооценивала свою прелесть. С какой-то детской непосредственностью она притворялась, будто не ведает о трепете, какой вызывает ее облик у влюбчивых мужчин, однако хорошо понимала, что она делает, когда делала это, причем с немалым удовольствием. Она сознавала привлекательность своих гладких, округлых рук и шеи, пышность и соблазнительность своих форм, элегантность своей одежды или как минимум индивидуальность и хороший вкус, которой она проявляла в выборе нарядов. Она могла взять старую соломенную шляпу, ленту, перо или розочку и с прирожденным художественным мастерством превратить ее в дамскую шляпку, подходящую только ей. Она выбирала простые сочетания белых и голубых, розовых и белых, коричневых и бледно-желтых тонов, которые каким-то образом служили отражением ее бесхитростной души, и дополняла их широким кушаком из коричневого или красного шелка, большими шляпами с мягкими полями, выгодно оттенявшими ее лицо. Она умела грациозно танцевать, немного пела и с чувством, иногда блестяще играла, хорошо рисовала. Ее искусство было основано на импровизации, поэтому ее нельзя было назвать художницей. Самой значительной вещью были ее мысли и настроения, неопределенные, случайные и своевольные. С точки зрения общепринятой морали Рита Сольберг была опасным человеком, однако, по ее собственному мнению, она была лишь мечтательной и чувствительной женщиной.
Отчасти раздвоенное состояние ее души объяснялось тем, что Рита начинала испытывать горькое разочарование в своем муже. По правде говоря, он страдал самым ужасным недугом из всех возможных: неуверенностью в себе и неспособностью найти свое призвание. Иногда он сомневался, стать ли ему великим скрипачом, композитором или педагогом, хотя он отказывался признавать последнее.
– Я артист! – любил повторять он. – Но как же я страдаю от своего таланта!
«Собаки! Свиньи! Тупые коровы!» – так он отзывался о других людях. Играл он неровно, хотя иногда у него получалось утонченно, нежно и столь проникновенно, что иногда приносило успех. Но обычно исполнение отражало хаотичность его мышления, он играл страстно, самозабвенно, что терял контроль над техникой игры.
– О Гарольд! – поначалу восторженно восклицала Рита. Потом она стала более сдержанной.
Жизнь и карьера действительно должны куда-то двигаться, чтобы быть достойными восхищения, но Гарольд на самом деле топтался на месте. Он преподавал, горячился и скорбел о своей доле, но неизменно ел три раза в день и временами интересовался другими женщинам. Рита считала достоинством быть всем для единственного мужчины, но с годами Гарольд начал изменять ей, сначала просто заглядываться на них, а потом и вполне конкретно, – и ее терпение иссякло. Она вела счет его увлечениям: сначала его ученица, потом студентка из школы живописи, жена банкира, в чьем доме Гарольд играл на званом ужине. Рита мрачнела, становилась все более замкнутой, Гарольд разражался вынужденными, униженными раскаяниями, плакал, затем следовали бурные, страстные примирения, а потом все начиналось сначала. Что тут поделаешь?
Рита больше не ревновала Гарольда и перестала верить в его талант. Но ей было досадно, что ее достоинств оказалось маловато, чтобы он не изменял ей. Это оскорбляло ее красоту, а она все еще оставалась красивой. Она была полноватой, не такой высокой, как Эйлин, но с более округлыми и мягкими формами и по-своему более соблазнительной. Она не была слишком энергичной, но ее глаза, губы и подвижный ум обладали странной притягательностью. Она значительно превосходила Эйлин в своем развитии, лучше разбиралась в живописи, музыке, литературе и текущих событиях; в любви она была гораздо более загадочной и привлекательной. Она многое знала о цветах, драгоценных камнях, птицах, насекомых, читала книги и помнила литературных персонажей.
Когда Каупервуды познакомились с Сольбергами, Гарольд все еще имел студию в Нью-Артс-Билдинг, их жизнь казалась безмятежной, как майское утро, кроме самого хозяина. Он плыл по течению, не в силах причалить к определенному берегу. Знакомство произошло во время чайной вечеринки у Хаадштадтов, с которыми Каупервуды сохраняли дружеские отношения, – Гарольд играл на скрипке. Эйлин, чувствовавшая себя одинокой, увидела возможность немного порадовать себя и пригласила Сольбергов. Они приехали.
Каупервуд с первого взгляда вынес точное суждение о Сольберге. «Неустойчивый тип, эмоциональная натура, – подумал он. – Вероятно, не может найти себя из-за слабоволия и нежелания трудиться». Однако Сольберг ему понравился. Скрипач представлял собой интересный художественный тип, вроде персонажа старинной японской гравюры. Он любезно принял его.
– Миссис Сольберг, я полагаю? – любезно сказал он, почувствовав покой, исходивший от нее, и присущий ей вкус. Она была одета в скромное белое с голубой отделкой платье, украшенное узкой синей кружевной оборкой. Ее обнаженные руки и шея были прелестны. Живые глаза были по-детски раскрыты, как будто она все время чему-то удивлялась.
– Вы знаете, – говорила она, по привычке чуть выпятив губы, – я думала, что мы никогда не доберемся сюда. На Двадцатой Улице случился пожар. – Она растягивала слова и глотала согласные. – Сколько там пожарных! Столько огня и дыма! Огонь был багровый, почти оранжевый и черный. Очень красиво смотрится, как вы думаете?