ую он испытывает от сознания своей силы. Если так, он готов отнестись с уважением к ее чувствам. Ему тут же пришлось проявить это на деле, потому что, когда их паломничество окончилось и они уже собирались идти ужинать, Беренис неожиданно заявила:
– Мы вернемся сюда после ужина. Вечером будет молодой месяц.
– Вот как! – искренне забавляясь ее восторженностью, протянул Каупервуд.
Миссис Картер зевнула и сказала, что она ни за что больше не пойдет сюда. Она после ужина ляжет спать.
– Хорошо, мама, – уступила Беренис, – но Фрэнк ради спасения своей души должен непременно пойти!
– Вот до чего дошло – оказывается, у меня есть душа! – снисходительно пошутил Каупервуд.
Итак, вечером, после непритязательного ужина в гостинице, они пошли вдвоем по сумеречным улицам. Когда они вошли в черные резные ворота монастырской ограды, тоненький белый серпик молодого месяца в темно-синем куполе неба казался резным орнаментом на верхушке шпиля, венчающим высокий стройный силуэт собора. Сначала, повинуясь прихоти Беренис, Каупервуд покорно смотрел на все, что она ему показывала. Но внезапно его захватило ее волнение. Какое счастье быть молодым, так волноваться, так остро чувствовать каждый оттенок краски, формы и всей непостижимой бессмысленности человеческой деятельности!
Однако мысли Беренис были поглощены не только забытыми образами далекого прошлого, мечтами, надеждами, страхами, которые созидали все это, но и загадочной беспредельностью вечно безгласного времени и пространства. Ах, если бы все это можно было объять! Вооружиться знанием, проникнуть пытливой мыслью, найти какой-то смысл, оправдание жизни! Неужели и ее собственная жизнь сведется всего-навсего к трезвой, расчетливой, бездушной решимости занять какое-то общественное положение или заставить признать себя как личность? Что пользы от этого ей или кому-то другому? Разве это принесет красоту, вдохновение? Вот здесь… сейчас… в этом месте, пронизанном воспоминаниями прошлого и лунным светом, что-то говорит ее сердцу… словно предлагая ей мир… покой… одиночество… самоутверждение… стремление создать нечто невыразимо прекрасное, что наполнит ее жизнь, сделает ее осмысленной и значительной.
Боже, какие нелепые мечты!.. Этот лунный свет заворожил ее. Чего ей еще желать? У нее есть все, что только может желать женщина.
– Пойдем, Фрэнк! – сказала наконец она, чувствуя, как что-то оборвалось в ее душе, как это пронзившее ее ощущение красоты вдруг исчезло. – Пойдем в гостиницу.
Глава 34
В то время как Каупервуд и Беренис осматривали старинные английские соборы, Эйлин с Толлифером наслаждались сутолокой парижских кафе, модных магазинов и разных увеселительных заведений.
Как только Толлифер удостоверился в том, что Эйлин собирается в Париж, он тотчас же выехал из Лондона и, опередив ее на сутки, подготовил к ее приезду целую программу самых разнообразных развлечений, с помощью которых он надеялся задержать ее здесь. Он знал, что Эйлин не первый раз в столице Франции, что в прежние годы, когда Каупервуду самому было приятно доставить ей удовольствие, он возил ее по всяким модным курортам, она побывала с ним во многих городах Европы. Эйлин часто вспоминала об этой счастливой поре своей жизни, и здесь эти воспоминания вставали перед ней на каждом шагу.
Однако в обществе Толлифера ей не приходилось скучать. Вечером в день приезда он зашел к ней в отель «Ритц», где она остановилась со своей горничной. Эйлин была несколько растеряна и втайне недоумевала: зачем она, собственно, сюда приехала? Конечно, ей хотелось съездить в Париж, но ведь она мечтала поехать с Каупервудом. Правда, на этот раз у нее не было никаких оснований сомневаться в том, что супруг ее действительно занят по горло – он так много рассказывал ей о своей лондонской затее, и об этом столько шумели в прессе. Как-то раз она встретила Сиппенса в вестибюле отеля «Сесиль», и он, захлебываясь от восторга, стал рассказывать ей обо всех этих запутанных делах, которыми сейчас поглощен Каупервуд.
– Да если он доведет это дело до конца, миссис Каупервуд, он прямо весь город перевернет! – сказал Сиппенс. – Боюсь только, как бы патрон не слишком заработался, – добавил он, хотя, сказать по правде, если он чего-нибудь и боялся, так отнюдь не этого. – Ведь он уж не так молод… Но знаете, по-моему, с годами ум его стал еще острее, а сам он сделался еще проворнее.
– Да, знаю, знаю! – отвечала ему Эйлин. – Что бы вы мне ни сказали о Фрэнке, это для меня не новость. Такой уж это человек, у него всегда будут дела, пока в могилу не ляжет.
Этот разговор с Сиппенсом несколько успокоил Эйлин: разумеется, он говорил правду, – и все-таки в душе у нее шевелилось подозрение, что у Каупервуда наверняка есть какая-то женщина… может быть, это Беренис Флеминг. Но кто бы там ни был, она, Эйлин, – миссис Фрэнк Каупервуд. Она утешалась сознанием, что где бы и когда бы ни произнесли ее имя, все оборачивались и с интересом смотрели на нее: в магазинах, отелях, ресторанах. А потом еще этот Брюс Толлифер… Едва только она приехала, и уже он тут как тут, красивый, обаятельный.
– А вы все-таки послушались моего совета! – весело сказал он, входя к ней в номер. – Ну теперь, раз уж вы здесь, я беру на себя полную ответственность за вас. Если вы в настроении, извольте немедленно одеваться к ужину. Я пригласил кое-кого из друзей, и мы хотим отпраздновать ваш приезд. Вы знаете Сидни Брэйнерда из Нью-Йорка?
– Да, – отвечала Эйлин в полном смятении чувств. Она знала понаслышке, что Брэйнерды – люди очень богатые и с видным общественным положением. Миссис Брэйнерд, сколько она могла припомнить, это Мэриголд Шумэкер из Филадельфии.
– Миссис Брэйнерд сейчас здесь, в Париже, – продолжал Толлифер. – Она и еще кое-кто из ее друзей ужинают с нами сегодня у «Максима». А потом мы поедем к одному презабавному аргентинцу. Он вам очень понравится, я уверен. Вы как думаете, через час вы будете готовы? – И он повернулся на каблуках с видом человека, который предвкушает очень весело провести вечер.
– Безусловно! – смеясь отвечала Эйлин. – Но если вы хотите, чтобы я успела, вы должны сию же минуту уйти.
– Превосходно! – отвечал Толлифер. – Удаляюсь! Мне бы хотелось видеть вас во всем белом, если у вас есть, и с темно-крсными розами. Вы будете просто ослепительны!
Эйлин даже вспыхнула от такой фамильярности. Какой, однако, самоуверенный этот кабальеро!..
– Хорошо, надену, – задорно улыбнувшись, отвечала она. – Если только мне удастся найти это платье.
– Великолепно! Итак, я возвращаюсь за вами ровно через час. А пока – до свидания!
Он поклонился и исчез. Одеваясь, Эйлин снова и снова задавала себе вопрос – как объяснить это внезапное, настойчивое и самоуверенное ухаживание Толлифера? По всему видно, что он не без денег. Но с такими прекрасными связями и знакомствами… чего он, собственно, добивается от нее? И почему эта миссис Брэйнерд принимает участие в вечеринке, которая устраивается, по-видимому, не ради нее? Но, как ни смущали ее все эти противоречивые мысли, все-таки дружба с Толлифером – какие бы у него там ни были виды – прельщала и радовала ее. Если даже это просто расчетливый авантюрист, домогающийся денег, как и многие другие, то, во всяком случае, он очень умен, прекрасно держит себя, и потом у него столько изобретательности по части всевозможных развлечений и такие возможности, каких ни у кого из тех, с кем она встречалась последние годы, и в помине не было. Все это были такие неинтересные люди, и их манеры иной раз страшно раздражали ее.
– Готовы? – весело воскликнул Толлифер, входя к ней ровно через час и окидывая взглядом ее белое платье и темные розы у пояса. – Если мы сейчас выедем, мы будем как раз вовремя. Мисссис Брэйнерд приедет со своим приятелем – греком, молодым банкиром. А ее подруга миссис Джюди Торн – я, правда, ее не знаю – приведет с собой настоящего арабского шейха Ибрагима Аббасбея, который бог ведает зачем приехал сюда в Париж. Но хорошо, что он хоть говорит по-английски. И грек тоже.
Толлифер был несколько возбужден и держал себя в высшей степени непринужденно. Он важно разгуливал по комнате, опьяненный сознанием, что вот наконец-то он снова чувствует себя по-настоящему в форме. Он очень насмешил Эйлин, когда вдруг ни с того ни с сего начал возмущаться меблировкой ее номера.
– Вы только посмотрите на эти портьеры! Вот на всем этом они здесь и наживаются! А сейчас, когда я подымался в лифте, он весь скрипел. Представьте себе что-нибудь подобное в Нью-Йорке! И ведь именно такие люди, как вы, и дают им возможность грабить.
– Разве здесь так уж плохо? – чувствуя себя польщенной, улыбнулась Эйлин. – А я, признаться, даже не обратила внимания. Да и где, собственно, можно было бы еще остановиться?
Он ткнул пальцем в шелковый абажур напольной алебастровой лампы на высокой ножке.
– Смотрите, винное пятно! А вот кто-то тушил сигареты об этот так называемый гобелен. И я, знаете, не удивляюсь!
Эйлин очень забавляла эта истинно мужская придирчивость.
– Да полно вам, – смеясь сказала она. – Мы могли бы попасть в какую-нибудь гостиницу, где во сто раз хуже. И знаете, мы заставляем ждать ваших гостей.
– Да, верно, интересно, пробовал ли когда-нибудь этот шейх наше американское виски? Вот мы сейчас это узнаем!
Ресторан «Максим» в 1900 году. Навощенные до зеркального блеска черные полы отражают красные, как в помпейских домах, стены, позолоченный потолок и переливающиеся огни трех огромных хрустальных люстр с бесчисленными подвесками. Массивные входные двери и еще дверь в глубине; все остальное пространство вдоль стен уставлено диванчиками, обитыми красновато-коричневой кожей, и перед каждым маленький уютный столик, сервированный для ужина. Интимная, типично французская атмосфера – она словно завладевает вашими чувствами, рассудком и погружает вас в сладостное забытье, которого все жаждут, все ищут в наши дни и обретают только в одном-единственном месте – в Париже. Едва только вы входите – вы сразу переноситесь в какой-то блаженный мир видений: лица, типы, костюмы, пестрая сутолока, смешение всех национальностей, пышный парад богатства, славы, титулов, могущества, власти – и все это туго затянуто в привычную, традиционную форму светских условностей, кичится ими и вместе с тем жаждет освободиться от них. Потому-то и стекается сюда эта роскошная публика, ибо здесь, не нарушая светской благопристойности, она может вдосталь насладиться непристойным зрелищем – главной приманкой программы светских увеселений.