в присутствии горничной опрокинул стол, с сатанинской ловкостью подхватил падавшую настольную лампу и швырнул ее в окно. Во время одного из таких скандалов отшвырнул ее саму и завопил в ответ на крики ужаса присутствовавших в комнате: «Пусть расшибется! Этой маленькой бесовке не повредит сломать несколько костей!» Это было ее самое страшное воспоминание об отчиме, и оно немного смягчало ее мнение о матери, вызывая сочувствие, когда она особенно сердилась на нее. О собственном отце ей было известно только то, что он развелся с ее матерью, она не знала почему. Мать нравилась Бернис во многих отношениях, хотя она не чувствовала подлинной любви к ней; иногда миссис Картер казалась слишком поверхностной, а иногда слишком сдержанной.
Летний дом в Поконо, или «Лесной край», как его называла миссис Картер, содержался на особый манер. В прошлом он был заселен только с июня по октябрь, когда миссис Картер возвращалась в Луисвилль, а Бернис и Рольф отправлялись в свои школы. Рольф был жизнерадостным юношей с хорошими манерами, отменно воспитанным, добросердечным и учтивым, но не обладавшим блестящим умом. Каупервуд, впервые встретив его, составил мнение, что при обычных обстоятельствах из него получился бы неплохой личный секретарь. С другой стороны, Бернис, рожденная от первого мужа, была существом с незаурядным интеллектом и жизнерадостным сердцем. После встречи с ней в приемной пансиона Брюстер Каупервуд глубоко понимал суть ее расцветающего характера. К этому времени он был так хорошо знаком с типами женщин, что этот уникальный тип, как лошадь исключительной стати для опытного коневода, с особой яркостью был отмечен в его уме. Как в огромной скаковой конюшне амбициозный заводчик может вообразить, что он увидел в симпатичной кобыле все признаки и задатки будущей победительницы скачек в Дерби, так и в Бернис Флеминг Каупервуд предвидел центральную фигуру светского раута в Ньюпорте или в лондонской гостиной. Почему? Она обладала притягательной аурой, изяществом, чистокровной родословной – вот почему. Поэтому она необыкновенно нравилась ему, пожалуй, как ни одна другая женщина до этого.
Теперь Каупервуд увидел Бернис на лужайке в «Лесном краю». Она просила садовника установить высокий столб, к которому на шнуре прикрепили теннисный мяч, и они с Рольфом увлеченно играли. Миссис Картер, получившая телеграмму от Каупервуда, встретила его на железнодорожной станции в Поконо. Его радовали зеленые холмы, змеившаяся по склону желтая дорога, серебристо-серый коттедж с черепичной крышей, появившийся в отдалении. Было три часа дня, и солнце ярко сияло в небе.
– Ну, вот и они, – с добродушной улыбкой сказала миссис Картер, когда они выехали из-под низкого каменного выступа, огибавшего дорогу неподалеку от коттеджа. Бернис, выполнявшая прием, отбежала в сторону и ударила ракеткой по привязанному мячу. – Как обычно, заняты делом. Они такие сорванцы!
Она окинула их довольным материнским взглядом, которому Каупервуд вынужден был отдать должное. Он думал о том, как будет жаль, если ее надежды на детей не осуществятся. Такое было вполне возможно, ибо жизнь сурово обходится с людьми. «Какой странный тип женщины, – подумалось ему. – С одной стороны, нежная и любящая мать, а с другой, – обыкновенная сводница». Удивительно, что она вообще имела детей. Бернис была в белой юбке, белых теннисных туфлях и свободной блузе из кремового шелка. Она раскраснелась, а ее рыжеватые волосы были в полном беспорядке. Хотя они проехали через ворота в живой изгороди и остановились у западного входа, игра не прекратилась, а Бернис, увлеченная своим занятием, даже не взглянула на них.
Для нее он был лишь другом ее матери. Каупервуд вдруг с необычной пронзительностью ощутил, что ее движения, сиюминутные позы, которые она принимала, исполнены дивного естественного очарования. Он хотел сказать об этом миссис Картер, но сдержался.
– Бодрящая игра, – довольно заметил он. – Вы тоже играете?
– Ох, когда-то играла, но теперь нет. Иногда я пробую сыграть один сет с Рольфом или Беви, но они разбивают меня в пух и прах.
– Беви? Кто это?
– Это уменьшительное от «Бернис». Так Рольф звал ее, когда был малышом.
– Беви! Звучит мило.
– Мне тоже всегда нравилось это прозвище. Оно как-то идет ей, хотя и не знаю почему.
Перед обедом Бернис вышла к ним, освеженная после ванны и одетая в легкое летнее платье, которое показалось Каупервуду сплошными оборками и выглядело особенно элегантным из-за отсутствия корсета. Но ее узкое, приятно осунувшееся лицо, и тонкие, но сильные руки особенно захватили его воображение. Она отдаленно напоминала Стефани, но ее подбородок был тверже и лучше очерченным, хотя и более агрессивным. Ее взгляд тоже был более проницательным и менее уклончивым.
– Итак, мы снова встретились, – заметил он с немного отстраненным видом, когда она вышла на крыльцо и бесшумно опустилась в плетеное кресло. – Последний раз, когда я вас видел, вы усердно трудились в Нью-Йорке.
– Нарушая правила. Нет, я забыла; это была самая легкая работа. Эй, Рольф, – равнодушно бросила она через плечо, – твой перочинный нож валяется в траве.
Оборванный на полуслове, Каупервуд выдержал короткую паузу и спросил:
– Кто победил в этой азартной игре?
– Конечно же, я. Я всегда побеждаю, когда играю в тетербол.
– О, вот как!
– Я имею в виду, только когда играю с братом. Он плохо двигается. – Она повернулась на запад (крыльцо выходило на юг) и посмотрела на дорогу, поднимавшуюся от Струдсберга. – Думаю, это Гарри Кемп, – добавила она, явно думая о своем. – Тогда он привезет мою почту, если что-то пришло.
Она встала и исчезла в доме, но вышла через несколько секунд и спустилась к воротам, которые находились примерно шагах в ста от дома. Она двигалась с таким изяществом, что Каупервуду казалось, будто она парит в воздухе. Щеголеватый юноша в голубом шелковистом пиджаке, белых брюках и туфлях, восседал на рессорной двуколке с высоким облучком.
– Два письма для вас, – прокричал он высоким голосом, почти фальцетом. – Я думал, их будет восемь или девять. Ну и жарища, правда!
Его манера держаться была лихой, но какой-то женственной, и Каупервуд сразу же записал его в болваны. Бернис забрала письма с приятной улыбкой и отошла, читая на ходу и даже не взглянув на почтальона. Вскоре он услышал ее голос из дома:
– Мама, Хаггерти пригласили меня к себе на последнюю неделю августа. Я думаю не ездить в Тэксид и отправиться к ним; мне нравится Бесс Хаггерти.
– Тебе придется принять решение, дорогая. Они будут в Тарритауне или в Лун-Лейк?
– Разумеется, в Лун-Лейк, – донесся голос Бернис.
Каупервуд подумал, что Бернис уже осваивается в светских кругах. Она взяла хороший старт: Хаггерти были богатыми управляющими угольных шахт в Пенсильвании. Состояние Харриса Хаггерти, о чьих родственниках она говорила, оценивалось от шести до восьми миллионов долларов. Эта семья принадлежала к высшему свету.
После обеда они поехали в «Сэдлер» на Сэдлерс-Ран, где устраивали танцы и «прогулки под луной». Из-за отстраненной манеры Бернис по пути туда Каупервуд впервые в жизни почувствовал, что начинает стареть. Несмотря на бодрость духа и тела он сознавал, что ему уже пятьдесят два года, в то время как ей только семнадцать лет. Почему же юношеские соблазны продолжают владеть им? Она была облачена в нечто фантастически воздушное из кружев и шелка, открывавшее гладкие плечи и стройную, царственную, неподражаемо вылепленную шею. По плавным очертаниям мышц он догадывался о силе ее рук.
«Наверное, уже слишком поздно, – подумал он, глядя на ее руки. – Я старею».
К свежести вечернего воздуха среди холмов примешивалась печаль.
«Сэдлер», куда они добрались после десяти вечера, был заполнен юными красавцами и красавицами из окрестных мест. Миссис Картер, привлекательно выглядевшая в бальном наряде серебристо-розового цвета, не сомневалась, что Каупервуд потанцует с ней. Он так и поступил, но его взгляд был прикован к Бернис, которая переходила из рук одного молодого франта к другому, ритмично двигаясь в хитросплетениях вальса и шотландской польки. Там был и новый модный танец с энергичными, быстрыми пируэтами: сначала танцоры поочередно выбрасывали ноги вперед, а потом разворачивались спиной к спине и повторяли все сначала. Бернис, грациозная и проворная, казалась Каупервуду воплощением непринужденной энергии, не сознающей никого и ничего вокруг, кроме духа самого танца как выражения нежнейших чувств, далекой неземной радости. Каупервуд смотрел и дивился.
– Бернис, – обратилась к ней миссис Картер, когда она подошла к ним, сидевшим под луной и обсуждавшим светскую жизнь в Нью-Йорке и Кентукки. – Ты оставила один танец для мистера Каупервуда?
Каупервуд, испытавший мимолетное раздражение, заверил, что он больше не собирается танцевать. Про себя он обозвал миссис Картер дурой.
– Думаю, мой список полон, – с томным видом отозвалась ее дочь. – Но, пожалуй, одно приглашение можно будет отклонить.
– Только не ради меня, пожалуйста, – попросил Каупервуд. – Премного благодарен, но я больше не хочу танцевать.
В тот момент он едва не возненавидел ее за холодную снисходительность, но все же не мог не восхищаться ею.
– Что за манеры, Беви? Сегодня вечером ты очень плохо себя ведешь.
– Прошу вас, – довольно резко вмешался Каупервуд. – Достаточно. Мне больше не хочется танцевать.
Бернис окинула его странным задумчивым взглядом.
– Но у меня есть свободный танец, – тихо сказала она. – Я всего лишь поддразнила вас. Вы потанцуете со мной?
– Разумеется, я не могу отказать, – холодно ответил Каупервуд.
– Тогда следующий танец наш, – сказала она.
Они пошли танцевать, но сначала он был настолько рассержен, что не мог успокоиться. Он чувствовал себя скованным и неуклюжим. Каким-то образом этой девчонке удалось пробить броню его природной выдержки. Но когда они перешли ко второй половине танца, ее воодушевление передалось ему, и он почувствовал себя более непринужденно, двигаясь в такт музыке. Она настроила его в непривычный унисон с собой.