дели, она заперлась в своей комнате, вздыхала, негодовала, а потом начала пить. В конце концов она послала за актером, который однажды уделил ей внимание в Чикаго и с которым она впоследствии встречалась в театральных кругах. В пьяном тумане ею двигала не столько похоть, как решимость отомстить. Несколько дней продолжалась оргия: вино, распутство, взаимные обвинениям, ненависть и отчаяние. Протрезвев, она задалась вопросом, что бы теперь подумал о ней Каупервуд, если бы узнал об этом? Смог бы он после этого любить ее? Смог бы даже терпеть ее присутствие? Но какая ему разница? Так ему и надо, мерзавцу! Она еще покажет ему; она разрушит его мечту, она превратит свою жизнь в сплошной скандал и утянет его за собой! Она опозорит его перед всем миром. Он никогда не получит развод! Он никогда не женится на той девушке и не оставит ее одну: никогда, никогда, никогда! Когда Каупервуд вернулся, она огрызалась без всяких объяснений.
Он сразу же заподозрил, что она следила за ним. Разумеется, он заметил ее опухшие веки, красные щеки и запах алкогольного перегара. Очевидно, она забросила мечту одержать какую-либо победу в светском обществе и увлеклась… Чем, кутежом? Он подумал, что после переезда в Нью-Йорк она не сделала ни одного разумного поступка для восстановления своего положения в обществе. Пошлые театральные и богемные круги, где во время его отсутствия или невнимания она развлекалась здесь, как и в Чикаго, были хуже, чем бесполезными; они были разрушительными. Ему нужно как следует поговорить с ней, откровенно признаться в своих чувствах к Бернис и обратиться к ее чувствам и здравому смыслу. Какие сцены последуют за этим! Тем не менее она может покориться судьбе. Ею могут двигать отчаяние, гордость и ненависть. Кроме того, теперь он может обеспечить ей весьма крупное состояние. Она может отправиться в Европу или остаться здесь и жить в роскоши. Он всегда будет оставаться в дружеских отношениях к ней и помогать советами, если она позволит это делать.
Разговор на эту тему, который в конце концов состоялся между ними, как будто пришел из ночных кошмаров. Он был громким и странным в стенах нового дома. Величественный особняк на Пятой авеню, сияющий огнями в ненастный воскресный вечер. Каупервуд задержался в городе, беседуя с финансистами из восточных штатов, которые могли повлиять на исход его законодательных баталий в Иллинойсе. Эйлин ненадолго утешилась мыслью о том, что в конце концов, для него любовь могла быть абстрактным понятием, а не жизненной необходимостью и влечением души. Вечером он уже сидел в зимнем саду и читал дневник Челлини, который кто-то порекомендовал ему, время от времени останавливаясь подумать о состоянии дел в Чикаго или в Спрингфилде либо сделать пометку. На улице в свете электрических ламп потоки дождя неслись по асфальту Пятой Авеню, а Центральный парк за окном был похож на сумрачный пейзаж Коро. Эйлин в музыкальной комнате равнодушно перебирала клавиши фортепиано. Она думала о недавнем прошлом, в том числе о Линде, о котором не слышала уже полгода, и о скульпторе Уолтере Ските, который сейчас тоже был где-то за пределами горизонта. Когда Каупервуд бывал в городе или дома, она имела обыкновение оставаться в доме или поблизости. Влияние супружеских привычек так велико, что они сохраняются еще долго после того, как от любви и преданности не остается и следа.
– Что за ужасный вечер! – заметила она, подойдя к окну и выглядывая наружу из-за парчовой шторы.
– Не слишком приятная погода, верно? – отозвался Каупервуд, когда она отвернулась от окна. – Ты не собиралась никуда выезжать сегодня вечером?
– Нет, только не это, – безразличным тоном отозвалась Эйлин. Она беспокойно встала из-за фортепиано и прошла в большую картинную галерею. Остановившись перед одним из «Святых семейств» Рафаэля, лишь недавно приобретенным, она остановилась посмотреть на безмятежный лик Мадонны.
Мадонна казалась хрупкой, бесцветной, худосочной и почти безжизненной. Тогда были такие женщины? Почему художники рисовали их? Правда, младенец Иисус был очень милым. Живопись утомляла Эйлин, если другие люди не проявляли бурного восхищения. Она жаждала только живой славы, а не живописного подобия. Она вернулась в музыкальную комнату, потом во двор с орхидеями, приготовила себе коктейль и собралась почитать роман, когда Каупервуд спросил:
– Тебе скучно, правда?
– О, нет; я привыкла проводить вечера в одиночестве, – тихо и без какой-либо язвительности ответила она.
Всегда неустанно желавший подчинить жизнь своим помыслам, придать материальную форму своим мыслям, Каупервуд вместе с тем был деликатным и бесконечно осторожным, словно танцор над бездной. В какой-то момент ему хотелось спросить: «Бедная девочка, тяжело тебе приходится со мной?», но он моментально понял, какой получит ответ. Он задумался, держа книгу на коленях и глядя на пенистую воду фонтана, которая текла и текла сверкающими потоками над мраморными фигурами русалок, тритона и наяд, плывущих на рыбах.
– Ты действительно больше не рада, что мы переехали сюда? – поинтересовался он. – Ты бы чувствовала себя лучше, если бы я оставался подальше от тебя?
Он вдруг обратился мыслями к беспокоившей его проблеме и к возможности, представившейся в этот час.
– По крайне мере, ты будешь чувствовать себя лучше, – ответила она, поскольку скука лишь скрывала ее горечь из-за невозможности чувствовать его любовь или хотя бы привлекать его интерес к себе.
– Почему ты так говоришь? – спросил он.
– Потому что так и есть. Я знаю, почему ты спрашиваешь. Тебе прекрасно известно, что это не имеет никакого отношениях к моим желаниям. Это то, что ты хочешь делать. Ты собираешься отделаться от меня, как от старой кобылы, потому что устал от меня, поэтому спрашиваешь, где я буду чувствовать себя лучше. Что ты за лжец, Фрэнк! Какой же ты обманщик! Неудивительно, что ты стал мультимиллионером. Если ты проживешь достаточно долго, то проглотишь весь мир. Даже не думай, что мне не известно о Бернис Флеминг, которая живет здесь, в Нью-Йорке, и о том, как ты лебезишь перед ней. Я знаю, что ты много месяцев околачиваешься вокруг нее, с тех пор как мы приехали сюда и задолго до этого. Ты считаешь ее замечательной, потому что она молода и вращается в светских кругах. Я видела, как ты прислушивался к каждому ее слову в «Уолдорфе» и Центральном парке, как ты с обожанием смотрел на нее. Что же ты за болван! Каждая маленькая вертихвостка с румяными щечками и кукольным личиком может обвести тебя вокруг пальца. Рита Сольберг делала это; Стефани Плэтоу делала это; Флоренс Кокрейн делала это; Сесили Хейгенин делала это и, бог знает, сколько еще, о ком я никогда не слышала. Полагаю, миссис Хэнд живет с тобой в Чикаго, эта дешевая кокотка! А теперь еще Бернис Флеминг и ее престарелая мамаша. Судя по тому, что я узнала, ты еще не успел заполучить ее, наверное, потому что ее мать слишком расчетлива, но в конце концов добьешься своего. Боже! Да, я несчастна, и ты ничего не можешь с этим поделать. Ты уже сделал все для того, чтобы я стала несчастной, а теперь толкуешь о том, что мне будет лучше вдали от тебя. Умный мальчик! Я знаю тебя, как свои пять пальцев. Ты больше не заслуживаешь меня никак и никогда. Я ничего не могу с эти поделать. Я не могу помешать тебе выставлять себя на посмешище перед каждой женщиной, с которой ты знакомишься, чтобы люди повсюду судили и рядили о тебе. Да если женщину увидят рядом с тобой, этого будет достаточно, чтобы навсегда испортить ее репутацию. Теперь весь Бродвей знает, что ты ухлестываешь за Бернис Флеминг. Скоро ее имя будет пользоваться такой же славой, как и у всех остальных, с кем ты имел дело. Она спокойно может отдаться тебе. Если у нее была достойная репутация, теперь ее больше нет, можешь быть уверен.
Эти слова не на шутку разозлили Каупервуда и привели его в ярость, особенно упоминание о Бернис. «Что можно поделать с такой женщиной?» – подумал он. Ее докучные, желчные речи были невыносимы. Безусловно, он совершил громадную ошибку, когда женился на ней. В то же время даже сейчас он был способен влиять на нее.
– Эйлин, – холодно произнес он, выслушав ее речь, – ты слишком много говоришь. Ты бесишься. Думаю, ты становишься вульгарной. Теперь позволь мне кое-что сказать тебе. – И он пригвоздил ее к месту жестким, успокаивающим взглядом. – Я не собираюсь извиняться. Думай что угодно. Я знаю, почему ты так говоришь. Но тебе нужно ясно и четко понять одну вещь. В конце концов это может вразумить тебя, если в тебе вообще что-то осталось от женщины. Я больше не люблю тебя. Если хочешь, я могу сказать иначе: я устал от тебя. Это произошло давно. Именно поэтому я стал встречаться с другими женщинами. Если бы я не устал от тебя, то не стал бы этого делать. Более того, я люблю Бернис Флеминг и надеюсь, что это останется неизменным. Я хотел бы развестись, чтобы устроить свою жизнь иначе и найти утешение до того, как умру. Ты больше не любишь меня. Ты не можешь. Я признаю, что дурно обходился с тобой, но если бы я на самом деле любил тебя, то не делал бы этого, верно? Я не виноват, что моя любовь умерла. Ты тоже не виновата, и я не виню тебя. Любовь – это не огонь, который можно в любое время раздуть. Она ушла, и на этом все кончено. Поскольку я не люблю тебя, почему ты хочешь оставаться со мной? Почему бы тебе не отпустить меня и не дать мне развод? Без меня или со мной ты будешь такой же счастливой или несчастной. Здесь я несчастен, и так уже давно. Я готов на любые условия, которые ты сочтешь честными и справедливыми. Я отдам тебе этот дом и эти картины, хотя не понимаю, какое тебе удовольствие от них (на самом деле, Каупервуд не собирался отдавать свою галерею, если этого можно было избежать). Я обеспечу тебе пожизненное содержание или сразу выделю тебе оговоренную сумму. Я хочу освободиться и хочу, чтобы ты отпустила меня. Почем бы тебе не поступить разумно и не позволить мне сделать это?
Во время этой проникновенной речи Каупервуд сначала сидел, потом встал. При заявлении о том, что его любовь действительно умерла – он впервые так откровенно и недвусмысленно сказал об этом, – Эйлин немного побледнела и прижала ладонь ко лбу, прикрыв глаза. Именно тогда он поднялся с места. Он был холоден, решителен и даже слегка разгневан. Она поняла, что он говорит правду и что в его сердце не осталось ни малейшей капли того, что было раньше, – ни нежных воспоминаний, ни мыслей об их счастливых днях, проведенных вместе, которые еще сияли в ее воспоминаниях. Святые небеса, это и впрямь правда! Его любовь мертва; он сам сказал об этом! Но она ни за что не хотела верить в это, она просто не могла. Это не могло быть правдой.