Что же касается Скэрра, то, будучи достаточно проницательным, он тотчас почувствовал, что перед ним – мастер своего дела.
Эйлин, после долгого вынужденного уединения в Нью-Йорке попав в такое блестящее общество, чувствовала себя несколько неловко; она изо всех сил старалась держаться естественно и улыбалась всем без разбора, отчего производила заискивающее, даже жалкое впечатление. В каждом ее слове чувствовалась неуверенность в себе. Каупервуд заметил это, но решил, что в конце концов он как-нибудь управится за двоих, и с присущей ему дипломатичностью обратился к леди Эттиндж как к самой почтенной и явно самой влиятельной из присутствующих дам.
– Я, знаете, впервые в английской усадьбе, – сказал он просто, – но, должен признаться, даже то немногое, что я успел увидеть сегодня днем, вполне оправдывает восхищение, с каким о ней отзываются.
– В самом деле? – сказала леди Эттиндж, которой было небезынтересно узнать его вкусы и склонности. – Вам правда кажется привлекательной наша сельская жизнь?
– Да, и, пожалуй, я даже могу объяснить почему. Это, так сказать, первоисточник всего, что есть лучшего в настоящее время в моей стране. – Она заметила, что он сделал ударение на словах «в настоящее время». – Ну взять, например, итальянскую культуру, – продолжал он. – Мы восторгаемся ею, как культурой нации, совершенно отличной от нас. И то же самое, я полагаю, можно сказать о культуре Франции и Германии. Но здесь мы, и даже те из нас, кто не может себя считать вполне английского происхождения, совершенно естественно, как нечто свое, узнаем источники нашей собственной культуры и развития.
– Вы что-то уж чересчур добры к Англии, – сказала леди Эттиндж. – А вы сами из англичан?
– Да, мои родители были квакеры. Меня воспитывали строго, как водится у английских квакеров.
– Боюсь, что не все американцы относятся к нам так дружелюбно.
– Мистер Каупервуд может с полной осведомленностью говорить о любой стране, – сказал, подходя к ним, лорд Хэддонфилд. – Он потратил немало лет и немалый капитал, собирая образцы искусства всех стран.
– У меня очень скромная коллекция, – улыбнулся Каупервуд. – Я считаю, что я только-только сделал почин.
– И эта замечательная коллекция находится в самом великолепном музее, какой я когда-либо видел, – продолжал лорд Хэддонфилд, обращаясь к леди Эттиндж, – в доме мистера Каупервуда в Нью-Йорке.
– Я имел удовольствие слышать разговор о вашей коллекции, когда я в последний раз был в Нью-Йорке, мистер Каупервуд, – вмешался Стонледж. – Правда ли, что вы приехали сюда, чтобы пополнить ее? Я, кажется, что-то читал недавно об этом в газетах.
– Нет, это пустые слухи, – отвечал Каупервуд. – Я сейчас не собираю ничего, кроме впечатлений. И в Англии я ведь только проездом на континент.
Эйлин, вне себя от восторга, что супруг ее пользуется таким успехом, чрезвычайно оживилась за ужином, так что Каупервуд несколько раз кидал в ее сторону недоуменный взгляд: ему очень важно было произвести благоприятное впечатление. Он, конечно, уже заранее разузнал, какого рода финансовыми операциями занимаются Хэддонфилд и Эттиндж, а теперь тут еще оказался этот Скэрр, который, как он слышал, интересуется постройкой подземной линии. Каупервуду очень хотелось выяснить поподробнее относительно связей и общественного положения лорда Эттинджа, и он весьма в этом преуспел, ибо леди Эттиндж довольно откровенно рассказала ему о политической деятельности своего супруга. Он был тори и довольно тесно связан с лидерами этой партии. В ближайшее время ему предстояло получить крупное назначение в Индию. Это зависело от некоторых перемен в политической обстановке, связанных с Бурской войной, которая в то время потрясала Англию.
– До сих пор англичане несли большие потери, – говорила леди Эттиндж, – но предпринятая сейчас кампания должна повернуть успех в нашу сторону.
Каупервуд из дипломатических соображений согласился с нею.
Непринужденно поддерживая разговор то с тем, то с другим из гостей, Каупервуд спрашивал себя, кто из них может пригодиться ему и Беренис. Леди Босвайк пригласила его к себе на охоту в Шотландию; Скэрр, после того как дамы вышли из-за стола, сам подошел к нему и спросил, долго ли он намеревается пробыть в Англии и не окажет ли он ему честь пожаловать к нему в гости, в Уэльс. Даже Эттиндж к концу ужина настолько оттаял, что завел с ним беседу об американской политике и международных делах.
За два дня эти добрые отношения укрепились, а в понедельник, когда компания отправилась на охоту, Каупервуд вдобавок ко всему показал себя недурным стрелком. Короче говоря, к тому времени, когда супруги собрались уезжать, Каупервуд успел обворожить всех гостей Хэддонфилда, чего, пожалуй, нельзя было сказать об Эйлин.
Глава 26
Вернувшись из Бэритон-мэнор, Каупервуд тотчас же отправился к Беренис. Он застал ее уже совсем одетой: она собиралась ехать за город смотреть коттедж, который полковник Хоксбери советовал ей снять на лето, уверяя, что это как раз то, что нужно для нее и ее матушки.
– Это на Темзе, между Мэйденхед и Марлоу… И знаешь, кто владелец? – с таинственным видом спросила она.
– Понятия не имею. Пока я еще не научился читать твои мысли.
– А ты попробуй!
– Нет, где мне! Слишком трудно! Но кто же это?
– Не кто иной, как тот английский лорд, о котором писал тебе мистер Сиппенс, если только не существует еще один с таким же именем. Лорд Стэйн.
– Нет, ты не шутишь? – удивленно спросил Каупервуд. – Ну расскажи мне все. Ты что, познакомилась с ним?
– Нет. Но полковник Хоксбери страшно расхваливает эти места, он говорит, что это совсем близко от Лондона, и потом такое соседство: «рядом я и моя сестра», – добавила она, передразнивая напыщенного полковника.
– Ну, если так, пожалуй, действительно стоит посмотреть, – задумчиво протянул Каупервуд, окидывая восхищенным взглядом изящный костюм Беренис – длинную юбку, плотно облегающий жакет темно-зеленого цвета, отделанный золотым шнуром и перехваченный золотым поясом, и маленькую зеленую шапочку с красным перышком, кокетливо сдвинутую набок.
– Мне бы хотелось познакомиться со Стэйном, и, может быть, тут-то как раз и представится случай, – продолжал он. – Но нам надо быть крайне осторожными, Беви. Я слышал, что это очень влиятельный и очень богатый человек. Если бы нам удалось привлечь его, да так, чтобы он согласился войти в дело на наших условиях… – Он умолк, не закончив фразы.
– Так ведь я как раз это и имею в виду, – сказала Беренис. – Отчего бы тебе сейчас не поехать со мной? Маме сегодня что-то нездоровится, и она хочет посидеть дома.
Беренис, как всегда, говорила шутливо, насмешливо, словно немножко поддразнивая, и Каупервуду очень нравилась эта ее манера – в ней проявлялись свойственные Беренис сила, находчивость и никогда не покидавший ее оптимизм.
– Неужели ты думаешь, что я могу отказаться от удовольствия сопровождать прелестную молодую девицу в таком очаровательном костюме? – смеясь сказал он.
– Вот именно, – в тон ему отвечала Беренис, – я так и говорю всем, что я ничего не могу решить окончательно без согласия моего опекуна. Готовы вы приступить к своим обязанностям? – спросила она, окидывая его лукавым, смеющимся взглядом.
Каупервуд подошел к ней и тихонько обнял ее за плечи.
– Непривычно, признаться, но попробую, – сказал он, целуя ее.
– Во всяком случае, я стараюсь облегчить это тебе. Я уже сговорилась с агентом по найму, он встретит нас в Виндзоре. А потом мы можем отправиться в какую-нибудь уютную старинную гостиницу и попить там чаю.
– Так точно, как тут принято говорить. Но только сначала я должен поздороваться с твоей матушкой. – И он поспешно направился к миссис Картер.
– Добрый день, Хэтти, – приветствовал он ее. – Ну как вы тут поживаете? Как вам нравится славная старушка Англия?
По сравнению с веселой, цветущей Беренис мать ее показалась ему подавленной и даже какой-то измученной. Слишком быстро произошел переход к сверкающей, яркой жизни, когда ее Беренис, вместо того чтобы спокойно устроить свою судьбу, неожиданно попала в этот ослепительный, бурный круговорот, в эту немыслимую авантюру, которая сейчас пьянит роскошью и богатством, но в любую минуту грозит кончиться неизвестно чем… Какая сложная штука жизнь! Правда, дочка у нее умница и самостоятельная, но такая же упрямая и своевольная, какой она сама была в ее годы. И поэтому не предугадаешь, как повернется ее судьба. И хотя Каупервуд давно уже, а не только теперь поддерживал и выручал их и советами, и деньгами, миссис Картер одолевали страхи. Ей казалось странным, зачем он привез их в Англию, – ведь он приехал сюда завоевать расположение английских дельцов, добиться общественного признания, и приехал с женой! Беренис уверяет, будто это так надо, даже если и не совсем приятно.
Однако такое объяснение далеко не удовлетворяло миссис Картер. Она в своей жизни когда-то попробовала рискнуть – и проиграла. Мысль об этом неотступно преследовала ее, и сердце ее сжималось от страха – ведь и Беренис тоже может проиграть. Причиной этому может быть и Эйлин, и непостоянство Каупервуда, и этот бездушный свет, который никого не щадит и никого не прощает. Все это сказывалось на ее настроении, читалось во взгляде, в ее поникшей фигуре. Потихоньку от Беренис она опять начала пить и только за несколько минут до прихода Каупервуда осушила до дна полную рюмку бренди, чтобы подкрепиться для встречи с ним.
– Мне очень нравится в Англии, – сказала она, поздоровавшись с Каупервудом. – А Беви так просто очарована всем. Вы, наверно, поедете с ней посмотреть эти коттеджи? Ведь тут надо главным образом иметь в виду, много ли народу вы собираетесь принимать у себя или, вернее, кого вам надо остерегаться и не принимать, чтобы вас не видели вдвоем.
– Это уж относится к Беви, а не ко мне. Она у вас сущий магнит. Но вы что-то неважно выглядите, Хэтти. Что с вами? – Он заглянул ей в глаза пытливым, но вместе с тем сочувственным взглядом. – Встряхнитесь, Хэтти, вам надо только немного взять себя в руки первое время! Я понимаю, что все это не так просто. Вам трудно далось это путешествие, вы устали. – Он наклонился, дружески положил руку ей на плечо и тут же почувствовал запах брэнди. – Послушайте, Хэтти, – сказал он, – мы с вами давно знаем друг друга, и вам должно быть хорошо известно, что хотя я много лет был влюблен в Беви, я ни разу за все это время, до тех пор пока она сама не пришла ко мне в Чикаго, не позволял себе ни единого жеста, который мог бы как-то скомпрометировать ее. Разве это не правда?