– Что именно? – задумчиво отозвалась Эйлин.
– О, вы же понимаете. Например, ожерелье. И я в придачу, – его взгляд был одновременно игривым и умоляющим.
Эйлин улыбнулась.
– Вы плохой мальчик, – уклончиво ответила она. Последнее откровение насчет миссис Хэнд сильно подхлестнуло ее мстительные чувства. – Дайте мне подумать и не просите меня взять ожерелье прямо сейчас. Я не могу. В любом случае, я не смогу носить его. Давайте встретимся еще раз, – она неопределенно махнула округлой рукой, и он погладил ее запястье.
– Я вот подумал, не хотели бы вы заглянуть в студию моего друга в этом доме? – беспечно поинтересовался он. – У него есть очаровательная коллекция старинных пейзажей. Я знаю, что вы интересуетесь картинами. Галерея вашего мужа считается одной из лучших.
Эйлин моментально, пусть даже интуитивно поняла, что имеется в виду. Предполагаемая студия на самом деле была «холостяцкими апартаментами».
– Не сегодня, – довольно нервно и взволнованно ответила она. – Как-нибудь в другой раз. А сейчас мне пора идти. Но мы еще увидимся.
– А это? – спросил он и взял ожерелье.
– Сохраните его, пока я не приду к вам, – ответила она. – Тогда я возьму его.
Эйлин немного успокоилась, когда убедилась, что он не собирается препятствовать ей. Но теперь она сама уже вовсе не была настроена препятствовать ему, а ее мысли были редкими и порывистыми, как облачка, разметанные ветром. Ей требовалось лишь время. Немного времени, и не более того.
Глава 34Хосмер Хэнд выходит на сцену
Мрачная ярость Хэнда и душераздирающий гнев Хейгенина в сочетании с яростью Рэдмонда Парди, который не замедлил поделиться своей печальной историей, и мстительностью молодого Макдональда и его единомышленников из Чикагской железнодорожной компании, создали напряженную атмосферу, чреватую гибельными возможностями и драматическими последствиями. Самым важным элементом в этой картине был Хосмер Хэнд; будучи управляющим ряда торговых и финансовых учреждений Чикаго, а также чрезвычайно богатым человеком, он имел возможность причинить Каупервуду немалый материальный ущерб. Хэнд необыкновенно любил свою молодую жену. Он имел небольшой опыт взаимоотношений с женщинами, поэтому его изумляло и приводило в бешенство, что такой человек, как Каупервуд, посмел бесцеремонно вторгнуться в его владения и так легко оскорбить его достоинство. Теперь он пылал горячей, продуманной жаждой мщения.
Те, кто знаком с миром финансов и крупных денежных рисков, хорошо понимают, как ценно иметь репутацию честного, ответственного и солидного человека во многих успешных предприятиях, на которых стоит наш мир. Если люди сами не обладают кристальной честностью, то, по меньшей мере, желают видеть ее в других и верить в ее наличие. Никто, кроме предпринимателей, не стремится так много знать друг о друге, не собирает так тщательно крупицы слухов, так или иначе влияющих на финансовое или общественное положение человека, так помалкивает о собственных делах и следит так пристально за делами своих соседей. Доверие к Каупервуду оставалось все еще прочным, так как было известно, что его интересует развитие чикагского железнодорожного транспорта, что он своевременно выплачивает проценты по ценным бумагам, что он организовал компанию влиятельных людей, которые под его управлением контролируют Чикагскую трастовую компанию, а также трамвайные компании Северного и Западного Чикаго, и, наконец, Национальный банк Лейк-Сити, где Эддисон по-прежнему был президентом, считает его кредитные обязательства надежными. Тем не менее даже до настоящего времени у него имелись противники, такие как Шрайхарт, Симмс и другие солидные люди из Дугласовского траста, не упускавшие возможности раструбить всем и каждому, что Каупервуд выскочка, и что в его карьере есть свидетельства о разного рода махинациях, если не финансовом мошенничестве. В сущности, Шрайхарт, некогда состоявший в совете директоров Национального банка Лейк-Сити вместе с Хэндом, Арнилом и другими, подал в отставку с этого поста и вывел из банка свои активы под предлогом, что Эддисон благоволит Каупервуду и Чикагской трастовой компании и предоставляет необоснованные займы, ставящие под удар благополучие банка. Арнил и Хэнд, в то время не имевшие личных претензий к Каупервуду, сочли такое противостояние Шрайхарта необоснованным. Эддисон утверждал, что его займы для Каупервуда не были чрезмерными и не превышали средний размер банковских ссуд. Кредитное обеспечение было превосходным.
– Я не хочу ссориться со Шрайхартом, но боюсь, что его обвинения несправедливы, – заявил тогда Эддисон. – Он пытается выместить личную обиду на нашем банке, а это неподобающее поведение.
Хэнд и Арнил как трезвомыслящие люди согласились с этим и даже выразили восхищение твердой позицией Эддисона. Тем не менее Шрайхарт продолжал нашептывать, что Каупервуд усиливает позиции Чикагской трастовой компании за счет Национального банка Лейк-Сити с целью добиться полной финансовой независимости, после чего Эддисон покинет свой пост, и банку придется обходиться своими силами. Хэнд задумался над этим предположением, но не стал предпринимать никаких действий.
Лишь после того, как стало известно о связи Каупервуда с миссис Хэнд, его финансовое и общественное положение пошатнулось. Хэнд, чья гордость была глубоко уязвлена, помышлял лишь о суровом наказании. Встретившись с Шрайхартом на собрании директоров вскоре после известной неприятности, он сказал:
– Несколько лет назад, Норман, когда вы говорили об этом Каупервуде, я подумал, что вы просто ревнуете к его успехам. Но недавно мне стали известны кое-какие обстоятельства, совершенно изменившие мое мнение. Теперь мне совершенно ясно, что этот человек порочен до мозга костей. Очень жаль, что городу приходится мириться с его присутствием.
– Значит, вы только сейчас это поняли, Хосмер? – удивился Шрайхарт. – Что же, не буду напоминать еще раз. Вероятно, теперь вы согласитесь со мной, что порядочным людям нужно что-то предпринять по этому поводу.
Хэнд, медлительный и немногословный, только посмотрел на него.
– Я вполне готов, – наконец сказал он. – Но сначала я посмотрю, что и как можно сделать.
Немного позже Шрайхарт, встретившийся с Дуэйном Кингслендом, узнал об истинной причине отношения Хэнда к Каупервуду и не замедлил поделиться этой горячей новостью с Мерриллом, Симмсом и остальными. Меррилл, который, несмотря на отказ Каупервуда расширить петлю своего трамвайного туннеля от Ласаль-стрит до Стейт-стрит к его магазину, до сих пор относился к нему со некоторой симпатией, восхищаясь его мужеством и дерзостью, теперь же выразил приличествующее негодование по этому поводу.
– Знаете, Энсон, это дрянной человек, – заметил Шрайхарт. – У него сердце гиены и повадки скорпиона. Вы слышали, как он обошелся с Хэндом?
– Нет, не слышал, – ответил Меррилл.
– Насколько я слышал, дело было так… – Шрайхарт наклонился поближе и шепотом поделился этой важной информацией с левым ухом мистера Меррилла. Последний вскинул брови.
– Ну и ну! – произнес он.
– А вот как он с ней познакомился, – презрительно добавил Шрайхарт. – Сначала он обратился к Хэнду с просьбой занять двести пятьдесят тысяч долларов под акции железнодорожной компании Западного Чикаго. Как думаете, наш друг рассержен? Это не то слово!
– И не говорите, – сухо отозвался Меррилл, хотя на самом деле он был восхищен и заинтригован, поскольку сам находил миссис Хэнд весьма привлекательной. – Впрочем, я не удивлен.
Он вспомнил, что его собственная жена однажды настаивала, чтобы пригласить Каупервуда.
Между тем Хэнд, вскоре встретившийся с Арнилом, доверительно сообщил ему, что Каупервуд посягнул на святость его семейных уз. Арнил изумился и опечалился; ему было достаточно знать, что Хэнду нанесено тяжкое оскорбление. Обсудив положение, они решили указать Эддисону, что как президент Национального банка Лейк-Сити он должен прекратить любые отношения с Каупервудом и Чикагской трастовой компанией. Вскоре Эддисон в присущей ему любезной и обходительной манере согласился предупредить Каупервуда о необходимости погашения всех его займов, после чего подал в отставку, а через семь месяцев стал президентом Чикагской трастовой компании. Это изменение на какое-то время произвело немалое смятение, ошеломив тех самых людей, которые подозревали, что так может случиться. В газетах много писали об этом.
– Ну и пусть, – кислым тоном произнес Арнил, обратившись к Хэнду в тот день, когда Эддисон уведомил совет директоров банка о предстоящей отставке. – Если он хочет порвать связь с таким банком и сойтись с таким человеком, это его дело. Он еще пожалеет об этом.
Между тем предстояли очередные муниципальные выборы, и Хэнд, заручившись дружеской поддержкой Шрайхарта и Арнила, решил дать бой Каупервуду на этом фронте.
Теперь, когда Хосмер Хэнд ощущал бремя возложенного на него великого долга, он без промедления приступил к делу. Когда что-то сильно раздражало его, он становился умелым и решительным бойцом. В грядущем политическом конфликте он нуждался в способном помощнике, поэтому остановил свой выбор на человеке, который в последнее время стал заметной фигурой в политических кругах Чикаго, а именно на Патрике Гилгане, помощнике Каупервуда по временам газовой войны за концессию в Гайд-Парке. Теперь мистер Гилган был довольно преуспевающим человеком. Способный к непринужденному общению, умеющий держать язык за зубами и абсолютно лишенный моральных принципов в вопросах общественной важности (особенно в том, что касалось так называемых гражданских прав), он по всем статьям мог добиться политического успеха. Его салун был самым шикарным на Уэнтворт-авеню и сиял огнями новомодных ламп накаливания, отражавшимися в зеркалах. В его избирательном округе было полно ветхих домишек, теснившихся вдоль недостроенных улиц, но сам Патрик Гилган теперь был сенатором штата, который баллотировался в конгресс на следующих выборах и считался возможным преемником достопочтенного Джона Дж. Маккенти на негласном посту диктатора городских законов, если республиканская партия придет к власти. (До присоединения к городу Гайд-Парк был республиканской вотчиной, и поскольку большинство жителей обычно голосовало за демократов, Гилган не мог поменять политический лагерь без ущерба для своей репутации.) Из предвыборных политических дискуссий Хэнд уяснил, что Гилган считается едва ли нее самым влиятельным политиком Южной стороны, поэтому и послал за ним. В личном плане Хэнд гораздо меньше симпатизировал обходительному морализаторству таких людей, как Хейгенин, Хиссоп и другие, кто довольствовался нравоучениями и стремился к победе во имя высшего блага, нежели холодному политическому расчету таких людей, как Каупервуд. Если Каупервуд при поддержке Маккенти мог добиться впечатля