– Я слышал о нем, – заметил Каупервуд. – Ведь это он был замешан в деле с Кармен Торриба несколько лет назад? – Он имел в виду испанскую танцовщицу, гастролировавшую по Америке, в которую Линд был отчаянно влюблен.
– Да, разумеется, – со скрытым злорадством отозвалась Эйлин. – Но тебе-то что с того? Он все равно очарователен. И он мне нравится.
– Я же не говорил, что мне есть до этого дело, верно? Ты не возражаешь против обычного упоминания об инциденте?
– Знаю я об этом инциденте, – шутливо откликнулась Эйлин. – И тебя я тоже знаю.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, пытливо глядя на нее.
– Я тебя знаю, – ласково, но решительно повторила она. – Ты думаешь, я буду сидеть здесь и довольствоваться ролью нежной любящей жены, пока ты обхаживаешь других женщин. Так вот, этому не бывать. Я знаю, почему ты так говоришь о Линде, для того, чтобы я не слишком увлекалась им. Но если я захочу, то сделаю это. Я буду делать то, что хочу, а ты можешь делать, что тебе вздумается. Я тебе не нужна, так почему ты беспокоишься, что другие мужчины интересуются или не интересуются мной?
По правде говоря, у Каупервуда не возникало определенных мыслей по поводу возможной связи между Линдом и Эйлин, не больше чем по поводу отношений между ней и любым другим мужчиной. Однако в интуитивно он чувствовал, что у нее кто-то есть. Именно это его ощущение передалось Эйлин и вызвало ее как будто бы ничем не спровоцированное замечание. С учетом обстоятельств Каупервуд попытался быть как можно более обходительным; он ясно понимал, на что она намекает.
– Эйлин, о чем ты? – нежно сказал он. – Зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, что ты дорога мне. Я не могу предотвратить ничего, что тебе захочется сделать, и ты знаешь, что я даже не буду пытаться. Я лишь хочу видеть тебя довольной. Ты знаешь, что я люблю тебя.
– Да, я знаю, как ты любишь меня, – настроение Эйлин моментально изменилось. – Пожалуйста, не начинай все сначала. Мне тошно от этого. Я знаю, что ты волочишься за любой приглянувшейся женщиной. Мне известно о миссис Хэнд. Даже в газетах ясно писали об этом. За последние восемь дней ты возвращался домой лишь однажды вечером, достаточно надолго, чтобы я могла увидеть тебя. Не говори со мной. Не пытайся утешать меня. Думаешь, я не знаю, кто твоя последняя пассия? Но тогда не ной и не ссорься со мной, если я начну интересоваться другими мужчинами, а это, безусловно, будет. Если это случится, то по твоей вине, и ты знаешь об этом. Теперь не жалуйся; это ни к чему не приведет. Я не собираюсь сидеть здесь и строить из себя дуру. Я много раз говорила тебе об этом. Ты мне не верил, но это правда. Я говорила тебе, что однажды найду себе кого-нибудь, и я это сделаю. В сущности, я уже это сделала.
При этих словах Каупервуд окинул ее спокойным оценивающим, хотя доброжелательным взглядом, но она вышла из гостиной с вызывающим видом, прежде чем он успел что-либо сказать, и удалилась в музыкальную комнату, откуда до него через несколько секунд донеслись по коридору вступительные аккорды Второй венгерской рапсодии, сыгранные с трогательным воодушевлением. Эйлин вложила в музыку свое неизбывное страдание. Каупервуду была ненавистна мысль, что такой самодовольный щеголь, как Линд, привлекательный и льстивый светский хлыщ, мог заинтересовать Эйлин, но чему быть, того не миновать. Ему не пристало жаловаться, но на мгновение его охватила невероятная тоска по ушедшим временам. Он помнил ее в Филадельфии школьницей в красной пелерине с капюшоном, в доме ее отца, верхом на лошади, едущей в коляске. Какой блестящей и пылкой девушкой она была, какой милой дурочкой, ошалевшей от любви! Могла ли она на самом деле решить, что он ее больше не волнует? Возможно ли, что она нашла другого мужчину, который увлечен ею и которым она сама живо интересуется? Эта мысль казалась нелепой.
Он наблюдал за Эйлин, когда она позднее вернулась в столовую, в зеленый шелковом платье с медными переливами. Локоны были высоко уложены на голове, и он снова невольно восхитился ею. Она выглядела помолодевшей, хотя и невеселой, влюбленной (в кого-то еще), энергичной и упрямой. Каупервуд на мгновение подумал, как ужасна бывает страсть, как она оглупляет людей. «Все мы находимся в тисках великого импульса продолжения рода», – подумал он. Он заговорил с ней о посторонних вещах – о приближающихся выборах, о фургоне с плакатом: «Должен ли Каупервуд стать хозяином города?».
– Как, по-моему, это дешевая политика? – спросил он. Потом рассказал, как заглянул в так называемый республиканский павильон на перекрестке Стейт-стрит и Шестнадцатой улицы, громадный наскоро сбитый вроде сарая из некрашеных досок с рядами скамей, и услышал речь агитатора, гневно обличавшего Каупервуда.
– У меня возникло искушение задать этому ослу несколько вопросов, – добавил он. – Но я решил, что не стоит этого делать.
Эйлин невольно улыбнулась. Несмотря на все свои недостатки, он был удивительным человеком. Это надо же, поставить на уши весь город! «Но какое мне дело до его прекрасных качеств, если он обманывает меня».
– Ты встретила другого мужчину, кроме Линда, который тебе понравился? – наконец спросил он шутливым тоном, с намерением собрать побольше информации и не вызывать подозрений.
Эйлин, тоже изучавшая его и уверенная, что эта тема снова будет затронута, спокойно ответила:
– Нет, не встретила, но мне и не нужно. Одного вполне достаточно.
– Что ты имеешь в виду? – мягко спросил он.
– Только то, что сказала. Одного достаточно.
– Ты хочешь сказать, что у тебя роман с Линдом?
– Я хочу сказать… – Он умолкла и вызывающе посмотрела на него. – Какая тебе разница, что я хочу сказать? Да, у меня с ним роман, но тебе-то что за дело? Почему ты задаешь вопросы? Для тебя не имеет значения, что я буду делать. Я тебе не нужна. Зачем ты пытаешься что-то выяснить? До сих пор я не изменяла тебе, не потому, что не хотела тебя огорчить. Допустим, я влюблена, и что с того? Какая тебе разница?
– Большая разница. Ты знаешь, что нужна мне. Почему ты так говоришь?
– Знаю, как я тебе нужна! – вспыхнула она. – Хорошо, я тебе кое-что скажу, – ярость от его холодности побуждала ее продолжать. – Да, я влюбилась в Линда, и более того. Я его любовница, и так будет впредь. Но какое тебе дело до этого?
После этого заявления, сделанного в пылу гнева, порожденного его долгим равнодушием, Каупервуд выпрямил спину, его глаза вспыхнули тем неумолимым огнем, которым он иногда встречал своих врагов. Он сразу же увидел много вещей, которые мог бы сделать, чтобы испортить ей жизнь и отомстить Линду, но после мгновенного размышления решил не делать этого. Им двигала не слабость, а ощущение превосходящей силы. Зачем ревновать? Разве он не причинил ей достаточно боли? Его холодная ярость превратилась в скорбь за Эйлин, за себя, за саму несправедливость жизни, опутанной узами желания и необходимости. Он не мог винить Эйлин – Линд в самом деле был привлекательным мужчиной. Каупервуд не хотел расставаться с ней или затевать ссору с ним, ему хотелось лишь на время отдалиться от нее: может быть, она сама решит бросить его? Может, он найдет женщину, которая будет нужна ему, и этого станет достаточно, чтобы оставить Эйлин. Но где она, такая женщина? Ему до сих пор не удалось найти ее.
– Эйлин, – тихо сказал он, – я не хочу, чтобы ты так ожесточалась из-за этого. Зачем? Когда ты это сделала? Расскажи мне.
– Нет, я не стану, – с горечью ответила она. – Это не твое дело, и я не скажу тебе. Зачем ты спрашиваешь? Тебе наплевать.
– Нет, мне не наплевать, – раздраженно, почти грубо откликнулся он. – Когда это случилось? Это, по крайней мере, ты можешь мне сказать. – Его жесткий, холодный взгляд постепенно смягчился, сменившись просительным выражением.
– Недавно, – через силу сказала Эйлин. – Наверное, около недели.
– Как давно вы знакомы? – с интересом спросил он.
– Четыре или пять месяцев. Я познакомилась с ним прошлой зимой.
– И ты сделала это специально – потому что влюбилась в него или потому, что хотела сделать мне больно?
Каупервуд все еще не мог поверить, что она разлюбила его. Эйлин раздраженно повела плечами.
– Я сделала это потому, что хотела, а не из-за ненависти к тебе, – отрезала она. – Как интересно, ты сидишь здесь и строишь из себя следователя после всего, что сделал со мной!
Она оттолкнула тарелку и начала подниматься из-за стола.
– Минутку, Эйлин, – просто сказал он, отложив нож и вилку и глядя на нее, сидевшую напротив, через красиво накрытый, под шелковыми абажурами стол, уставленный серебром и севрским фарфором, фруктами и изысканными блюдами.
– Я не хочу, чтобы ты так говорила со мной, – продолжал он. – Ты знаешь, что я не мелкий простачок. Ты знаешь, что бы я ни делал, я не собираюсь ссориться с тобой. Я понимаю, в чем твои проблемы. Я понимаю, почему ты так ведешь себя и как ты будешь чувствовать себя потом, если продолжишь в том же духе. Что бы я ни сделал… – он помедлил, охваченный внезапным чувством.
– Ах ни сделал? – воскликнула она, не в силах справиться со своими чувствами. Его спокойствие пробудило старые воспоминания. – Так вот, держи свое сочувствие при себе. Оно мне не нужно, я как-нибудь обойдусь без него. Лучше бы ты вообще не разговаривал со мной.
Эйлин оттолкнула тарелку с такой силой, что опрокинула бокал шампанского, и желтая пенистая жидкость растеклась по белоснежной скатерти, пока она бросилась к дверям. Она задыхалась от гнева, боли, стыда и сожаления.
– Эйлин! – позвал он и кинулся следом, не обращая внимания на дворецкого, который вошел в комнату, услышав звук отодвигаемых стульев. Семейные ссоры не были новостью для него. – Я знаю, ты хочешь любви, а не возмездия! Ты хочешь любить и быть любимой. Мне очень жаль. Не нужно так сердиться на меня, ведь я же не сержусь на тебя, – он схватил ее за руку и держал, когда он прошли в следующую комнату. К тому времени Эйлин была слишком возбуждена, чтобы понимать, что он делает.