В этот момент слово взял олдермен Джиллеран, невысокого роста, бледный, интеллигентный, настроенный против Каупервуда. По предварительной договоренности с мэром он был должен произвести вторую (и, как оказалось, последнюю) пробу сил по данному вопросу.
– С разрешения уважаемого председателя, – произнес он, – я предлагаю, чтобы текущее голосование по предписанию Балленберга о пятидесятилетних концессиях было отложено, а документ был передан из комитета по благоустройству улиц и площадей в комитет городской ратуши.
Этот комитет до сих пор считался членами совета незначительным. Его основные функции заключались в придумывании названий для новых улиц и определении рабочего графика обслуживающего персонала мэрии. Там не было ни привилегий, ни взяток. В духе демонстративного пренебрежения при организации нынешней сессии все сторонники мэра – реформаторы, которым нельзя было доверять, – отправлены в состав этого комитета. Теперь предлагалось вырвать предписание из дружественных руки и отправить его туда, откуда он со всей очевидностью уже никогда не вернется. Настало время великого испытания.
Олдермен Хоберкорн, спикер фракции Каупервуда, наиболее компетентный в парламентских процедурах:
– Голосование не может быть отложено.
Начинается долгое процедурное объяснение среди свиста и шиканья.
Голос с галерки:
– Сколько ты получил?
Другой голос:
– Ты всю свою жизнь был взяточником.
Олдермен Хоберкорн, повернувшись к галерке с вызывающим видом:
– Вы пришли сюда запугивать нас, но вам этого не удастся. На вас не стоит обращать внимание.
Голос с галерки:
– Ты слышишь бой барабанов?
Другой голос:
– Проголосуй неправильно, Хоберкорн, и тогда посмотрим. Мы тебя знаем.
Олдермен Тирнан (про себя):
– Дела принимают дурной оборот не так ли?
Мэр:
– Возражение отклоняется как недостаточно обоснованное.
Олдермен Гилгер поднимается с озадаченным видом:
– Мы что же, теперь голосуем за резолюцию Джиллерана?
Голос с галерки:
– Можешь не сомневаться, голосуй как надо.
Мэр:
– Да. Секретарь огласит список в алфавитном порядке.
Секретарь начинает называть фамилии членов совета для голосования.
– Альтваст?
Олдермен Альтваст, сторонник Каупервуда, терзаемый страхом:
– За.
Олдермен Тирнан, обращаясь к олдермену Керригану:
– Итак, один младенец утонул.
Олдермен Керриган:
– Точно.
Секретарь:
– Балленберг (от самый, кто вынес постановление на голосование).
– Я за.
Олдермен Тирнан:
– Выходит, Балленберг оказался слабаком?
Олдермен Керриган:
– Похоже на то.
– Кенна?
– За.
– Фогерти?
– За.
Олдермен Тирнан, нервно:
– И Фогерти туда же!
– Хрванек?
– За!
Олдермен Тирнан:
– И Хрванек!
Олдермен Керриган (о мужестве своих коллег):
– Они уже напустили в штаны.
Ровно через полторы минуты голосование завершилось, и Каупервуд проиграл: 45 голосов против 21. Было ясно, что постановление о концессиях уже не удастся воскресить.
Глава 62Награда
Наверное, вам приходилось видеть человека, чье сердце отягощено утратой. Его глаза тускнеют, душа увядает, а дух тяжко сгущается от ледяного дыхания катастрофы. В половине одиннадцатого того самого вечера Каупервуд, сидевший один в своей библиотеке в доме на Мичиган-авеню, лицом к лицу столкнулся с фактом своего поражения. Он так много поставил на этот единственный жребий! Было бесполезно внушать себе, что он может через неделю повторно обратиться в городской совет с исправленным постановлением или подождать, пока не уляжется буря. Он отказывал себе в этих утешениях. Он уже слишком долго и азартно воевал, привлекая на свою сторону ресурсы и хитроумные уловки, какие только мог придумать. Целую неделю по разным поводам он появлялся в совещательной комнате, где члены комитета проводили свои слушания. Мало радости сознавать, что через судебные иски, предписания, апелляции, ходатайства он может подвесить в воздухе эту переходную ситуацию и на долгие годы сделать ее добычей для жадных юристов, смертной мукой для города и безнадежно запутанным клубком, который не размотается до тех пор, пока его противники не уйдут в мир иной. Эта схватка назревала очень долго, и он с величайшей тщательностью заранее готовился к ней. А теперь его враги праздновали великую победу. Его олдермены, могучие, голодные бойцы, словно древнеримские легионеры, безжалостные и бессовестные, как и он сам, пали духом, ослабели, сдались на милость победителя в своем последнем редуте. Как он мог вдохновить их на новую схватку и столкнуться с яростным гневом многочисленного народа, однажды познавшего вкус победы? В действие могли вступить другие силы: Фишель, Хекльмейер или любой из полудюжины восточных гигантов, – которые утихомирят бушующие воды разбуженного моря, чью ярость он навлек на себя. Но сам он устал, до смерти устал от Чикаго, устал от этой борьбы с переменным успехом. Лишь недавно он обещал себе, что если сможет провернуть этот грандиозный замысел, то больше никогда не предпримет ничего столь отчаянного или требующего таких усилий. Да ему и не понадобится: размер его состояния говорил сам за себя. Кроме того, несмотря на свою громадную жизненную энергию, он начинал стареть.
С тех пор как он отдалился от Эйлин, он был совершенно одинок и не вступал в контакт ни с кем из знакомых по своей прошлой жизни. Желанная Бернис по-прежнему избегала его общества. Правда, недавно она выказывала признаки потепления и даже симпатии, но что с того? Возможно, из снисходительности или чувства долга. Едва ли что-то большее. Он смотрел в будущее, принимая тяжкое решение во что бы то ни стало продолжать борьбу.
Пока он сидел в унылом раздумье, время от времени отвечая на телефонные звонки, раздался звонок в дверь, и слуга принес визитную карточку с сообщением, что прибыла молодая женщина. Взглянув на карточку, Каупервуд вскочил на ноги и поспешил вниз по лестнице к той, кого ему больше всего хотелось видеть.
Человеческий дух способен на компромиссы, слишком тонкие, чтобы проследить за всеми их внутренними коллизиями. С самого первого дня, когда Бернис увидела Каупервуда, она была тронута ощущением исходившей от него силы, яркой и поразительной индивидуальности. С тех пор он мало-помалу познакомил ее с идеей личной свободы и пренебрежения к существующей морали, разрушительной для ее прежнего традиционного взгляда на вещи. Следуя за перипетиями его борьбы в Чикаго, она попала в чудный поток его мечтаний; он находился на пути к тому, чтобы стать одним из величайших финансовых гигантов. Во время его последних поездок на восток ей иногда казалось, что она может читать по выражению его лица силу его великого устремления, которое имело только одну высшую цель – ее саму. Он сам однажды убедил ее в этом. И он всегда был так терпелив, так обходителен и любезен.
Поэтому сегодня вечером она прибыла в Чикаго и остановилась у друзей в «Ришелье», а потом отправилась к Каупервуду.
– Какой сюрприз, Бернис! – произнес он и сердечно протянул ей руку. – Когда вы приехали в город? Что привело вас сюда?
Однажды он пытался добиться ее обещания: если ее чувства к нему изменятся, она даст знать об этом. И вот, сегодня вечером она здесь. По какому делу? Он обратил внимание на ее дорожный бархатный костюм, отделанный коричневым шелком, и как он подчеркивал ее кошачью грацию!
– Вы привели меня сюда, – ответила она с неопределенной ноткой в голосе, звучавшей одновременно как вызов и как признание. – Судя по тому, что я недавно читала, мне показалось, что сейчас вы действительно можете нуждаться в моем обществе.
– Вы хотите сказать?… – начал он, жадно глядя на нее. Потом он замолчал.
– Я хочу сказать, что приняла решение. Кроме того, я кое-что задолжала.
– Бернис! – укоризненно воскликнул он.
– Нет, я имею в виду другое, – отозвалась она. – Прошу прощения. Думаю, теперь я лучше понимаю вас. Кроме того, – добавила она с внезапным оживлением, словно старалась утешиться внезапной мыслью, – я сама этого хочу.
– Бернис! Правда?
– А разве вы не видите? – с улыбкой спросила она.
– Ну что же, тогда… – он тоже улыбнулся, протянул руки, и, к его изумлению, она шагнула вперед.
– Я сама не вполне понимаю себя, – поспешно добавила она, понизив голос. – Но я не могла больше оставаться в стороне. У меня было предчувствие, что вы можете временно проиграть здесь. Но я хочу, чтобы вы отправились куда-то еще, если придется, – в Лондон или в Париж. Мир не хочет нас понимать. Но я понимаю.
– Бернис! – он прижался к ее щеке.
– Не так быстро, пожалуйста. И поблизости не должно быть других благородных дам, если вы не хотите, чтобы я изменила свое мнение.
– Ни одной, пока я надеюсь удержать вас. Вы разделите со мной все, что я имею.
Какой необыкновенной бывает реальность в сравнении с иллюзией!
Глава 63Ретроспектива
Мир одурманен всевластием религии. Только сама жизнь может научить жизни, и любой профессиональный моралист в лучшем случае фабрикует низкопробные поделки. В абсолютном выражении Бог, или жизненная сила, – это уравнение, и его ближайшее подобие для человека, социальный контракт, тоже является уравнением. Его действие состоит в том, что, создавая личность во всем ее блеске и многогранности, он приводит к созданию человеческой массы со всеми ее проблемами. В итоге равновесие неизменно достигается, когда масса подчиняет личность или же личность временно починяет себе массу людей. Ибо море всегда тихо плещется или бушует.
Со временем появляются термины для описания общественных явлений, и фразы, отражающие потребность в равновесии или в уравнении. Такие концепции, как право, справедливость, нравственность, честный ум и чистое сердце в совокупности означают необходимость равновесия. Сильный не должен быть слишком силен, слабый не должен быть слишком слабым. Но как можно поддерживать равновесие без разнообразия и изменчивости? Нирвана! Нирвана! Абсолютное спокойствие, неподвижность и уравновешенность.