Бывший судья, от которого исходил тонкий запах парфюма, чисто выбритый и дружелюбно улыбавшийся, имел при себе черный портфель, который он поставил на пол рядом с собой.
– Да, судья, – ответил Суонсон. – Я практически решил наложить вето. Не вижу оснований для поддержки этой инициативы. Насколько я вижу, это подозрительный и несвоевременный законопроект.
Губернатор говорил с приятным шведским акцентом.
Последовало долгое, благодушное и почти философское обсуждение достоинств и недостатком сложившейся ситуации. Губернатор был усталым и немного рассеянным, но проявлял выдержку и был готов выслушать новые аргументы, с которыми он был уже хорошо ознакомлен. Разумеется, он знал, что Диккеншитс был советником в трамвайной компании Северного Чикаго.
– Я был рад услышать все, что вы пожелали мне сообщить, судья, – наконец сказал губернатор. – Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я не уделил этому вопросу серьезного внимания. Я в курсе почти всего, что происходит в Спрингфилде. Мистер Каупервуд – выдающийся человек, и у меня к нему не больше претензий, чем к двадцати другим организациям, которые действуют здесь в настоящее время. Мне известно, в чем состоят его трудности. Меня едва ли можно обвинить в симпатиях к его противникам, так как они определенно не испытывают ко мне никакой симпатии. Я даже не прислушиваюсь к тому, что пишут в газетах. Это вопрос веры в демократию, вопрос разницы идеалов между мной и многими другими людьми. Я еще не наложил вето на законопроект. Пока мне не предоставят более убедительных доказательств в пользу этой инициативы, я воздержусь подписывать.
– Губернатор, – сказал Диккеншитс, поднявшись со своего места. – Позвольте мне поблагодарить вас за оказанную любезность. Я буду последним, кто пожелает влиять на ваше мнение и оспаривать ваши намерения, важно честно и справедливо решить проблему концессий для развития городского транспорта без эмоций, публичных страстей, зависти, пустословия и всего прочего, направленного на противодействие усилиям мистера Каупервуда. Повторю: все дело в зависти. Его противники готовы пожертвовать справедливостью и честной игрой, лишь бы отстранить его от дел. Вот и все.
– Возможно, все это правда, – отозвался Суонсон. – Тем не менее здесь имеется и нечто иное, что вы как будто не замечаете или не хотите видеть – конституционное право людей на рассмотрение, обсуждение и переоценку контрактов в то время и таким образом, как это было предусмотрено условиями первоначальной концессии. То, что вы предлагаете, делает ничтожным и недействительным соглашение между обществом и трамвайными компаниями в то время, когда люди вправе ожидать подробного и свободного обсуждения этого вопроса, независимо от влияния и контроля законодательных органов штата. Заставить законодательное собрание под нажимом или с помощью иных средств вмешаться в этот процесс и повлиять на него я называю нечестной игрой. Предложения, которые содержатся в этом законопроекте, должны быть представлены на обсуждение на следующих выборах, кандидаты примут решение, которое сочтут справедливым. Вот как следует уладить этот вопрос: негоже вмешиваться в законодательство и влиять на сенаторов или покупать голоса, а потом ожидать, что я приму положительное решение и поставлю свою подпись.
Суонсон не повышал голос и не выказывал никакой антипатии к собеседнику. Он был тверд, спокоен и благожелателен.
Диккеншитс провел ладонью по широкому лбу с залысинами. Казалось, он что-то обдумывает какой-то аргумент или действие.
– Ну что же, губернатор, – наконец сказал он, – я хочу поблагодарить вас. Вы были чрезвычайно добры. Кстати, я вижу, тут у вас есть большой и вместительный сейф. – Он взял портфель, который принес с собой. – Я подумал, могу ли оставить его на день-другой под вашим присмотром? Там лежат кое-какие документы, которые мне не хочется возить с собой по сельским дорогами. Вы позволите ли мне запереть его в вашем сейфе и отдать попозже, когда я пришлю за ним?
– С удовольствием, – ответил губернатор.
Он взял портфель, положил в нижнее отделение сейфа, потому закрыл и запер дверь. Мужчины обменялись искренним рукопожатием. Губернатор вернулся к своим размышлением, а судья поспешил на улицу, где сел в первый же трамвай.
Около одиннадцати часов на следующее утро Суонсон по-прежнему работал в своем кабинете, снедаемый беспокойством и обдумывая какой-нибудь способ добыть сто тысяч долларов для оплаты процентов по займам, ремонтных работ и других выплат по содержанию офисного здания, не окупавшего понесенные расходы и истощавшего его средства. В этот момент дверь его офиса приоткрылась, и юный курьер протянул ему визитную карточку Ф. А. Каупервуда. Губернатор никогда не встречался с ним раньше. Вошел Каупервуд, свежий, оживленный, энергичный. Он сиял, как новенькая долларовая монета.
– Полагаю, вы губернатор Суонсон?
– Да, сэр.
Мужчины настороженно присмотрелись друг к другу.
– Я мистер Каупервуд. Мне хотелось сказать вам несколько слов. Я отниму у вас мало времени. Я не собираюсь настаивать на аргументах, уже представленных вам. Мне довольно того, что вам они хорошо известны.
– Да, вчера я поговорил с судьей Диккеншитсом.
– Совершенно верно, губернатор. Поскольку мне известно о состоянии ваших дел, позвольте обсудить с вами один вопрос. Я знаю, что вы относительно бедный человек; каждый доллар, который вы сейчас имеете, практически погребен в этом здании. Я знаю о двух местах, куда вы обращались с просьбой о займе в сто тысяч долларов и получили отказ, поскольку у вас недостаточно средств, не считая этого здания, которое уже заложено и перезаложено. Должно быть, вам известно, что люди, которые противостоят вам, сражаются и со мной. Меня считают жуликом, потому что я эгоистичен и амбициозен, как законченный материалист. Вы не жулик, но опасный человек, потому что вы идеалист. Независимо от того, заблокируете ли вы этот законопроект или нет, вас больше никогда не изберут губернатором Иллинойса, если люди, которые сражаются со мной, одержат верх, как они это сделали в борьбе с вами.
Взгляд темных глаз Суонсона был мрачен. Он согласно наклонил голову.
– Губернатор, сегодня я приехал сюда для того, чтобы подкупить вас, если это возможно. Я не согласен с вашими идеалами; в конечном счете, я не верю, что они будут работать. Я также убежден, что не верю в большинство вещей, в которые верите вы сами. По сравнению с другими людьми я симпатизирую и сочувствую вам. Я одолжу вам эти сто тысяч долларов, даже двести, триста или четыреста тысяч долларов, если вы пожелаете. Вы можете не возвращать мне ни одного доллара или вернете, если сможете. Поступайте, как вам удобно. В этом черном портфеле, который судья Диккеншитс вчера принес сюда и оставил в вашем сейфе, находится триста тысяч долларов наличными. Он не нашел в себе мужества упомянуть об этом. Подпишите этот законопроект и позвольте мне разгромить людей, которые стараются разгромить меня. Я поддержу вас в будущем любыми деньгами или влиянием, какие смогу обеспечить в любой политической борьбе, в какую вы пожелаете вступить на уровне штата или всей страны.
Глаза Каупервуда сияли, как у большой добродушной овчарки. В них был намек на глубокое сочувствие, понимание и даже на философское восприятие неописуемых вещей.
Суонсон привстал со своего места.
– Но вы же на самом деле не имеете в виду, что собираетесь открыто подкупить меня? – поинтересовался он. Несмотря на желание разразиться моральными наставлениями самого серьезного толка, он на мгновение осознал точку зрения собеседника. Они шли разными путями и в разные стороны, но во имя какой высшей цели?
– Мистер Каупервуд, – продолжал губернатор, и выражение его лица напоминало физиономию с одного из офортов Гойи. – Полагаю, мне следовало бы негодовать и возмущаться, но я не могу. Я понимаю вашу точку зрения. Мне очень жаль, но я не могу помочь ни вам, ни самому себе. Мои политические убеждения вынуждают меня наложить вето на этот законопроект; если я предам их, это будет моей политической кончиной. Наверное, меня больше не изберут на пост губернатора, но это тоже не имеет значения. Я мог бы воспользоваться вашими деньгами, но не буду этого делать. А теперь я хотел бы пожелать вам всего доброго.
Он медленно двинулся к сейфу, открыл его, достал портфель и положил на стол.
– Вы должны забрать это, – добавил он.
Двое мужчин какой-то момент с печальным любопытством смотрели друг на друга: один с тяжким грузом финансовой, политической и моральной ответственности на душе, другой с непоколебимой решимостью найти свой успех даже в поражении.
– Губернатор, – произнес Каупервуд самым искренним и спокойным тоном, – вы еще увидите другие выборы и другого губернатора, который подпишет этот или другой законопроект. Очевидно, что этого не произойдет в эту сессию, но так будет. Я еще не закончил, потому что мое дело честное и справедливое. После того, как вы заблокируете наш законопроект, приходите ко мне, и я одолжу вам сто тысяч долларов. Если пожелаете.
Каупервуд вышел из комнаты. Суонсон наложил вето на его законопроект. Известно, что впоследствии он занял сто тысяч долларов у Каупервуда, чтобы спастись от разорения.
Глава 56Испытание Бернис
После известия о том, что Суонсон отказался подписать законопроект и что у законодательного собрания не хватило мужества для преодоления его вето, Шрайхарт и Хэнд удовлетворенно потирали руки.
– Ну вот, Хосмер, – сказал Шрайхарт на следующий день, когда они встретились в своем любимом клубе «Юнион», – похоже, мы достигли некоторого прогресса, не так ли? Нашему другу не удалось провернуть свой маленький фокус, верно?
Он торжествующе улыбнулся своему грузному угрюмому коллеге.
– Да, на этот раз. Интересно, что он предпримет в дальнейшем.
– Не знаю, что он может предпринять. Он хорошо понимает, что не может получить концессии без компромисса, который съест его прибыль, а если это случится, он не сможет продать акции «Союзной транспортной компании». Эта законодательная махинация должна была обойтись ему в триста тысяч долларов, и чего он добился? Новые сенаторы от штата, если я не сильно заблуждаюсь, будут опасаться всего, что хоть как-то связано с ним. Крайне