Миссис Фредерика Бэтджэр была темной блондинкой, белокожей, спокойной, умиротворенной, словно сошедшей с полотен фламандских мастеров. Одетая в утреннее серебристо-серое платье и причесанная на старинный манер, она держала на коленях бамбуковую корзинку с образцами скандинавской вышивки.
– Беви, – сказала она, – ты помнишь Килмера Дельмо? Он приезжал к Хэггерти прошлым летом, когда ты была там.
Бернис, сидевшая за чиппендейловским письменным столиком и писавшая письма, подняла голову, мгновенно припомнив этого молодого человека. Килмер Дельмо – высокий, коренастый, с небрежными манерами, одетый по последней моде, с разболтанной походкой, румяный, с пустым взором, готовый повторять все, что говорят вокруг. Младший из двух сыновей Огюста Дельмо, банкира и мультимиллионера, он был наследником состояния, приблизительно в шесть – восемь миллионов долларов. В прошлом году у Хэггерти он таскался за ней хвостиком.
Миссис Бэтджер с любопытством посмотрела на Бернис и вернулась к шитью.
– Я пригласила его на эти выходные, – как бы между прочим сообщила она.
– Правда? – любезным тоном отозвалась Бернис. – Есть и другие?
– Разумеется, – подтвердила миссис Бэтджер. – Насколько я могу понять, Килмер тебя не интересует.
Бернис загадочно улыбнулась.
– Ты помнишь Клариссу Фолкнер, Беви? – продолжала миссис Бэтджер. – Она вышла замуж за Ромула Гаррисона.
– Великолепно. Где она теперь?
– Они сняли на зиму Шато-Брель в Арсе. Ромул – идиот, зато Кларисса умница. Она пишет, что собрала у себя настоящий королевский двор. Там соберется половина светского общества из Лондона и Парижа. Как мило, что она теперь всем заправляет. Бедняжка! Одно время я сильно беспокоилась за нее.
Бернис не подала виду, что хорошо поняла смысл намеков. Правда, все правда! Необходимо с юности задумываться о своей жизни. Она испытывала новое и тягостное для нее чувство долга.
Килмер Дельмо приехал в пятницу к полудню с шестью разными чемоданами, лакеем и нелепым рвением охотиться и играть в поло (он подхватил эту хворь от своих приятелей в Беркшире). Специальный комплимент, якобы переданный мисс Флеминг и тактично сказанный ему миссис Бэтджер, побудил его предложить Бернис воскресную поездку в Сэддл-Рок.
– Я очень рад снова встретиться с вами. М-да! Целый век прошел с тех пор, как я был в Хэггерти. Нам вас не хватало после вашего отъезда. М-да! После нашей последней встречи мне понравилось играть в поло, и теперь рядом со мной все время ездят три пони, м-да! Целая конюшня!
Бернис старательно изображала вежливый интерес. Ее мысли были обращены к Шато-Брель, зимнему двору Клариссы Гаррисон, ей впервые показалось, что время уходит.
Между тем поездка оказалась сплошной скукой, разговоры были невыносимы, и она прилагала титанические усилия, чтобы поддерживать беседу. В понедельник она сбежала и провела несколько дней до уикенда в Морристауне. Миссис Бэтджер, чутко понимавшая, куда дует ветер, только вздыхала. Ее собственный Корскаден был не бог весть чем, не считая его денег, но жизнь есть жизнь, и честолюбивые люди либо наследуют богатство, либо благоразумно наживают его. Какая-нибудь невероятно изворотливая дурочка скоро приберет к рукам Криса Дельмо. Она пришла к выводу, что Бернис слишком разборчива.
Бернис невольно сопоставляла воспоминание об этом инциденте с недавними похвалами в адрес лейтенанта Брэксмора, расточаемыми ее матерью. Только теперь перед нею замаячило тревожное, печальное понимание того, что у них с матерью нет денег и что, если не считать ее родословной, она в определенном смысле самозванка в высшем обществе. Вокруг нее никогда не витали слухи о богатстве, ни один льстивый шепоток, ни одна газетная публикация не намекала на ее положение богатой наследницы. Все светские щеголи были начеку в ожидании какой-нибудь пустоголовой юной блондинки с бесконечным банковским счетом. Будучи сибариткой по натуре, она была страстной поклонницей высокого искусства, изысканных манер и любых проявлений власти и успеха. Она мечтала обо всем этом, как и о великой духовной и личной свободе, которую в те дни могло обеспечить лишь богатство и ничего больше. В то же время она лелеяла смутную надежду, что если когда-нибудь встретит по-настоящему любящего мужчину, которого она тоже полюбит, человека, который будет искренне и глубоко нуждаться в ней, то она свободно и радостно посвятит ему свою жизнь.
Во время своего летнего визита в Наррагансет Каупервуд недолго был встревожен присутствием Брэксмора, поскольку тот получил особый приказ и был вынужден спешно уехать в Хэмптон-Родс. Но в следующем ноябре, временно оставив свои тягостные дела в Чикаго, Каупервуд снова встретил лейтенанта, который прибыл однажды вечером во всем блеске своих регалий, чтобы сопроводить Бернис на бал. В армейской фуражке с высокой тульей, выгодно подчеркивающей его привлекательное лицо, с блестящими золотом эполетами, с позвякивающим кортиком на поясе он казался воплощением юной отваги. Каупервуд почувствовал свой возраст, разительный контраст с молодой энергией и романтикой, и сейчас страдал от душевной боли.
Бернис была ошеломительно прекрасна в пышном легком платье, облегающее ее тело. Каупервуд наблюдал за ними из соседней комнаты, где делал вид, будто читает, и тяжело вздыхал. Увы! При всем его хитроумии и проницательности, он не мог двигаться против течения жизни. Как в его возрасте стать привлекательным для молодежи? На стороне Брэксмора были его годы, юношеский румянец и военная выправка. Бернис, когда она готовилась к выходу, буквально лучилась молодостью, надеждой и весельем. Через несколько секунд Каупервуд встал и, сославшись на дела, поспешно удалился. На самом деле он лишь закрылся в номере соседнего отеля и погрузился в раздумья. Для обычного человека в таких обстоятельствах, отягощенного старомодными представлениями о рыцарстве, самопожертвовании и долге, было бы логично отступить в сторону и дать дорогу молодым, отдать дань условностям и обрести утешение в нравственности и добродетели. Но Каупервуд был далек от того, чтобы рассматривать вещи в высокоморальном или альтруистическом свете. Его девиз гласил «Мои желания превыше всего», и, руководствуясь этим правилом, он, при всем сочувствии к влюбленности Бернис и к молодой любви в целом, не собирался отступать, пока у него оставалась хоть какая-то надежда. Между ним и Бернис случались незначительные шаги к близости, которые убедили его, что она не настроена против него. В то же время ее отношения с молодым лейтенантом, как доверительно сообщила ему миссис Картер спустя время, нельзя было считать просто легким флиртом. Если Бернис не придавала им особого значения, то Брэксмор со всей очевидностью думал иначе.
– После своего отъезда он буквально забрасывает ее письмами, – сообщила миссис Картер Каупервуду. – Думаю, он не из тех, кто может отступиться от своего.
– Очень полезное качество, – сухо заметил Каупервуд.
Миссис Картер не терпелось посоветоваться с ним по этому вопросу. Брэксмор был способным юношей. Она знала о его связях. После смерти отца он унаследует как минимум шестьсот тысяч долларов, если не больше. Но как насчет ее собственного прошлого в Луисвилле? Что, если о нем станет известно впоследствии? Не будет ли разумно со стороны Бернис поскорее выйти замуж и устранить эту опасность?
– Это проблема, не так ли? – спокойно осведомился Каупервуд. – Вы уверены, что она влюблена?
– Ох, я бы так не сказала, но подобное увлечение часто перерастает в любовь. Я бы никогда не поверила, что кто-то может вскружить ей голову, она ведь такая благоразумная, но она понимает, что ей нужно как-то устроиться, а мистер Брэксмор, безусловно, подходящий кандидат. Я хорошо знакома с его кузенами Клиффорд-Портерами.
Каупервуд нахмурился. Эта забота о будущем Бернис уже надоела ему до глубины души. Он был убежден, что рано или поздно сам получит ее, даже ценой большого ущерба для ее положения в светском обществе. Пусть лучше она станет выше мнения других вместе с ним, чем станет светской львицей с другим мужчиной. Однако вышло так, что необходимость суровых и решительных действий оказалась излишней.
Представьте себе столовую в одном из лучших отелей Нью-Йорка около полуночи, после вечера в опере, куда Каупервуд пригласил миссис Картер, Бернис и лейтенанта Брэксмора. Теперь он играл роль беспристрастного распорядителя и радушного наставника.
Его отношение к Бернис в соответствии с выбранным курсом, который он счел пагубным для Брэксмора, было мягким, учтивым, доброжелательным, заботливым. Подобно Мефистофелю, он поджидал своего часа, наблюдая за миссис Картер и Бернис, которые сидели в первом ряду в ослепительных нарядах: миссис Картер в бледно-желтом шелковом платье с алмазными украшениями, а Бернис в алом и бледно-розовом, с гребнем в волосах. Лейтенант в парадном мундире улыбался и отпускал любезные замечания, делал комплименты певцам, шептал приятные пустяки на ухо Бернис и время от времени обращал внимание Каупервуда на высокопоставленных военных моряков, присутствовавших в зале. После оперы они проехали по сумрачным, ветреным улицам в отель «Уолдорф», где для них был заказан стол в ресторане. Посоветовавшись относительно меню и заказав вино, Каупервуд вернулся к обсуждению «Богемы», которую они только слушали в опере. Смерть Мими и горе Родольфо, переложенные на великолепную музыку Пуччини, глубоко трогали его.
– Возможно, этот театральный мир не связан с подлинным художественным творчеством, но он создает очень жизненное впечатление, – сказал он.
– Я не уверен, – с серьезным видом произнес Брэксмор. – Все, что мне известно о богеме, я знаю из книг, к примеру, Трилби и… – Он не смог вспомнить другого автора и остановился на полуслове. – Полагаю, так устроена жизнь в Париже.
Он посмотрел на Бернис, ожидая одобрения и улыбки. Непосредственная и впечатлительная, слушая музыку, она несколько раз испытывала всплески благоговения перед красотой, которую нельзя было выразить никакими возвышенными словами, но которую она глубоко переживала. Когда она погрузилась в мечтательное полузабытье со сложенными на коленях руками и взглядом, устремленным на сцену, Брэксмор и Каупервуд смотрели на ее приоткрытые губы и точеный профиль со сходным чувством вожделения и энтузиазма. Бернис поняла, что мужчины наблюдают за ней, она удержала эту позу еще несколько секунд, а потом как будто со вздохом очнулась от сна. Теперь этот момент вспомнился ей, как и ее отношение к опере в целом.