– Где ты была вчера, Стефани? – спрашивал он, когда они встречались за ленчем, или ранним вечером, или когда она приезжала в его новую контору на Северной стороне, как иногда бывало, когда ей хотелось погулять или покататься с ним.
– О, вчера утром я была в студии мистера Лэйна Кросса и примеряла его индийские шали и покрывала. У него целая куча таких вещей, но самые симпатичные – оранжевые и голубые. Ты должен как-нибудь увидеть меня в этих нарядах.
– Ты была одна?
– Сначала да. Я думала, что Блисс Бридж и Этель Такерман уже будут там, но они пришли позже. Лэйн Кросс такой милый! Иногда он ведет себя глупо, но он мне нравится. Еще он рисует забавные портреты.
Она перешла к описанию его претенциозных, но на самом деле непримечательных картин.
Каупервуд только дивился не картинам Лэйна Кросса или его индийским шалям, но устройству мира, в котором обитала Стефани. Он не мог найти для нее подходящее определение. Он не мог даже добиться от нее удовлетворительного объяснения ее первой интимной связи с Гарднером Ноулзом, которая, по ее словам, быстро закончилась. С тех пор он стал сомневаться, что было свойственно ему по натуре; но эта девушка была такой нежной, ребячливой и непоследовательной, словно дуновение легкого ветерка, что он терялся в догадках. Она казалась ему ангельским существом, когда приходила к нему с сияющими глазами и как будто растворялась в летнем экстазе. Она с неподражаемым художественным мастерством рассказывала о бурях и ветрах, причудливых формах дыма и облаков, об очертаниях зданий и озер и, наконец, о сцене. Она сворачивалась клубочком в его объятиях и читала длинные отрывки из «Ромео и Джульетты», «Паоло и Франчески», «Кольца и книги» или «Кануна святой Агнессы» Китса. Он очень не любил ссориться с ней, потому что она была похожа на дикую розу или некую причудливое творение природы. Ее блокнот всегда был полон новых рисунков. В ее муфте или в легкой шелковой шали, которую она носила летом, иногда скрывалась лепная фигурка, которую она доставала с видом застенчивого ребенка. Если ее работа нравилась ему, он мог получить ее. Каупервуд находился в глубоком раздумье, но на самом деле он не знал, что и думать.
Атмосфера сомнений и подозрений, в которой он с недавних пор был вынужден находится, постепенно начала угнетать и сердить его. Наедине с ним она была нежной и ласковой, но и при расставании оставалась веселой и жизнерадостной. Никогда в прошлом он не спрашивал любовницу, любит ли она его, он привык слышать этот вопрос, обращенный к себе.
Он считал, что благодаря своему богатству, положению и прекрасным перспективам, он способен своей личностью заинтересовать, привлечь любую женщину. Но Стефани была слишком молода и романтична, чтобы всерьез соблазниться славой и богатством, и его обаяние и мужественность недостаточно сильно удерживали ее. Она любила его на свой странный манер, в то же время увлекшись новым знакомцем, Форбсом Гарни. Высокий меланхоличный юноша с карими глазами и светло-каштановыми волосами был очень беден. Он приехал из Южной Миннесоты и теперь мучился выбором: податься ли в журналистику или стать писателем. В настоящее время он служил в мебельной компании – выбивал долги за мебель, купленную в рассрочку, и после трех был свободен. Находясь в смутных поисках своего места в жизни, он пытался приобщиться к миру чикагской журналистики, где и был обнаружен Гарднером Ноулзом.
Стефани познакомилась с Гарни в актерской студии. Она смотрела на его овальное лицо в ореоле кудрявых волос, на красиво вылепленные крупные губы, глубоко посаженные глаза и точеный нос и была тронута аурой смутной тоски, или, вернее, жаждой настоящей жизни, окружавшей его. Однажды Гарднер Ноулз принес стихотворение Гарни и прочитал его Стефани, Этель Такерман, Лэйном Кроссом и Ирмой Оттли.
– Вот послушайте, – сказал он и достал листок из кармана.
В стихотворении воспевался сад под лунным светом, аромат нежных соцветий, таинственный пруд и призрачные античные статуи, танцующие под звуки неземной музыки.
«Под пенье флейты и ритмичный звон / Незримых струн и рокот тамбурина».
Стефани помолчала, охваченная чувством, сродни ее собственному. Она попросила листок и прочитала стихотворение про себя.
– Думаю, это чудесно, – заключила она.
С тех пор она незаметно старалась держаться поближе к Форбсу Гарни, хотя не смогла бы сказать почему. Это не было кокетством. Она просто подходила и беседовала с ним о актерском мастерстве, о своих ролях и своих честолюбивых планах. Она набросала его портрет, как рисовала Каупервуда и многих других. Однажды Каупервуд обнаружил в ее блокноте три портрета Форбса Гарни, изображенного с идеальными чертами лица в романтическом стиле.
– Кто это? – поинтересовался он.
– Это Форбс Гарни, молодой поэт, который приходит в нашу студию. Он очаровательный юноша с бледным мечтательным лицом.
Каупервуд с любопытством рассматривал эскизы; потом его взгляд потемнел.
– Еще один поклонник Стефани, – шутливо заметил он. – Я присоединился к длинной процессии: Гарднер Ноулз, Лэйн Кросс, Блисс Бридж, а теперь еще и Форбс Гарни.
Стефани капризно надула губы.
– Что ты такое говоришь! Блисс Бридж, Гарднер Ноулз! Признаю, что они мне нравятся, но не более того. Они просто милые и добрые. Ты ведешь себя, как Лэйн Кросс, который бывает похож на глупую тетушку Полли. Что касается Форбса Гарни, то он изредка заходит к нам, как и многие другие. Мы едва знакомы.
– Ну, разумеется, – уныло произнес Каупервуд. – Однако ты рисуешь его.
Каупервуд не поверил ей. В глубине души он вообще не доверял Стефани. Однако он нежно любил ее – возможно, не в последнюю очередь именно по этой причине.
– Скажи мне правду, Стефани, – однажды обратился он к ней, – настойчиво, но деликатно. – Меня совсем не волнует твое прошлое. Мы с тобой достаточно близки для полного взаимопонимания. Но ты не рассказала мне всю правду о себе и Ноулзе, не так ли? Скажи ее сейчас. Я не обижусь. Я смогу понять, как это могло случиться. Это не изменит мое отношение к тебе, правда.
Стефани впервые оказалась застигнута врасплох, и сейчас не была настроена для словесной дуэли. Временами она сама задумывалась о своих запутанных отношений с мужчинами. По сравнению с Каупервудом, Кросс и Ноулз были мелкими людьми, однако Ноулз продолжал интересовать ее. По сравнению с Каупервудом, Форбс Гарни был нищебродом, однако он обладал тем, чего не было у Каупервуда, – печальным и поэтичным очарованием. Он пробудил в ней сочувствие. Он был таким одиноким! С другой стороны, Каупервуд был сильным, блестящим, обаятельным мужчиной.
Наверное, еще не вполне осознанное намерение прояснить свой моральный статус привело к тому, что она наконец сказала:
– Да, я не рассказала тебе всю правду об этом. Мне немного стыдно.
В конце ее исповеди, которая включала только Ноулза и уже поэтому была как минимум неполной, Каупервуд испытывал злость и негодование. К чему связываться с лживой проституткой? Было очевидно, что в двадцать один год она уже вела довольно беспорядочную и распущенную половую жизнь. В то же время в этой девушке было нечто столь своеобразное и притягательное, она по-своему была столь прекрасна, что он не мог отказаться от нее. Она чем-то напоминала ему самого себя.
– Ну ладно, Стефани, – сказал он, подавив желание сказать что-то оскорбительное или просто выгнать. – Ты странная девушка. Почему ты раньше не рассказала мне об этом? Ты действительно хочешь сказать, что я тебе не безразличен?
– Как ты можешь спрашивать? – укоризненно откликнулась она, ощущая, что совершила глупость, поторопившись со своим признанием. Вероятно, теперь она потеряет его, а ей этого не хотелось. Но его жесткий взгляд полыхнул ревнивым огнем, и она ударилась в слезы.
– О, лучше бы я тебе ничего не говорила! Тут все равно нечего говорить. Я не хотела!
Каупервуд был немного ошарашен. Он прекрасно знал человеческую природу и разбирался в женской натуре. Здравый смысл подсказывал ему, что этой девушке нельзя доверять, однако его влекло к ней. Может быть, она не лгала и ее слезы были настоящими.
– Ты совершенно уверена, что все это… что это больше не повторилось нигде и ни с кем?
Стефани вытерла слезы. Они находились в его апартаментах на Рэндольф-стрит, которые он использовал как место для свиданий.
– Мне кажется, ты меня совсем не любишь, – печально и укоризненно заметила она. – Думаю, ты меня совсем не понимаешь. Ты мне не веришь. Когда я рассказываю, как все было на самом деле, ты не хочешь ничего понять. Я не лгу, потому что просто не могу лгать тебе. Если ты так сомневаешься, то, наверное, нам лучше не встречаться. Я хочу быть откровенной с тобой, но ты мне не позволяешь…
Она замолчала с печальным и одиноким видом, в то время как Каупервуд со смутной грустью смотрел на нее. Что за странное влечение! Он не верил ей, однако не мог расстаться с ней.
– Не знаю, что и думать, – угрюмо сказал он. – Стефани, я не хочу ссориться с тобой из-за того, что ты сказала мне правду. Но, пожалуйста, больше не обманывай меня. Ты замечательная девушка, и я могу много для тебя сделать, если ты мне позволишь. Ты уже могла убедиться в этом.
– Я не обманываю тебя, – устало отозвалась она. – Надо думать, ты уже мог бы заметить это.
– Я верю тебе, – продолжал он, пытаясь отмахнуться от собственного здравого смысла. – Но у тебя очень вольный и своеобразный образ жизни.
«Пожалуй, я слишком много болтаю», – подумала Стефани.
– Я очень люблю тебя, и ты много для меня значишь. Это правда. Не изменяй мне. Не увлекайся этими балбесами – они недостойны тебя. Скоро я добьюсь развода, и тогда мы поженимся.
– Но я не увлекаюсь ими в том смысле, в каком ты думаешь. Они для меня не более чем простое развлечение. Ну, конечно, они мне нравятся. Лэйн Кросс по-своему очень милый, и Гарднер Ноулз тоже. Они все добры ко мне.
Каупервуд снова вскипел, когда она называла Лэйна Кросса «очень милым». Ему было неприятно, но все же он совладал с собой.